– Садовник-брюнет! – оповестила всех Ружа. – У Незабудки садовник-брюнет!
Краем глаза Юлия успела увидеть, что Адам ринулся следом, однако мадам Люцина проворно заступила ему путь.
– Так у нас не принято, пан Кохайлик, – сказала она тихо, но твердо.
Ни на миг не замешкавшись, Адам попытался оттолкнуть мадам, но та вцепилась в проемы двери и стояла непоколебимо, как скала.
– Так у нас не принято, – повторила Люцина, и в голосе ее зазвенел металл. – Или вы хотите, чтобы пан Аскеназа закрыл для вас кредит в нашем Театре?
«Ох, да он даже блудит в долг, этот загонов шляхтич!» – с презрением подумала Юлия, а что было в парадной зале потом, узнать не удалось: перед нею оказалась дверь ее опочивальни, куда она и вбежала.
Захлопнула дверь, повернулась, бурно дыша, – да так и села на кровать, ибо ноги подкосились.
Поистине, нынешний вечер выдался неистощимым на неожиданные встречи! «Садовник-брюнет» тоже оказался знакомым Юлии. Это был Валевский.
– Пан Ал… пан… – заикаясь проговорила Юлия, и он ответил почти так же, как там, на станции, где она увидела его впервые:
– Зовите меня лучше пан Флориан[23]. Это имя не хуже прочих! И весьма соответствует обстановке!
При этом он хихикнул, и Юлия, приглядевшись, поняла, что ее «садовник» изрядно пьян. Его даже пошатывало, взор блуждал, а рассеянное выражение лица доказывало, что он видит происходящее вполглаза и слышит вполуха.
«Может, он сейчас свалится и уснет и все обойдется?» – с надеждой подумала Юлия, однако расчеты ее тут же и рухнули: пан Флориан с некоторым усилием вынудил оба глаза не разбегаться в разные стороны, а вперил их в грудь Юлии и, пробормотав:
– Что-то на тебе больно много лепестков, Незабудка! – принялся срывать с нее одежду столь сноровисто, что оторопевшая Юлия ощутила себя луковкой в руках опытного повара: уже через мгновение шелуха платья была с нее сорвана, остались только голубые чулочки с подвязками. Они-то и произвели на пана Флориана поистине сногсшибательное действие. Он уснул так внезапно, будто умер, – и только громкое сопенье выдавало, что он вполне жив.
Юлия тупо глядела в потолок, не зная, плакать или смеяться, как вдруг почувствовала чей-то взгляд, и чуть не вскрикнула, увидев Шимона Аскеназу, стоявшего в дверях и глазевшего на обнаженные тела Юлии и пана Флориана. При этом он отчаянно гримасничал, делал какие-то безумные жесты, и Юлия не тотчас поняла, что пан Шимон всего лишь просит ее выйти с ним из комнаты.
Что, уже пора снова идти к гостям? Но почему в глазах Аскеназы такой ужас?
Немало всем этим озадаченная, Юлия поднялась и, прижав к груди охапку своих шелковых одежек, вышла в коридор, желая сейчас только одного: поскорее одеться.
– Слушайте, барышня! – пробормотал Аскеназа трясущимися губами. – Не стойте так, как будто у вас совсем отнялись ноги!
Юлия даже вздрогнула, до того эти слова напомнили ей жуткую суету в доме старой Богуславы. Она даже оглянулась невольно на кровать – но пан Флориан вполне жив, тихо, ровно сопит… Тут пан Шимон, потеряв терпение, схватил ее за руку и потащил по коридору, беспрерывно бормоча:
– Нужно бежать, бежать!..
– Дайте хоть одеться! – прошептала Юлия, вырывая руку. – Что за спешка, не пойму?!
Ей тоже стало страшно. Наверное, поляки напали-таки на след убийцы горбуна, а значит, есть угроза и для Аскеназы. Однако даже если сейчас вокруг их Театра стоит полк жандармов с кавалерией и артиллерией в придачу, Юлия никуда не пойдет, прежде чем не оденется по-людски. Она так и сказала Аскеназе, и тот мученически возвел к небу глаза:
– Ты, барышня, жалкий шекель, а он взыщет с меня за тебя как за меру золота! – простонал он.
Юлия подняла брови. Еще совсем недавно, насколько она помнила, в эту фразу пан Шимон вкладывал совсем другой смысл! И кто взыщет? Тот самый загадочный патрон? Но почему?!
Они вошли в комнату Юлии, и тут Аскеназа плюхнулся на плюшевый пуф и заплакал, тихонько всхлипывая и стеная:
– Пропал, пропал бедный еврей!
Юлии стало и смешно, и жалко его. Подошла, наклонилась участливо:
– Да в чем дело-то, пан Шимон, голубчик? Что случилось? Могу ли я помочь?
– Где была моя бедная голова?! – вскричал Аскеназа и ощупал названную часть себя, словно не веря, что она по-прежнему сидит на его толстой короткой шее, а не бродит по улицам как неприкаянная. – Где был мой бедный разум? Мой папа говорил мне: «Шимон, сынок! Ты должен не только слушать ушами, но и смотреть глазами! Только тогда ты услышишь то, что хотел тебе сказать вельможный пан, а не просто слова, которые он сказал!» Вот-вот… А я забыл. Забыл! – Он ткнул себя перстом в грудь. – Что говорил мне вельможный пан? Он говорил: «Аскеназа, ты плут, но ты не посмеешь мне отказать! Иди на улицу Подвале, в дом, что рядом с костелом Ченстоховской Божьей Матери. В этом доме живет горбатый служка. У него прячется женщина. Служка – плохой человек. Возьми эту женщину от него и дай ей кров и пищу. Помоги ей!»
