Привскочила с испуганным криком – черная вода стекала с головы!
– Теперь сюда ее посадите, – велел тот же властный голос.
Юлию подхватили с двух сторон, плюхнули в другое корыто и снова принялись поливать. Но не сразу вода, которой ополаскивали ее волосы, стала чистой, но за это время и мысли Юлии немного прочистились, стали связными и трезвыми, удалось одолеть сонливость, которая, кажется, стала ее привычным состоянием.
«Сначала вода была черной потому, что волосы мои были выкрашены в черный цвет, – удалось сообразить. – Кто это сделал и зачем? Цыгане? Что за дурацкие забавы?!»
– Кто это сделал? – выговорила она с трудом. Губы еле двигались, самые простые слова не сразу приходили на память.
Ей не ответили, только снова приподняли с двух сторон, помогли выбраться из корыта, с головой окутали мягкой тканью и принялись осторожно вытирать ее волосы.
Вдруг повеяло сквозняком.
– Нельзя, пан, нельзя! – закудахтала какая-то испуганная женщина, однако ее голосишко заглушил возмущенный бас:
– Зачем смыли краску? Кто позволил? Кто приказал?
– Я, – спокойно сообщила обладательница высокомерного голоса.
– Как посмела?! – взревел мужчина. – Ты за это поплатишься! Ты мне надоела! Я убью тебя, а потом уведу табор.
– А девчонку оставишь себе, баро Тодор? – презрительно ухмыльнулась женщина. – Насладишься ею на свободе? В шатре, раскинутом где-нибудь в чистом поле? Неужели до сих пор не осмелился?
Юлия вынырнула из простыни и попыталась осмотреться.
Женщину она узнала сразу – это была Эльжбета, хозяйка сиреневого дома и графиня Чарторыйская. А мужчина – ну да, тот самый цыган, которого она иногда видела во сне и который жадно таращился на нее. Значит, его зовут Тодор. Слово «баро» означает цыганского барона, предводителя табора.
Но о чем это они с Эльжбетой говорят, господи помилуй?! Эльжбету он убьет, а Юлию… Юлией насладится?!
Что за чепуха!
Однако на лице Тодора появилось такое злобно-обескураженное выражение, что стало ясно: догадка Эльжбеты верна. А та продолжала с прежним насмешливым презрением:
– Убьешь меня? А твои девки поживятся моим добром? Ну что ж… Только ты пораскинь мозгами: что будет, если русские придут и найдут графиню убитой, а дом разграбленным? Вряд ли они поверят, что это поляки убили патриотку, шляхтянку, дальнюю родственницу самого Адама Чарторыйского. Да и среди русских слабоумных нет! И подумай, далеко ли ты оторвешься от русского эскадрона, который идет на рысях, – ты со своими телегами?!
– О чем ты, Эльжбета? – поднял брови Тодор. – Русские будут озабочены твоей смертью? Да они награду дадут тому, кто тебя прикончит: ведь это в твоем имении вырезали русский отряд!
Эльжбета так и передернулась:
– Против моей воли, ты знаешь. Против моей воли! Я принесла свои извинения русскому генералу, поклялась на Евангелии, что этой кровью мои руки не обагрены, что это трагическая случайность войны.
– И он поверил, да? – хмыкнул Тодор, который уже овладел собой. – Это же надо! Поверил лживой женщине! А ведь с виду такой умный, голова седая, вояка прожженный… как бишь его фамилия, я что-то запамятовал… Аргамаков?
Юлия поскользнулась и снова чуть не свалилась в корыто. Ее отец был здесь?! Ах, как жестока судьба! Почему отец не осмотрел замок от крыши до подвала – тогда он нашел бы дочь! Слезы хлынули из глаз, но следующие слова баро высушили их мгновенно.
– Я так и вижу твои глупые и подлые мыслишки, – передразнил он графиню, и ее лицо сжалось в кулачок от ненависти. – Мол, ты предъявишь эту девчонку русским – и тебя не тронут? Что ж ты не показала ее отцу, когда он спускался в подвал, когда он говорил со Стэфкой и со мной, когда мы клялись самыми страшными клятвами, что ты укрыла нас, несчастных, сирых цыган, от жестоких поляков, внезапно налетевших на Бэз и уничтоживших русский отряд?
– Да ты еще глупее, чем я думала! – уничтожающим тоном проговорила Эльжбета, и черты ее лица вернулись на место, вновь приобретя привычное выражение холодного презрения ко всему на свете. – Вообрази-ка, что сделал бы с тобой Аргамаков, узнав свою дочь в сонной девке с крашеными волосами и в цыганских тряпках? Да твоя голова и минуты не удержалась бы на плечах. Вот я и молчала. Ради тебя молчала! Ведь я любила тебя, так любила, что вышла за тебя замуж тайно. Я бросила бы все и ушла бы с тобой в лес, в степь, я жила бы с тобой в кибитке – и ежеминутно благодарила бы бога за это счастье! Но ты не велел! Ты знал: случись такое – и я потеряю наследство покойного мужа, да и старый граф, отец его, который еще жив, лучше завещает деньги монастырю, но только не графине-цыганке. Ты ничего не хотел терять! Ты хотел ездить со мною в Италию и жить там годами, изображая из себя польского магната, но также ты хотел иногда возвращаться в табор, чувствовать себя вольным цыганом. Я принесла табору столько денег, что ты стал баро – вожаком. Теперь вся власть была твоя, все женщины твои, весь мир твой. Но летом! А зимой ты возвращался вместе со своими девками в Бэз и наслаждался моими деньгами. Но хватит. С меня довольно!
