Миссис Норидж подумала и кивнула.
– Если вас не затруднит разогреть немного молока…
Вскоре чашка стояла на столе. Эйрин сидела напротив гувернантки, а кошка умывалась на полу. Это была трехцветка, белая, с рыжими и черными пятнами.
– Не Флаффи ходит по дому, клянусь святой Бригиттой! – Кухарка прижала руку к сердцу. – Она из кухни ни на шаг.
– Откуда она взялась?
– Видать, из города пришла. Прошлой зимой замяукала под окном. Я ее впустила, конечно!
– Несмотря на запрет миссис Эббервиль?
Эйрин выпятила подбородок.
– Живая душа, как не впустить! Она чисто как младенец плакала. Ну, я и подумала, что вреда от нее не будет, если ее никто не заметит. У меня тут все удобно устроено… – Кухарка кивнула на наружную дверь, ведущую во двор. – Днем она гуляет, охотится. На глаза не показывается, умница моя! Ночью тихонько попросится, я ее впущу – она и сидит со мной, пока я занимаюсь стряпней. А чуть свет я ее выпроваживаю. Так у нас и заведено, второй год уже.
– Выходит, днем она пробирается в дом, – сказала миссис Норидж.
– Не может такого быть, хоть вы меня режьте. Это не Флаффи. Нету у нее такой привычки – в доме отираться. Да и что ей там делать? Кормить ее там не станут, и не приласкает никто.
Гувернантка пожала плечами:
– Кошки любопытны. А вы днем и вовсе спите.
– Внизу на всех окнах стоят решетки. Как, по-вашему, Флаффи пролезла бы через них? А? То-то и оно. Нет, зря вы подозреваете нас с Флаффи. Она отлично знает, куда можно ходить, а куда нельзя. Я ей объясняла, что нельзя пугать наших хозяек. Она послушалась. Умница моя! Золотая девочка!
Кухарка тихонько щелкнула языком, и кошка запрыгнула к ней на колени.
– Поклянись миссис Норидж, что это не ты хулиганишь, – строго сказала Эйрин.
Кошка негромко мяукнула в ответ.
– Видите? Не она это!
Миссис Норидж вернулась к себе в сомнениях. Казалось очевидным, что кухаркина питомица – источник всех страхов в поместье. Но что, если кошка и в самом деле днем не проникает в дом?
Насчет решеток Эйрин сказала правду. Не так-то просто оказаться внутри.
Дождавшись следующей ночи, гувернантка вновь пришла на кухню.
Кухарка не удивилась, увидев ее.
– Вот ваше молоко. Держите. Так и знала, что вы явитесь! Ну, а я, с вашего позволения, выпью кое-что покрепче!
Из кармана фартука возникла фляга.
– Эх и забористая вещь! Не хотите ли угоститься?
– Благодарю вас, миссис О’Коннел…
Кухарка замахала на нее руками.
– Да какая я вам миссис! Называйте меня Эйрин. И не миссис я, а мисс, если уж на то пошло. Замужем отродясь не была и не собираюсь. Достанется мне любитель джина – и пропьет все мои сбережения! Нет уж!
– Но ведь вы можете выйти за непьющего мужчину, – заметила миссис Норидж.
Кухарка озадаченно уставилась на нее.
– А какой в нем прок, в непьющем? Вот, помню, хаживал ко мне один вдовец, когда я еще жила в Норвиче…
– Эйрин, – перебила миссис Норидж, – вам не встречались кошки с таким же окрасом, как у Флаффи?
Кухарка замолчала.
– Нет, не видала, – сказала она наконец. Придвинула к себе шарики теста, расстаивавшиеся перед выпечкой на доске, и принялась начинять их орехами.
Миссис Норидж наблюдала за ней. Что-то кухарка подозрительно немногословна…
– А котята? – вдруг вырвалось у нее.
Эйрин метнула в нее быстрый взгляд и тут же опустила глаза.
– Какие еще котята?
– Флаффи приносила котят?
Кухарка шмыгнула носом.
– Эйрин!
– Ну, разродилась полгода назад, – неохотно сказала она. – Один всего был котенок. Точь-в-точь как она.
Определенно, сегодня из ирландки приходилось выцеживать каждый ответ по капле.
– Что с ним стало?
– Ну, мне-то он был не нужен, – криво усмехнулась кухарка. – Утопила я его в ведре. Вот и вся недолга.
На следующее утро Лорин объявила, что хочет показать всем очередное творение.
– Вчера я закончила лучшую свою картину! – скромно сказала она. – Мне хотелось бы услышать, что вы о ней скажете!
Эстер в испуге поставила на стол чашку кофе.
– Ох, милая… Я в последнее время просмотрела столько картин, что у меня нарушилось восприятие цвета. Клянусь, от меня не будет пользы!
– Но вы их уже позабыли.
Миссис Эббервиль в ответ рассмеялась и переглянулась с сестрой.
– Вы смеетесь надо мной? – Лорин покраснела.
– Что ты, дорогая! Нет, мы смеемся над моей ужасной памятью.
– Разве у вас плохая память?
– Я не сказала «плохая», я сказала «ужасная». Я никогда ничего не забываю. Даже сны! У нормальных людей они выветриваются из головы самое позднее к вечеру, а я могу мучиться годами. Они хранятся у меня вот здесь. – Эстер легонько постучала себя по виску.
– А я бы с радостью посмотрел вашу новую картину, Лорин, – стеснительно сказал Реджинальд. – Правда, я ничего не понимаю в живописи…
– Ну, а я и подавно! – вмешался полковник и стукнул ложечкой по яйцу. – Но тоже хочу взглянуть!
