Юлия всмотрелась в воду и по некоторым признакам поняла: дно будет еще понижаться. Отец научил ее, что делать в таких случаях. Осторожно, стараясь не запутаться в широкой юбке, она встала коленями на седло, схватившись левой рукой за луку, а в правую собрав поводья.
Оглянулась. Ванда заставила своего коня остановиться – он нервно поводил ушами, раздувал ноздри – и с нескрываемым ужасом смотрела на Юлию, тоже вынув ноги из стремян и держа их на весу над водой.
– Делай, как я, – спокойно сказала Юлия.
– Нет. Ты что? Я не могу! – пролепетала Ванда.
Как это ни было трудно, Юлия заставила своего коня повернуть и приблизиться к гнедому Ванды.
– Это нетрудно, – проговорила она. – Нужно только сохранять равновесие. Дно здесь плотное, ровное, и…
В это мгновение ее вороной переступил, одна нога его провалилась, верно, меж клубков травы, он нервно выдернул ее и… Юлия сама не могла бы сказать, какие силы помогли ей не свалиться в воду. Мгновенный жар охватил ее до костей, а когда тьма в глазах разошлась, она поняла, что все еще стоит в седле на коленях, вцепившись в гриву и уронив поводья, которые плыли по воде. Теперь только не хватало, чтобы ее вороной в них запутался, тогда уж точно не миновать ледяной ванны!
– Я поеду верхом! – вскрикнула Ванда. – Уж лучше ноги промочить!
– Тогда через час у тебя начнется жар! – силясь сдержать дрожь в зубах, вызванную напряжением всего тела, а потому очень тихо сказала Юлия. – А вернувшись, мы потеряем море времени. Давай, залезай! Только не урони поводья! Правь, поезжай вперед – я за тобой.
– Нет! – воскликнула Ванда истерически. – Я не хочу! Почем я знаю, может быть, ты только и ждешь, чтобы столкнуть меня в воду?!
– Я ведь не могу править, поводья упали, мой конь пойдет вслед за твоим, – проговорила Юлия, и только потом до нее дошел смысл сказанного Вандой. Это была такая нелепость, такое безумие, что она не нашла ничего лучше, как ответить: – Здесь все равно слишком мелко, не утонешь! – И не сразу сообразила, что ее слова нелепы, более того – двусмысленны.
Но что может быть более дурацким, чем пререкаться, когда твой конь по брюхо погружен в ледяную воду, а ты балансируешь у него на спине словно циркачка?
– Поезжай! – сквозь зубы прошипела Юлия, имея в виду, что ей все равно, как поступит Ванда, и была немало удивлена, когда та не повернула коня, а подобрав ноги в седло (ведь встать на колени без опоры на стремена ей было невозможно), так что теперь по воде плыли лишь самые края ее широкой юбки, и, сидя в такой шаткой, неуверенной позе, направила коня к берегу. Тот опасливо косился на воду безумным глазом, но шел очень осторожно и в две-три минуты благополучно достиг берега.
Вороной тоже нервничал, верно опасаясь запутаться в поводьях, но все же прошел речку, не сбиваясь с шага, след в след с гнедым, и, казалось, вздохнул облегченно в лад с Юлией, когда та неуклюже распрямила затекшие ноги и с трудом спустилась с седла.
Ванда оказалась проворнее. Соскользнув на землю, подскочила к Юлии и влепила ей пощечину, да так внезапно, что та ни уклониться не успела, ни даже за щеку схватиться. Так и стояла с пылающим лицом, хлопая глазами.
Ей приходилось видеть, как люди дуреют от страха, но каков был особый страх в том, чтобы ноги вымочить или даже, на худой конец, грянуться в воду?! Конечно, мало радости вымокнуть до нитки, а все же не столь это стоящее дело, чтобы за него схлопотать пощечину.
Ванда стояла, выставив вперед скрюченные пальцы, словно ждала, что Юлия сейчас на нее ответно кинется, и приготовилась к обороне. Это было самое несуразное, что можно вообразить!
– С ума сошла?! – Юлия только и могла, что плечами пожать. – Чего это ты?!
Ванда тяжело выдохнула, прищурилась подозрительно, но рук не опустила: пальцы хищно, опасно пошевеливались, и Юлию даже дрожь пробрала: а вдруг набросится как кошка?
Она не рассердилась: просто обида взяла. Так хорошо им было вместе в опасном пути, и душа ее всегда была обращена к Ванде, хотя сердце страдало от ревности. Не шел, нипочем не шел из памяти Зигмунд, хоть она и кляла себя за бездумную страсть. Чужой муж! Враг! Жестокий охальник! На что он ей?! Но вот ведь Ванде он нужен на что-то?! Ох, боже великий!.. Да уж не в том ли причина безумства недавней подруги?! Не в ревности ли? Неужто за два месяца не забылся ею последний их разговор? Что-то здесь не так… Смутная догадка посетила Юлию.
– Ванда, почему ты поехала со мной? – спросила она прямо.
Ванда опустила руки, улыбнулась хитровато:
– Думаешь, не знаю, почему ты от Эльжбеты так спешно ринулась?
– А что, неясно? – удивилась Юлия. – Да просто боялась, что погубят меня цыгане.
– Не-ет, – протянула Ванда. – Я думаю, ты каким-то образом прознала, что приезжает Зигмунд, и задумала увезти меня от него подальше.
То, что при звуке этого имени, как всегда, больно стукнуло сердце, – ничего, можно перетерпеть. Но неужто правда – Зигмунд ехал в Бэз?!
