Акимушкин взошел на крыльцо, трижды стукнул в дверь. Юлия замерла было на пороге от изумления, но Акимушкин со всей возможной осторожностью втащил ее за собой, и Юлия недоверчиво воззрилась на единственную свечу, озарявшую некое подобие алтаря с криво лежавшей иконой. Священник повернулся к Юлии: худой, маленький, усталый – типичный полковой священник, до полусмерти заморенный войной. Тени играли на хмуром, озабоченном лице. Он бросил беглый взгляд в темноту:
– Невесту привезли?
– Так точно! – прогнусавил Акимушкин, вышагивая к алтарю и влача за собою остолбеневшую Юлию.
– Жених ждет! – объявил священник, сделав приглашающий жест, и еще одна фигура выступила из тьмы в этот зыбкий, неровный полусвет, затеняя его, так что Юлия и Акимушкин, исполнявший, верно, при невесте роль дружки, принуждены были идти в полнейшей темноте.
Впрочем, у Юлии и без того все смерклось в глазах – такого оскорбления она и вообразить себе не могла. Неужто это свершается с благословения отцова? Да что же сделала она, чем нагрешила, что родной отец уготовил ей такую кару?! А знает ли матушка?!
Слезы хлынули из глаз, но Юлия уткнулась в согнутый локоть и не дала им пролиться.
Знает ли матушка, да? Тебя обеспокоило, знает ли матушка о том, что с тобой происходит? Не поздненько ли спохватилась? Ведь матушка не знала, куда и с кем сбежала из дому ее ненаглядная, единственная дочка, не знала, что она забралась в постель к незнакомому мужчине, а потом никак не могла забыть того, чем ее одарил он – чужой, недоступный, любимый до того, что Юлия и эту издевательскую, унизительную церемонию венчания с неизвестным готова выдержать, только бы навеки проститься с безнадежной мечтой и забыть Зигмунда!
Она опустила руку, выпрямилась и постаралась принять достойный вид. Кто бы ни был этот жених, он не виноват, что их отцы самовольно решили участь детей своих. В конце концов, Юлия сама на себя накликала беду, присвоив фамилию Белыш. Вот судьба и не растерялась, пустила стрелу – и угодила в самое яблочко! Надо полагать, будущий муж Юлии (дрожь прошла по ее спине) тоже не больно-то счастлив предстоящим бракосочетанием. Верно, полагает, что и его жизнь отныне кончена, если столь равнодушно стоит в этой тьме, почти не глядя на невесту. А ежели он все это устроил нарочно? Может быть, Юлия, сама того не ведая, чем-то его прогневила? И теперь он мстит ей – в точности как какой-нибудь Король – Дроздобород, отвергнутый прекрасной принцессой и прикинувшийся нищим, чтобы сломить ее гордыню? Ну так Белыш своего уже добился – в компании с судьбой.
А может, все проще? Может, жених столь уродлив, что опасается до смерти перепугать невесту?
Почему-то мысль о предполагаемом уродстве Белыша очень мало обеспокоила Юлию. Убожество события, о котором она, как всякая девушка, грезила будто о чем-то небывало прекрасном, торжественном, сверкающем фейерверками, когда в небесах летали бы разноцветные букеты звезд, подавило ее всецело, и она только и могла, что по-детски простонала:
– Господи, хоть бы фату…
Рука Акимушкина дрогнула, он запнулся, и какое-то неясное бормотание вырвалось из-под его усов. С невероятным прозрением, которое осеняет людей в минуты опасности, Юлия почуяла союзника в этом долговязом, усатом человеке, который вдруг напомнил ей Виктора Петровича. Ах, почему глупый Павлин, а не доктор Корольков попался ей в коридоре! Он бы не допустил…
«Нет. Все! – сурово приказала себе Юлия. – Уповай лишь на Господа – на все его воля!»
Безотчетно пошарив в кармане, она вынула тряпицу, приготовленную для корпии – чистенькую, хоть и помятую, – и одной рукой неловко набросила себе на голову на манер шарфа. Странно – стало легче…
Акимушкин домаршировал с Юлией до жениха, принял из рук второго шафера, явившегося из тьмы, подобно призраку (да и все здесь были призраками, в том числе и сама Юлия, прежде всего она, со своими глупыми надеждами!), венец и стал за спиной невесты, пытаясь его нахлобучить на голову ей, но венец соскальзывал с «фаты».
Юлия молча терпела, опустив глаза.
– Чада, не мешкайте, – нетерпеливо прошептал священник, и Акимушкин взорвался гнусавым клекотом:
– Фата мешает! Не видите, что ли!
Жених тихо кашлянул, а Юлии почудилось, что он подавил смешок. Всхлипнув от ярости, она схватила венец и с силой надвинула его себе на голову. Акимушкин стоял позади, издавая какие-то звуки, напоминающие нервное похрустывание пальцами.
Юлии вдруг захотелось обернуться и взглянуть на него, однако священник шагнул вперед, и венчание началось.
Священник плел свою неразборчивую церковнославянскую вязь, и все, что могла услышать Юлия, было странное имя ее жениха: Александр-Сигизмунд.