Миссис Эббервиль погрозила Реджинальду пальцем:
– Не прибедняйтесь! Я видела ваши наброски. Они отличные.
– Раз вы об этом заговорили, Эстер, я хотел бы кое-что с вами обсудить. Это касается моей работы.
– Хорошо. Побеседуем после обеда.
Миссис Норидж положила себе добавку омлета и еще один тост. Она не могла понять, как Эстер умудряется держаться в своем весе при таком качестве стряпни. Эмма Норидж не считала себя чревоугодницей, но в «Совиных дубах» она ела вдвое больше обычного.
«Надо побыстрее разобраться с этой кошкой. Если я задержусь здесь еще на неделю, придется перешивать платье».
За завтраком обсуждали картины Лорин, мимоходом коснулись набросков Реджинальда. Но никто не упомянул о кошке.
Однако эта тема волновала не только ее. Миссис Норидж заметила, что Флоренс тревожно посматривает вокруг. Да и Реджинальд как будто к чему-то прислушивался. Полковник поглядывал на дверь. Кошка незримо присутствовала в комнате.
После завтрака все, кроме Сильвии Пэриш, отправились смотреть новое полотно.
В просторной светлой мастерской, где иногда рисовала и сама Эстер, Лорин отдернула ткань, закрывавшую холст, и горделиво улыбнулась.
Миссис Норидж уставилась на трех чистеньких кудрявых деток с огненно-рыжими волосами. У ног их сидела в неестественной позе, растопырив крылья, белая птица. Гувернантка решила, что это курица.
Зрители молчали. Только Реджинальд пробормотал, что это очень добрая, светлая работа.
– Постойте, разве это не Джон, Сэм и Дик? – встрепенулась Флоренс. – Сыновья булочника?
– Они самые! – просияла Лорин. – Похоже получилось, правда?
– Боюсь, я узнала их только по цвету волос, – кротко ответила Флоренс. – Но ведь они редкие сорванцы, Лорин! Один вечно затевает драки, второй ворует яйца из птичника, а третий… Что было с третьим, Эстер?
– Он пробрался на кухню к Эйрин и опрокинул на себя таз с вареньем, – откликнулась ее сестра.
– Ах да, припоминаю! Эйрин поймала его, когда он пытался удрать, накрыла тазом, сама уселась сверху и поклялась, что не встанет до Рождества.
Лорин скорбно ахнула.
– Бедный малыш!
– Бедняга настрадался, – согласилась Флоренс, почему-то без малейшего сочувствия в голосе. – Он орал и бился изнутри, а Эйрин костерила его снаружи на чем свет стоит.
Реджинальд отвернулся, пытаясь скрыть улыбку.
– Чем закончилось противостояние? – заинтересовалась миссис Норидж.
– Мы убедили кухарку, что если малыш задохнется, не видать нам свежих пышек по субботам, – ответила Эстер.
– Я до сих пор не уверена, что это было правдой, – пробормотала Флоренс. – Возможно, если бы мы избавили булочника хотя бы от одного из троих, он поставлял бы нам пышки не только по субботам, но и по воскресеньям!
Лорин переводила взгляд с одной сестры на другую, не понимая, шутят они или нет.
– Так вам не нравится моя картина? – наконец с отчаянием спросила она.
Флоренс замялась. Эстер храбро приняла удар на себя.
– Видишь ли, милая, у тебя получилась чудесная рождественская открытка! Но если ты пыталась передать сходство, то выбрала неверный путь. У этих мальчишек чрезвычайно яркие характеры. А с твоей картины смотрят ангелочки. Одинаковые и прилизанные.
– Я хотела, чтобы было красиво!
– Красота – это жизнь. Твоя картина, увы, ее лишена.
– Нет, позвольте! – вмешался полковник. – А гусь? Гусь-то как живой!
– Разве это не альбатрос? – удивилась Флоренс.
– Белый журавль, – авторитетно поправил Реджинальд.
– Это лебедь! – выкрикнула Лорин. – Неужели вы не видите, что у него длинная шея!
– Сыновья булочника свернули шею лебедю? – возмутился полковник, сверкая глазами.
Эстер не выдержала и расхохоталась. Художница покраснела до ушей.
Флоренс пыталась исправить ситуацию.
– Поппи, милая, мы смеемся не над твоей картиной!..
Девушка ахнула.
– Я ведь просила, я просила вас!.. Не называть меня этим ужасным именем!..
Она залилась слезами и кинулась из мастерской, едва не уронив мольберт. Ее плач стих в отдалении. Эстер вздохнула. Реджинальд кусал ногти, глядя в ту сторону, куда убежала девушка.
– По-моему, шикарный гусь получился, – пробормотал полковник. – Хоть сейчас на стол.
Флоренс хотела извиниться перед девушкой, но Лорин пришла к ней первой и попросила прощения за свою несдержанность. Миссис Норидж слышала обрывок их разговора, пока они гуляли по саду. «Не могу свыкнуться… – доносился до нее жалобный голосок Лорин. – Как матери могло прийти в голову так назвать ребенка!» Флоренс утешала ее.
Вторую беседу миссис Норидж подслушала, когда возвращалась в свою комнату. Дверь в гостиную была открыта, и голос Эстер слышался так явственно, будто она стояла рядом.
– Забудьте и думать об этом, Реджинальд.
– Но почему? – В голосе юноши звучало удивление. – Да, сумма немалая. Но ведь все окупится.
– Мой милый, как вы наивны! Я сомневаюсь, что книгу об этих ваших мухоловках раскупят даже за десять лет.