Laus Deo.
И дон Рафель смог облегченно вздохнуть, оставшись в одиночестве в парадном кабинете, после исполнения предписанных протоколом формальностей с представителями Уголовной палаты. Он снова прикурил сигару, в ходе церемонии печально погасшую в серебряной пепельнице. И с наслаждением выдохнул дым, понятия не имея об исторической важности этого жеста: в просвещенных кругах говорили, что люди, глядевшие в будущее, предпочитают курительный табак нюхательному, потому что от последнего, несмотря на все усилия фабрикантов, производящих все более интересные комбинации различных сортов, вид у носовых платков отвратительный. Дым же, напротив, улетучивается, исчезает и не вредит здоровью, потому что от него не чихаешь. Дон Рафель был спокоен: недолгие формальности, соблюденные в соответствии с требованиями протокола, были знаком того, что распроклятый Андреу унес с собой в могилу все, что знал. Опасность миновала. Теперь можно было заняться другими делами. Он снова вздохнул, но теперь уже одним из тех вздохов, в которых выражается, что счастье не бывает полным: донья Гайетана по-прежнему оставалась равнодушна к его, возможно, слишком скромным притязаниям. Да и куда там, равнодушна! Она в открытую над ними потешалась, не желая понять, как ранит его этим! Для дона Рафеля этот вопрос был важным в повестке дня, но никакого решения его не предвиделось, поскольку с того дня, когда она над ним насмеялась, донья Гайетана стала Неприступной Ледяной Горой, с Каждым Днем Все Более Прекрасной и Все Менее Моей. «Господи, какая же гадость этот табачный дым!» – в омерзении закашлялся он.
Нотариус Тутусаус нетерпеливо вздохнул и на несколько мгновений задумался о том, что, в общем-то, да, адвокат Террадельес, засевший в бастионе своих упреков, совершенно прав. Однако признаться в этом он не захотел.
– Достопочтенный коллега, – смирился он, – я был уверен, что сеньор виконт Рокабруна целиком и полностью достоин моего доверия… то есть до сегодняшнего дня.
– Виконт Рокабруна – никуда не годный и ни в чем не сведущий лоботряс, единственное, что он умеет, так это со служанками путаться. Ну и денег у него навалом.
– Надеюсь, что по прибытии он сможет представить нам подробный отчет обо всем, что произошло, ну и документы, разумеется.
На самом же деле посыльный, отправленный адвокатом Террадельесом, застал виконта в постели, поскольку было еще только одиннадцать утра. И когда, уступив настоятельным просьбам слуги, виконт принял посыльного в гостиной, слова этого незнакомца, словно острые иглы, вонзались ему в голову. Виконт ровным счетом ничего не понял: он завалился в постель в пятом часу, опустошив две бутылки коньяка и полбутылки рома и произведя некие действия, о них у него, правда, осталось довольно смутное воспоминание, с двумя весьма достойными шлюшками, которые беспрестанно улыбались и поглаживали его между ног.
– Вы не могли бы еще раз повторить? – попросил он сквозь туман разгульной ночи.
И слуга адвоката Террадельеса в третий раз объяснил, что его господин требует, чтобы виконт с необычайной срочностью явился к нему в кабинет с бумагами, которые уже много дней назад были вручены ему нотариусом Тутусаусом из Фейшеса. И что это вопрос жизни и смерти.
Поскольку времени на то, чтобы совершить привычный эротико-гигиенический церемониал, у него не нашлось, юный виконт, когда они втроем уселись вокруг стола в кабинете адвоката, был весьма воинственно настроен против мира, жизни и обоих придурков, которым вздумалось к нему привязаться.
– Не знаю, куда я их дел, – признался он. И поднял в воздух палец. – То есть вроде бы знаю: я их кому-то отдал. Только не знаю кому.
Адвокат Террадельес постучал пером по поверхности письменного стола. Он всеми силами души ненавидел этого болвана, как нарочно лишавшего его возможности в кои-то веки по-настоящему навредить верховному судье Массо.
– Постарайтесь припомнить, – просил он, давясь желчью.