Графиня гибко перегнулась к кровати, стоявшей у стены, и выдернула из-под подушки пистолет. Направила его на цыгана и…
И грянул выстрел, но пуля пролетела над головой съежившегося цыгана.
Графиня коротко, сухо рассмеялась:
– Не бойся, Тодор. Я просто давно мечтала увидеть твой страх, давно мечтала унизить тебя – и мне это удалось! Да, я хочу проститься с тобою навеки – но с живым. Я сделаю все, чтобы ты ушел отсюда в полной безопасности, и твоим драгоценным пропуском будет эта девчонка. Ты отвезешь ее к отцу: его имя станет охранной грамотой при встрече с любым русским отрядом. Ну а от поляков тебя защитит мое имя.
Лицо баро прояснилось, хотя в глазах еще осталось недоверие:
– Можно ли верить тебе, Эльжбета, после того, что ты наговорила?
– Можно ли верить мне?! После того, что я делала для тебя двадцать лет и еще готова сделать?! – ответила вопросом на вопрос графиня и махнула пистолетом: – Убирайся! Ну! Завтра к вечеру вы уберетесь отсюда – все до одного, весь табор!
Баро скрипнул зубами и шагнул к ней, но, верно, опомнился – резко повернулся через плечо и вышел, шарахнув дверью о косяк.
Эльжбета какое-то время неподвижно смотрела ему вслед, потом всхлипнула – и плечи ее задрожали.
Впрочем, приступ слабости длился недолго. Утерев слезы неловко вывернутой рукой, в которой по-прежнему был пистолет, она обернулась к Юлии и уставилась на нее своими блекло-сиреневыми глазами. Волосы ее жидкими прядями прилипли к вспотевшему лбу, но щеки были по-прежнему бесцветно-бледными, зеленоватая кожа еще туже обтянула костлявое лицо. И эта бледная поганка, эта землисто-сиреневая лягушка так пылко говорила о любви к роскошному баро Тодору?!
Эльжбета поймала недоверчивый взгляд Юлии, и глаза ее потемнели от ярости.
– Будь моя воля… – прошипела она и поперхнулась, захлебнувшись слюною, будто ядом, – будь моя воля, ты, рыжая кацапка, никогда не вышла бы отсюда. Но тебе повезло. Ты уедешь с Тодором, и только от тебя зависит, доберешься ты до своих – или захочешь навсегда остаться с ним.
Юлия с трудом подавила невольный смешок и выразительно передернулась:
– Не понимаю, как вы могли его любить! Вы!!!
– Не твое дело! – грубо рявкнула графиня и вышла, бросив через плечо: – Уложите ее спать. Ей надо сил набраться перед долгой дорогой.
Юлия только сейчас заметила, что по углам забились две горничные. Это они помогали мыть Юлии голову.
Сейчас они торопливо высушили ей волосы и буквально затолкали в постель. Кровать и комната – изысканная, бледно-сиреневая! – были те же самые, где Юлия уже провела ночь – ту ночь, когда был уничтожен русский гарнизон…
Заговор
Ну нет! Больше она здесь не останется – ни в этой кровати, ни в этой комнате, ни в этом замке. И надо быть идиоткой, чтобы потащиться невесть куда с цыганами. Вот уж с кем Юлии точно не по пути. Единственно, чего она хочет и что необходимо сделать как можно скорее: уйти отсюда. Скрыться, исчезнуть!
Сколько же дней она провела в подвале? Два, три, четыре? И все время спала – в цыганских тряпках, с черными волосами… Ужас. Даже родной отец ее не узнал!
А он, значит, все-таки получил известие от Васеньки Пустобоярова, царство ему небесное! Верно, тот отправил все-таки нарочного в ставку, не ожидая утра… Да зря. Но ничего. Во всяком случае, отец знает, что Юлия жива, где-то скитается по Польше, и теперь всякий русский солдат, которого она встретит, будет ей проводником и защитником, ибо наверняка имеет приказ искать княжну Юлию Аргамакову и оказывать ей помощь.
По складу своей непоседливой натуры Юлия совершенно не способна была долго предаваться печальным переживаниям. Ей надо было всегда знать, что она будет – или хотя бы что нужно – делать в следующую минуту! И делать это! Самое главное было раздобыть сейчас одежду. Ни за какие блага мира она больше не наденет цыганские лохмотья, уж лучше убежит, закутавшись в шелковое покрывало, босиком по снегу. А впрочем, надобно посмотреть в шкафу. Вдруг здесь что-то есть…
Юлия спрыгнула с постели (тело почему-то слушалось с неохотой), завернулась в простыню и ринулась к шкафу, однако взгляд случайно упал в окно – и ее словно по глазам ударило: вся округа была затянута нежным зеленоватым сиянием.
Что за чертовщина?! Фейерверк? Однажды Юлии приходилось видеть такое, когда в небо взлетали многоцветные огни, раскрашивая лица гуляющих и весь парк Лазенки множеством оттенков. Да нет, какой фейерверк белым днем? Солнце в небе…
Юлия подкралась к окну – и была вынуждена схватиться за подоконник, чтобы не рухнуть от изумления.
С чистого, по-весеннему промытого, голубого неба сияло утреннее солнце, заливая бледно-зеленую, чуть проклюнувшуюся листву огромного парка. И вдали, на горизонте, темно зеленел лес, нежно – луговина. Жаворонок бился в вышине и заливался так звонко, что и воздух, и оконные стекла, чудилось, дрожат от его трелей.