– А как эта? – полушутливо спросил Мэйтэй и подал Ханако третью открытку. На этой открытке был изображен парусник, а внизу, как обычно, виднелась небрежно сделанная надпись:
«Маленькая ночная гетера у переправы просыпается на рассвете от крика куликов, что бродят по берегу бурного моря, и плачет – нет у нее родителей. Отец, моряк, – на дне морском».
– Великолепная вещь! Восхитительно! Как он хорошо все понимает, как чувствует! – вскричала гостья.
– Вы считаете, что понимает?
– Конечно. Под сямисэн можно петь.
– Тогда получится настоящий шедевр. А как вам нравятся эти? – спросил Мэйтэй, засыпая Ханако открытками.
– Хватит, хватит, мне и так уже ясно, что он знает толк в чайных домиках. – Восторгу Ханако, казалось, нет предела.
Ханако, видимо, уже выяснила все интересовавшие ее вопросы относительно Кангэцу и под конец выдвинула весьма любопытное требование:
– Я очень извиняюсь перед вами. Не говорите, пожалуйста, Кангэцу-сану, что я была у вас.
Она, очевидно, считала, что имеет право знать о Кангэцу все, а тому нельзя о ней рассказывать ничего.
– Да, конечно, – уклончиво ответили Мэйтэй и хозяин.
Ханако поднялась и направилась к выходу, многозначительно сказав при этом: «А я на днях отблагодарю вас».
Когда хозяин и Мэйтэй, проводив гостью, вернулись в гостиную, каждый из них обратился к другому с одним и тем же вопросом: «Что это значит?» Хозяйка, находившаяся в соседней комнате, тоже не выдержала: оттуда слышалось приглушенное хихиканье.
Мэйтэй громко крикнул:
– Хозяюшка, а хозяюшка, вот приходил типичный образец банальности! Когда банальность достигает такой степени, она становится типичной банальностью. Так что вы не стесняйтесь, смейтесь сколько угодно.
– Главное, лицо у нее неприятное, – с раздражением проговорил хозяин.
– А какой великолепный нос! – подхватил Мэйтэй.
– И кривой к тому же.
– Сутуловат немного. Сутулый нос! Сверхоригинально, – воскликнул Мэйтэй и засмеялся, довольный своим сравнением.
– Такие особы верховодят мужьями, – произнес хозяин с еще большей досадой.
– Похожа на товар, не распроданный в девятнадцатом веке и залежавшийся на полке до двадцатого.
Мэйтэй всегда говорит какие-то непонятные вещи. Тут в комнату вошла хозяйка и предупредила с чисто женской осторожностью:
– Будете громко ругаться, опять жена рикши все услышит и передаст ей.
– Пусть передаст, ей это пойдет только на пользу.
– Но ведь неблагородно критиковать чье-нибудь лицо. Не по своей же воле она ходит с таким носом. Это очень нехорошо еще и потому, что она дама.
Защищая нос Ханако, хозяйка одновременно защищала и свою собственную наружность.
– Почему же неблагородно? Разве это дама?! Не дама, а настоящая дура, вот она кто. Правда, Мэйтэй?
– Может, и дура, но все равно молодец. Какую нам выволочку устроила!
– Во-первых, кто в ее представлении преподаватель?
– То же, что и рикша, который живет по соседству с твоим домом. Чтобы заслужить уважение такой особы, нужно быть по меньшей мере доктором. В общем, ты сделал большую ошибку, что не стал доктором, а как вы считаете? – сказал Мэйтэй, обращаясь к хозяйке.
Но даже она считала мужа совершенно безнадежным.
– Профессор из него ни за что не получится, – сказала она.
– А может, и стану скоро, ты напрасно пренебрегаешь мною. Тебе, конечно, неизвестно, что в древние времена человек по имени Исократ[64] написал большую книгу в возрасте девяноста четырех лет. Софокл создавал шедевры, удивлявшие весь мир, когда ему было почти сто лет. Восьмидесятилетний Симоноид[65] сочинял чудесные стихи. Я же…
– Глупости все это, да вы ни за что не проживете столько с вашим желудком, – выпалила хозяйка, будто бы она точно подсчитала, сколько ее мужу осталось жить.
– Грубиянка!.. Пойди и сама спроси у Амаки-сана… Ты всегда даешь мне мятые черные хаори, заплатанные кимоно. Теперь понятно, почему эта женщина ни во что меня не ставит. С завтрашнего дня я буду носить такие же вещи, какие носит Мэйтэй, приготовь.
– «Приготовь»! Но у вас ведь нет такой прекрасной одежды. И потом, жена Канэда была вежлива с Мэйтэй-саном только потому, что он упомянул имя своего дяди. Одежда здесь ни при чем, – ловко отвела упрек хозяйка.
Хозяин, который при слове «дядя» как будто вдруг вспомнил о чем-то, спросил Мэйтэя:
– Я никогда не знал, что у тебя есть дядя. Ты ведь никогда о нем не рассказывал. Так как же, есть у тебя дядя или нет?
Показывая всем своим видом, что для него этот вопрос не является неожиданным, Мэйтэй произнес:
– О, дядя! Мой дядя страшно упрям… Он тоже достался нам в наследство от девятнадцатого века, – и посмотрел на супругов.
– Ха-ха-ха… Вы всегда говорите такие интересные вещи. А где он живет?