– С чего ты взяла, что он приезжает? – вопросом на вопрос ответила Юлия, решив с остальным разобраться позже.
– Ну ладно врать, будто не помнишь! Это ведь при тебе Эльжбета пугала Тодора! Мол, приближается русский отряд! Она, наверное, назвала имя командира? Это ведь Зигмунд!
– Не назвала, успокойся, – пожала плечами Юлия – и ее точно по голове ударили: полная чепуховость рассуждений Ванды стала ясна как божий день. – Опомнись! Что ты несешь?! Каким образом Зигмунд Сокольский может идти во главе русского отряда?!
Ванда глядела на нее во все глаза – темно-синие, без единой мысли, – тупо моргая. Юлии даже не по себе стало. И жалко было одуревшую от ревности подругу, и страшновато враз.
– Вот клянусь чем хочешь, – сказала она ласково, – что не знала ни о каком Зигмунде! Про отряд слышала, да. Но одно с другим никак не складывается, верно? Или Эльжбета соврала, и это польский отряд, или у него другой командир. Ну подумай, подумай! Бог знает какую чушь несешь! Это ты неизвестно зачем сорвалась из Бэза.
– Зачем? Как это зачем? – хрипло повторила Ванда. – Я спасала свою жизнь. Ведь Зигмунд…
И тут Юлия вспомнила: Зигмунд ищет Ванду, чтобы та умолкла навеки и никому уже не могла рассказать об убийстве, тайно совершенном в Кракове. Понятно: страх и пережитое в доме графини помрачили ее разум, вот она и связала одно с другим: приближающийся отряд – и Зигмунда, преследующего ее.
Юлии сделалось дурно: а где ее, ее-то собственный разум?! Он-то где был и позволил гнать коня во всю прыть, вместо того чтобы затаиться в окрестностях Бэза и подождать своих?! Никакого Зигмунда там нет и быть не может, а значит, бояться нечего.
«И надеяться не на что», – с тоской подсказало безрассудное, измученное сердце.
Ванда прижала ладони к лицу, потом отняла их, и Юлия увидела, что из глаз ее ушло безумие: теперь в них светились бесконечная печаль и жалость. И еще Юлия поняла, что Ванда вновь, уже в который раз, прочла ее самые тайные мысли. Но не злится больше, а только жалеет ее.
– Прости, – прошептала Ванда, со вздохом приближаясь к Юлии и беря ее за руку. – Прости, я обезумела от ревности. Я боюсь его, я ненавижу его, но не могу перестать любить. Он самый великий негодяй из всех негодяев, но душа моя прикована к нему. Я только и могу спасаться от него. Нет, даже не жизнь свою спасаю: скорее оберегаю его от нового преступления. Сколько уже их на его счету! Убийство тетки, совращения женщин, – я ведь не одна, и ты не одна – множество нас таких, – карточное шулерство, предательство…
Она вдруг осеклась и сделала какое-то странное движение руками, словно порывалась схватить, удержать что-то, потом прижала ладонь ко рту и уставилась на Юлию огромными испуганными глазами. Но поздно – слово уже вылетело.
– Предательство… – повторила Юлия чужим голосом, берясь за стремя и медленно ставя в него ногу. – Предательство?!
Она тяжело поднялась в седло и скорбным взглядом окинула подругу. Да, они теперь совсем близко к берегу Буга. Где-то там, в низине, переправа. Надо спешить. Надо спешить к своим, чтобы предупредить!..
У Ванды с головой все в порядке. Вот только болтлива, бедняжка. И не хотела, а выболтала главную нелепицу: русский отряд, во главе которого идет Зигмунд Сокольский! Юлия немало знала поляков, верно служивших русскому императору и не изменявших присяге. Но только в безумном сне может привидеться Зигмунд Сокольский, искренне перешедший на сторону русских. Он хочет предать.
Ну что ж, спасибо Ванде! Весьма ценная оплошность, и, как это ни больно Юлии, молчать она не станет.
– Садись в седло! – крикнула сердито. – Пора! Не век же тут лясы точить!
Ванда понуро пошла к своему коню. Голова ее была опущена, плечи тряслись.
Юлии все стало ясно без слов: Ванда поняла и догадку ее, и намерения. Ванда знает, что теперь Зигмунд обречен. Но она не сказала ни слова. Не стала ни оправдываться, ни объяснять, ни просить Юлию молчать. Понятно. В глубине души она и сама мечтает от него избавиться, однако, скованная цепями любви, не в силах ни на что подобное решиться, а оттого оставила все на волю Божию – вернее сказать, на волю Юлии.
Завидная участь отведена ей, нечего сказать! Но такая, знать, судьба!
Теперь, когда свои были совсем близко, ничто уже не могло остановить Юлию. Гнала коня, даже не глядя, следует ли за ней Ванда.
«И чего прилипла как банный лист? – сердито думала она. – Ехала бы к своим панам ляхам! Я в одну сторону, она – в другую!»
Беда была в том, что никто доподлинно не знал, где эти две стороны, да и стыдно сделалось Юлии за свою неблагодарность. Война войной, а Ванда была ей как сестра, опора и спасение, – забывать о том позорно.
Берег пошел круто вниз, и Юлия натянула поводья, окидывая взором окрестности, надеясь отыскать переправу.
Разглядела небольшой плот, привязанный канатом к двум врытым в землю столбам: на этом берегу и на том.
– Ох, боже великий! – присвистнула Ванда, осаживая коня рядом. – И на этом вот мы должны плыть?!