– Да вот хоть убейте меня…
В этот момент Террадельесом овладело желание придушить виконта, и на мгновение ему стало ясно, как в действительности легко поддаться всем нам присущему влечению к убийству. Дело было в том, что этот выдающийся юрист, считавшийся одним из лучших специалистов в области уголовного права, уже много лет как испытывал глубокую и искреннюю ненависть к дону Рафелю. По его мнению, теперешний председатель Королевского верховного суда был весьма посредственным адвокатом, начавшим свою карьеру, занимаясь только теми делами, которые могли принести ему какую-либо выгоду, чем вскоре заслужил презрение своих собратьев. Прекрасно отдавая себе в этом отчет, опять же с точки зрения Террадельеса, дон Рафель Массо сосредоточился на непростом и пропитанном фальшью искусстве политической карьеры, которое в тот момент состояло в том, чтобы правильно понять, чье кумовство придется тебе в том или ином случае больше на руку: он завел дружбу с тогдашним верховным судьей Памьесом, стал враждовать с независимыми адвокатами и добился того, чтобы его назначили заместителем второго судьи Третьей палаты. С тех пор он и думать забыл про законы и сосредоточился на поисках тепленького местечка. Он заискивал со всеми власть имущими, пока не осознал, что реальность представляет собой точную копию того, что о ней думают, а именно: командует парадом очередной генерал-капитан, настоящий царек, принимающий решения в соответствии с собственной выгодой, прекрасно понимая, что до Мадрида шесть дней езды и что когти Годоя – единственного, с кем следовало держать ухо востро, – могут достать тебя где угодно, но далеко не сразу. И дон Рафель стал устраивать все так, чтобы состоять в достаточно добрых отношениях с адъютантами соответствующих высокопревосходительств, чтобы те, в свою очередь, проложили ему верную дорогу в начальственную милость. И так вплоть до прибытия Моктесумы, человека крайне падкого на лесть. По его назначению дон Рафель стал председателем Верховного суда, обойдя прокурора д'Алоса (к изумлению профессионалов), судью Сапату (к изумлению видавших виды чиновников) и самого Террадельеса (к изумлению его самого, и никого больше, поскольку в то время он страстно желал занять это место). Дон Рафель знал, что, вступая в должность, он сию же минуту приобретает вражду всего юридического сословия в городе. Но принял вызов, безрассудно полагая, что ему было ровным счетом нечего скрывать. Пока жизнь не решила иначе. И вот теперь выходит, что этот остолоп Рокабруна, вооруженный собственной глупостью, встал на защиту дона Рафеля Массо.
– Что же мы можем предпринять? – задался вопросом нотариус Тутусаус, как только виконт откланялся с намерением немедленно упасть в объятия служанки.
– Необходимо отыскать это завещание, или исповедь, или как вам угодно, чтобы исполнить волю вашего клиента.
Дело ясное. Только не так-то это было просто. Ни тот ни другой не знали, как это сделать. Но оба понимали, что, если им это удастся, они смогут извлечь из этой новости немалую выгоду. Нотариус и адвокат не устояли перед искушением примириться и работать сообща, с тем чтобы выработать достойную стратегию.
– Не подлежит сомнению, дон Феликс, что система, предложенная Тихо Браге[212], смехотворна.
Дон Феликс Амат покосился на почтенного судью и решил пока что промолчать. Он рад был прогуляться по готическому дворику старинного здания Палау де ла Женералитат. Он всегда любил камни, в которых жила история, и воспользовался тем, что должен был сегодня утром нанести его чести визит, чтобы предложить ему поразмять ноги во внутренних двориках. Оба остановились перед капеллой Сан-Жорди.
– Я говорю, – настаивал распалившийся дон Рафель, наконец отделавшийся от своего кошмара, – что система, отстаиваемая Браге, согласно которой Солнце и планеты вращаются вокруг Земли…
– Да, я слышал, слышал, – недовольно парировал его собеседник. – Только, по правде сказать, если позволите, система Тихо является самой вероятной гипотезой с физической точки зрения и самой благоразумной гипотезой с астрономической точки зрения. – Он указал на затянутое тучами небо. – Неподвижная Земля занимает центральное положение во Вселенной, и противоречить этому, дон Рафель, есть delirium evidens filosofo indignum[213].
– Вы отвергаете ньютоновскую[214] и картезианскую систему![215] – вознегодовал дон Рафель.
– Естественно. Идеи Коперника[216] обязан отвергнуть любой благоразумный и верующий человек… Надеюсь, что их отвергаете и вы.
– Боюсь, что это не так. Я знаю, что мы движемся вокруг Солнца. Вы читали, что об этом говорит Далмасес?
– Ложь на лжи. Далмасес следует за Коперником, поскольку у него нет другого выхода.
– Далмасес, господин хороший, основывает свои теории на наблюдениях.
– Ну что ж, надеюсь, вы меня просветите, что у него за наблюдения такие.
Они замолчали. Приятная прогулка, на которую судья без промедления согласился, превращалась в ожесточенный спор. У дона Рафеля не хватало терпения молчаливо сносить все те нелепицы, которые отстаивал почтенный дон Феликс Амат, бывший ректор Барселонской семинарии. Дон Рафель не питал ни малейшей привязанности к дону Жасинту Далмасесу, но слышать, как его без единого аргумента уничижает суеверный невежа Амат, было ему противно. В подобные моменты ему хотелось бы быть ученым, разбираться в механике Ньютона, быть знатоком теорий Лейбница и Декарта, чтобы найти лучшее объяснение тому, что он наблюдал в телескоп. Однако ему приходилось довольствоваться смутной интуицией и отвлеченной идеей о том, что истина о Вселенной исходит из математических расчетов и наблюдений. Красноклювый дрозд уверенно приземлился перед ними. Священник остановился и провозгласил:
– Правда, дон Рафель, в том, что птолемееву систему