«Он что, поляк? – подумала, как о чем-то важном. – А тот был француз, как его, Александр-Флориан, сын «маленького капрала»…»
Юлия нервически хихикнула, вспомнив, чем кончилось ее общение с Валевским, и едва расслышала свое имя:
– Венчается раба божия Юлия…
Венчание! Господи боже! «Все закончится венчанием», – пророчила маленькая черноголовая гадалка, похожая на нарядную сороку. Надо же! Все испытала Юлия из того, что показали карты: беспутство, заточение, интриги, встречу с молодой брюнеткой-иностранкой, дальнюю дорогу… теперь и венчание. Но вот что делать с колдовской фразой: «Ваш милый думает о вас!»?
Юлия покачала головой, и венец на ней угрожающе накренился, однако шафер оказался начеку и успел его подхватить.
Священник что-то спрашивал, она и жених отвечали, едва шевеля губами. Наконец поп двинулся вокруг жалкого подобия аналоя; неуверенно ступая в полумраке, жених с невестой потащились следом. От сладкого запаха ладана кружилась голова.
На очередном повороте Юлия безучастно скользнула взором по лицу приотставшего Акимушкина, профиль которого вдруг попал в круг света. У него оказался необычайно длинный и смешной нос – вполне соответствующий этим нечеловеческим усам, вдобавок острый на конце, будто клювик у скворца. Что-то было странное в этом… что-то неестественное. Как если бы к обычному человеческому носу для забавы пристроили палочку. «Но как же это можно бы сделать? – размышляла Юлия, с наслаждением отгородившись этим пустяком от реальности. – Никаким клеем не удержится. Веревочками тоже – будут соскальзывать, да и не видно на лице Акимушкина никаких веревочек. А, вот, есть отгадка! Надобно отыскать малую рогулечку, раздвоенную веточку и зажать ею нос. Тогда он сделается смешным и острым, однако ноздри будут зажаты и говорить придется в нос…»
Какая-то мысль пронеслась в голове Юлии, да сбилась: священник остановился и как бы со смущением пробурчал:
– Вы обвенчаны. В знак любви вашей поцелуйте друг друга.
Белыш, загораживая свет крутыми плечами, надвигался на нее… блеснули его глаза… Но Юлии было сейчас не до него: смутное подозрение, давно тревожившее душу, оформилось в догадку, сперва ошеломившую своей чудовищностью, а потом опалившую яростью. Этот запах карболки, и сложение, и нервное похрустывание пальцев… Гнусавый голос? Рогулькой зажат нос, чтобы говорить невнятно, неузнаваемо! Усы? Да ведь все просто! Юлия резко повернулась к ничего не подозревающему Акимушкину и схватила его за нос так сильно, что он по-поросячьи взвизгнул от боли и отшатнулся, оставив в дерзновенной руке Юлии рогулечку и… усы. Пышные свои, роскошнейшие усищи!
– Предатель! – Юлия широко замахнулась для оплеухи, но чьи-то железные пальцы стиснули ее запястья, и шепот: «Велено же целоваться, а не драться!» – коснулся ее дрожащих от возмущения уст.
Он сразу захватил ее в плен и тисками рук, и жадной, болезненной хваткой рта. Стоило Юлии рвануться, как он завел руки ей за спину, придавив к своему каменно-твердому телу, так что она вздохнуть не могла, а малейшее движение ее губ, пытавшихся вырваться, стерегли его зубы.
В мыслях черт знает какая сумятица творилась, но жар этого поцелуя выжег все мысли, наполнил тело томительной медовой сладостью, а голова пошла медленно кружиться, так что Юлия просто вынуждена была еще крепче прижаться к своей единственной опоре.
Тиски его рта чуть ослабели, и язык нежно, осторожно обводил ее губы, как бы прося прощения за грубость… или страсть?
Сердце зашлось от щемящей нежности этого нового поцелуя!
Он отпустил ее руки, но ничего, ничего другого она не могла сделать, как обнять его за шею и осторожно, самыми кончиками пальцев, коснуться затылка под упругими завитками коротко стриженных волос.
Он что-то тихо выдохнул ей в губы, какое-то слово, но Юлия не расслышала и сделала попытку отстраниться, переспросить, однако жених перехватил одной рукой ей голову, не давая разомкнуть рта, а другой рукой обнял ниже талии… и Юлия едва не лишилась сознания, ощутив силу его желания.
– О милая… милая моя! – простонал он. – Ты пришла! Ты со мной!
И тут Юлия, коротко взвизгнув, отпрянула, оттолкнула его так, что он, падая, сшиб свечу с подобия алтаря.
Да ей и не нужно было света, чтобы узнать его. Ведь это был Зигмунд!
Первая брачная ночь
«Коли так… коли вы меня в подлецах все время числили… Коли так – нам и говорить более не о чем!»
– …О чем это вы, барыня?
Юлия обернулась, не сразу поняв, что не Зигмунд стоит перед нею, с лицом холодным, хотя сердце его горит яростью, а денщик его Антошка, и не слова бесповоротного прощания вновь брошены ей в лицо, а робко вымолвлено недоумение.
– Что ты? – исподлобья глянула Юлия, и Антон испуганно хлопнул ясными голубыми глазами:
– Зову вас, зову, а вы не откликаетесь, бормочете все свое…
– Ладно. Что нужно-то? – неприветливо оборвала его Юлия, и Антон попятился:
– Ку-ку…
– Ку-ку?! – зловеще повторила Юлия. – Ты что же, издеваешься надо мной?!
Антон обреченно вытянулся, заворотил голову, с готовностью подставляя себя под барские оплеухи:
– Никак нет! Ку-кухарка в наем пришла!