– В Сидзуоке, да не просто живет. Он живет с тёммагэ[66] на голове, я прямо поражаюсь. Когда ему говорят: «Наденьте шапку», – он гордо отвечает: «Хотя мне уже много лет, холод для меня никогда не был чувствительным настолько, чтобы надевать шапку…» «Холодно, поспите еще», – скажут ему, а он в ответ: «Человеку, чтобы выспаться, вполне достаточно четырех часов, спать больше – уже роскошь», – и встает затемно. Он хвастает: «Я тоже тренировался не один год, чтобы научиться спать не больше четырех часов, однако в молодости мне все время страшно хотелось спать. Теперь же я наконец вступил в такую пору жизни, когда могу сделать все, что захочу, и страшно доволен». Ведь вполне закономерно, что в шестьдесят семь лет у него пропал сон. Для этого не нужна ни тренировка, ни всякая другая чепуха. Но он убежден, что добился успеха исключительно благодаря силе самоотречения. Поэтому, выходя из дому, он непременно захватывает с собой железный веер.
– Что он с ним делает?
– Не знаю, просто берет, и все. Возможно, он использует его вместо стека. Недавно с ним произошла странная история, – продолжал Мэйтэй, на этот раз обращаясь уже к хозяйке.
– Что такое? – нехотя отозвалась та.
– Этой весной я неожиданно получил от него письмо: «Срочно вышли котелок и фрак». Такая просьба озадачила меня, и я поспешил сделать письменный запрос. Мне ответили, что котелок и фрак нужны для самого старика. Заказ был выполнен срочно, чтобы успеть к двадцать третьему числу, когда в Сидзуоке будет отмечаться праздник победы. Однако в письме содержалась такая странная фраза: «Шляпу купи умеренной величины, мерку для фрака тоже выбери по своему усмотрению и закажи в “Даймару”»…
– Сейчас и в «Даймару» шьют европейское платье?
– Ах, сэнсэй, просто он спутал с «Сирокия».
– «Выбери мерку по своему усмотрению»… Это же очень трудно!
– Это в духе дядюшки.
– И как же ты поступил?
– А что же мне оставалось делать – выбрал по своему усмотрению и послал.
– Ты тоже хорош. Ну и что, размер подошел?
– Наверное, подошел, потому что в местной газете я читал, что в тот день Макияма Оо был в великолепном фраке, с этим самым железным веером…
– С веером он, по-видимому, никогда не расстается.
– Да, я собираюсь положить его дядюшке в гроб, когда он умрет.
– Хорошо хоть, что шляпа и фрак пришлись ему впору.
– Как бы не так. Я тоже полагал, что все в порядке, но через некоторое время оттуда пришла посылка. «Ишь ты, думаю, даже подарок какой-то прислали». Открываю – котелок. Тут же письмо: «Вы были очень любезны, выполнив мою просьбу, но котелок оказался немного велик. Не сочтите, пожалуйста, за труд и перешлите его шляпочнику, пусть уменьшит немного. Необходимые для этого деньги я отправлю почтовым переводом».
– Какой ты беспечный! – воскликнул хозяин, с величайшим удовлетворением узнав, что на свете есть кто-то еще более беспечный, чем он сам. Немного погодя он спросил: – Ну, а что потом?
– Потом? Потом я стал сам носить, что же еще оставалось делать?
– Эту шляпу-то? – хихикнул хозяин.
– И этот человек барон? – удивленно спросила хозяйка.
– Кто?
– Ваш дядя с железным веером.
– Да что вы!! Он ученый-конфуцианец. В молодости корпел над книгами китайских ученых и поэтому даже теперь, когда повсюду сияют электрические лампы, ни в какую не желает расставаться со своим тёммагэ, тут уж ничего не поделаешь, – отвечал Мэйтэй.
– Послушай, но ведь ты, кажется, говорил о бароне Макияма!
– Говорили, говорили, я тоже слышала из столовой, – единственный раз согласилась с мужем хозяйка.
– Ах, вон оно что, ха-ха-ха… – ни с того ни с сего рассмеялся Мэйтэй, потом с невозмутимым видом добавил: – Это все неправда. Да будь у меня дядя барон, я бы сейчас был по меньшей мере директором департамента.
– А я уж подумал, что за чертовщина, – сказал хозяин с радостным и взволнованным лицом. Его жена пришла в еще больший восторг.
– Ну и ну, – сказала она, – а вы частенько врете с серьезным видом, как сейчас? Оказывается, вы умеете лгать.
– Та женщина делает это еще лучше, чем я.
– Да вы тоже ей не уступите, что и говорить.
– Однако, хозяюшка, я лгу ради шутки, а эта женщина все говорит с особым умыслом, с подковыркой. Злокачественная ложь. Если перестать отличать неподдельное чувство юмора от обезьяньей мудрости интриги, то сам бог комедии будет вынужден пожалеть об отсутствии проницательного мужа.
Хозяин потупил взор и произнес:
– Ну, не знаю.
– А, все равно, – смеясь, ответила хозяйка.
Мне еще ни разу не доводилось видеть усадьбу Канэда. Я услыхал о ней впервые только сейчас. У нас в доме никогда не говорили о дельцах, а поэтому и я, живущий на хлебах хозяина, не только не имею с ними ничего общего, но они всегда были мне глубоко безразличны. Тем не менее, прислушиваясь краем уха к беседе, которая только что состоялась во время неожиданного визита Ханако, я попытался представить себе красоту ее дочери, а потом стал размышлять об их богатстве, знатности и могуществе и, несмотря на то что я просто кот, не мог уже спокойно валяться на галерее. В то же время я испытывал чувство состр