Так сказал мой патрон. И что сделал плут Аскеназа? Он пошел на улицу Подвале в дом рядом с костелом. Он увидел… Панна сама знает, что я увидел! Я сказал панне: надо бежать! И мы побежали. Я привел панну в свой Театр, дал ей кров и пищу и решил помочь заработать несколько денег. Так, мелочь! Не для того, чтобы разбогатеть старому Шимону, нет! Борони Боже! Я подумал: чем плохо, когда молодая панна встречается с молодыми панами и имеет потом злотый-другой на булавки? Я думал, мой патрон будет говорить: «Ты плут, Аскеназа, но я тобой доволен!» И что же случается? Ко мне прибегает бедная Люцина – и ее лицо от страха имеет вид, как будто кто-то немножко сидел на нем! – и говорит, будто мой патрон ищет панну Юлию! Будто она принадлежит ему!
– Ваш патрон?! – вскричала Юлия столь же панически, как и пан Шимон. – Да кто такой ваш патрон?! Кому это я принадлежу?!
– Нет, ну почему все кричат на бедного еврея? – внезапно успокоившись, устало спросил Аскеназа. – Почему никто ничего не скажет ему прямо, простыми словами? Почему он должен не только слушать ушами, но и видеть глазами?! Вот вы скажите, барышня, – вы ведь умница, да? – вы когда-нибудь видели еврея с лорнетом? Нет? Так и я нет! Так почему все хотят от старого Шимона, чтобы он видел сквозь стены и умел читать чужие мысли?.. Нет, нет! Кончено дело. Одевайтесь, барышня. Я пошел покупать вам дом. Сегодня я вас туда привезу, и вы будете ждать там пана Сокольского. А я умываю руки, как тот Понтий Пилат!
Он двинулся было к двери, да Юлия успела поймать его за рукав.
– Подождите, – пробормотала она непослушными губами. – При чем тут Сокольский? Вы говорите, что Зигмунд Сокольский – ваш патрон?! Вашего Театра, что ли?
Аскеназа поглядел на нее с жалостью:
– Эх, барышня! Что Театр! Театр – это так, мелочь! Пан, о котором вы говорите, – патрон всей жизни моей!
И, с силой вырвавшись из цепких пальцев Юлии, он вывалился за дверь, бросив на прощание:
– Одевайтесь поскорей, ради Христа, ради Боженьки!
Юлия так и сделала. Брезгливо отпихнув в угол голубую кучку незабудкиных лепестков, достала из комода теплое дорогое белье, из гардероба – темно-серое бархатное платье и белую кружевную шаль: стараниями Люцины у каждого «цветочка» были туалеты для улицы, красивые и дорогие. Вот и приспел случай их обновить. На ноги надела теплые сапожки: погода на дворе стояла неласковая. Расчесала волосы, заплела туго-натуго косы, села перед зеркалом уложить их на затылке – да так и замерла, глядя на свое лицо, к которому словно прилипла ошеломленная маска.
Да уж… что за день нынче? Богат, ох богат и щедр на потрясения! Сначала выяснилось, что ее бывший жених – завсегдатай публичного дома по прозвищу Кохайлик и похабник каких мало! Потом ей выпало оказаться наедине с побочным сыном Наполеона Бонапарта. Ну а под занавес Цветочный театр приберег для нее самую забавную мизансцену: оказывается, в бордель-то она попала благодаря Сокольскому.
Что ж, выходит, он следил за ней? И послал пана Шимона к Яцеку, зная, что от горбуна можно ждать всякой подлости? За это, конечно, спасибо, пан Шимон подоспел вовремя, но ведь и без Аскеназы Юлия убежала бы из дома Богуславы, непременно убежала бы! Куда – это другой вопрос. Одно ясно – не в публичный дом!
А между прочим – не врала ли пани Люцина насчет мстительных поляков, которые без сна и отдыха ищут злобную русскую, убившую их ненаглядного Яцека? Да кому он нужен, горбатый мерзавец! Скорее всего, Люцина просто нашла средство хорошенько припугнуть дурочку Незабудку, чтобы удержать ее у себя. Наверняка надеялась на похвалу «патрона». Или впрямь полагала, что Юлия войдет во вкус ремесла? Но нет, не вошла! Более того – прониклась отвращением и к ремеслу, и к замыслам «патрона»! И теперь сделает все, чтобы убежать отсюда и никогда больше не попадаться ни на глаза, ни в руки этого проклятого Сокольского.
Нет, сейчас не время для ярости, которая слепит глаза и отнимает силы! Обо всем этом Юлия подумает потом, позднее и, кстати, о мести этому негодяю! А пока…
– Скорее отсюда! – воскликнула она. – Но как? Куда?
В окно? Высоко, второй этаж! Ничего, не привыкать стать! Прыгнула со второго этажа у себя дома – и как-нибудь, жива осталась! Авось и сейчас бог спасет! Юлия схватилась за раму, с усилием дернула – и тут чья-то рука легла на ее руку.
Женская рука! Люцина? Будь она проклята!..
С криком оглянулась, замахнулась, готовая уничтожить всякую преграду на своем пути – и оторопела: это была Ружа.
– Чего тебе? – прошипела Юлия. – Иди своей дорогой, а мне не мешай!
– Ну не через окно же! – усмехнулась Ружа. – Иди со мной – я выведу! Тебе помогу и сама уйду!
Зимняя дорога
…Она не глядя схватила за руку того, кто стоял рядом с отвратительным Адамом и повлекла его за собой.