Обеды в поле не страшны.
Форштадтская улица есть преднамеренный Млечный Путь,
И каждый суп накормит человека.
За домом, за крыжовником любым
Белел макет Европы дымчатого целлулоида,
Как памятник разделу Польши.
Играла музыка из-под земли
На случай расставания, друзья,
И тополь напоминал садовника,
И яблоко напоминало зеленщика.
В траве водились горностаи,
На глинистых террасах блестели золотые монеты.
Живая изгородь стояла насмерть,
Как перед войной.
Мы и сами едва дышали,
Мы ели сливы, как картофель,
Прямая речь сводилась к псалмопению,
Верхний слой почвы оставался прозрачным, ей-Богу.
На наших мускулах блестела роса,
Земля была Месопотамией,
Мы были один человек – очевидно, прославленный военлетчик –
Без возраста, без предчувствий.
Голова моя сокол,
На пастбищах плоскогорных никого не осталось,
Богородица летает над водою,
Как над Измайловским озером.
И в башне запертый военный летчик
Выплакал упрямые глаза.
Он родом из Удмуртии, он сломлен,
Не унывает никогда.
Судьба и совесть ходят как враги,
Я вижу летчика хозяином земли.
Я тоже останусь в живых, как герой, как единственный сын –
Огромного роста, с заячьей губой.
Где было поле обособленное, вырастает роща,
На камне свечечка горит.
На самых дальних на дистанциях
Мои товарищи смеются надо мной.
И часовые не придерживаются позиций,
На подступах к Хеврону лужи да цветы.
Дорогие мои, скоро праздник,
Хеврон не принимает.
Как хорошо, я приласкаюсь к сваям трубопрóвода,
Мы пришлые, мы ничего не понимаем.
Олень, как колесо, приподнимается на воздух,
Качая белою или зеленой головой.
Благая весть уж не благая весть,
Овраги переполнены продовольствием, медикаментами.
Я выйду со скрипкой и бубном – я микробиолог,
Неистовостью приводящий в изумление сослуживцев.
И астроном, холодея, уставляется на трещинки в небе,
Обсерватории уж 80 лет,
И часовой стоит на пирсе,
Как Лукиан, не умеющий изъясниться.
Ах, как много солдат и студентов на берегу,
На ужин собиралися друзья.
На вышках с глазурованной черепицей
Ночуют гости из Индонезии.
Открывали консервы, как дверь в зоосад,
Подземны толчки как вода,
И матери несут младенцев из окрестных сел,
И старцы приходили поживиться.
И боец оборачивался на женский крик,
И в камень, как в зеркало, глядел.
На ниточках висели реактивны снаряды,
И дождь выворачивал оловянный камень
Из жирныя почвы.
Бойцы разрезали ножом апельсин,
И лихорадка отступала,
Пресвятая дева Мария ходила вослед за полком
С неживым мотыльком на плече.
И некий боец, вознеся землемерный циркуль,
Вонзал острие в воображаемый центр земли,
И грузовик сгорает осторожно,
Как для формальной красоты.
Когда рабочие разгрузят пиломатериалы,
Доставят полдник. Промелькнет комета,
Наладят газовое освещение в саду,
И гости явятся, ведомые Карлом.
Посередине клумбы – золотой мотоциклет,
В беседках яблоки, строительство ослабевает.
И Карл похож на рыбку,
В полтуловища возвышается над гостями.
Он поскользнется на траве – и судоверфи полыхают,
И гости с преувеличенной тоской
Осыпают ударами пригнувшегося Карла.
И окуная голову в вино,
Официант не держится на ногах,
Тогда как гости вокруг полумертвого Карла
Выстраиваются наподобие солнечной системы.
Одновитязя зверь неизвестен,
И праздник случится мирским, беспорядочным,
Поскольку ничего не видать,
И товарищ уж не товарищ.
Помилуй, Господь, матроса
В преддверие трапезы бесконечной,
Матрос такой же одновитязь,
При нем и зверь бесподобный.
Разлепляя уста, как половинки апельсина,
Отворяли калитку в последний микрорайон
И растаяли струйкою дыма,
Каждый рыцарь был ростом с семиэтажный дом.
И не стало ни воинов, ни музыкантов
…..
Знаком свыше считали Луну,
Маляры, обработчики древесины главенствовали.
Ни единого аэродрома вокруг,
Голая степь на карте, солончаки.
Тюремный зáмок есть последняя граница,
И распоследний часовой выцарапывает на камне:
«Чтó мы без посадочной полосы,
Куда мы без взлетной полосы».
И некого зачем предупредить,
Автомобилем с птичьего полета, хромым коростелем
Распоряжаться по собственному усмотрению,
Погода велика. Одушевленный
Предмет неуязвим.
Грядет бездушная замена каруселей,
И венгр венгерский запоет внутренним голосом,
Прекрасный камень телевизор,
Прекрасный город стадион,
И венгр венгерский под страхом смерти Венгрию не покинет.
Под первой луной притаился карманный вор
С миндалевидными глазами.
Под второю луной ничего не видать,
Автомобиль тяжелеет, наподобие мирового океана.
Автомобиль размягчается, тяжелеет, наподобие ртути.
Дескать, жизнь оборачивается ремеслом,
Прямую речь расшифровать нельзя.
И хочется картофельного супа,
Удвоить посты, нарушить государственную границу.
Кому доверить теплостанции,
Учетчики распоясались.
Электричество дозволяется навсегда.
Недостающие взгляду предметы воссоздаются по памяти –
И берег морской, и радиоприемник золотой.
Кришна не плачет.
Медведи в саду преследуют дочь англичанина.
Назревает гроза, девочка схоронилась за камнем.
За оградой произрастают петунии.
Чем меньше планета, тем молния долговечней.
На рассвете стучится домой со товарищи англичанин,
Девочка спит на траве, дождь перестал.
Вместо медведей мы видим сборщиков хлопка.
Тюльпан был тополем, аэродром был конус.
Невдалеке определился молочный рынок.
Форштадты, некогда враждующие между собой,
Влачили жалкое существование.
Строительны площадки пустовали,
В исходной почве обнаруживались пустоты.
Караульные варили фасоль, озираясь по сторонам,
Освещение улиц поддерживалось в аварийном режиме.
И некий стройподрядчик останавливался посреди мостовой
И проповедовал как есть нетерпеливость –
Мелиоратором себя не ощутить,
Вертолетчиком никогда не проснуться.
К подрядчику подкрадывалась девочка-альбинос
И обнимала как родного отца,
И баюкала как родного отца.
Под неслыханной силы трактором звездолетом земля ледяная,
Поля колосятся, и ветер сшибает головной убор.
В медном кабеле запутавшийся олень
Перепугал дошкольников до полусмерти.
Некий солдат в черном фартуке освобождает оленя.
Играется свадьба по прошествии недолгого времени,
Дети ведут для солдата царицу,
Каковая глядит как жена,
И хлеб, и луковица от простуды достаются солдату.
Государство куриный бульон пустота,
В трансформаторной будке живут негодяи.
Заболоченные красные луга подступают к форштадтам,
И перепел, перепел ходит, как израненный военлетчик,
Клювом кривым выцарапывает на камне:
Любовь есть война есть любовь.
Когда же авось авария приключится,
И главный дизель раскурочит силовую подстанцию,