других мотивов? Может, её сделал Эвальд Ильенков? Томас Эдисон? Доктор Фауст? Средневековые алхимики? Гностик Валентин? Иисус Христос Сын Божий, Моисей, Авраам, Адам? Древние атланты? Доктор Лилли и цивилизация дельфинов? Алина? Коллектив Кащеева? Никто? Ты? Её сделал Никто. Её сделал ты. Её сделал ты. Её сделал ты. Её сделал Никто. А кто – ты?» Глаза Отто Эссера буравят, словно вскрывают череп, изучают и меряют душу. «А когда ты её сделал – ты это помнишь? Не помнишь? И где? Елена старше этого мира. И война эта уже идёт так давно. Не на этой планете она началась. Ты-то, конечно, знаешь вещи. Ты-то, конечно, судишь. А судят на самом деле тебя. Если бы только ты ничего не знал… Просто вошёл в открытую дверь, встал на колени и сказал: “Спасибо за всё”».
22
Издалека виден человек, сидящий за огромным столом в зале с белыми стенами и огромными люстрами. Кажется, что человек этот похож на президента России Владимира Путина, но Путин это или нет – непонятно. Изображение его то фокусируется, то расплывается, контуры лица то становятся чётче и кажется, что да, это точно Путин, то исчезают, набегают помехи. Лицо этого человека постоянно как будто меняется, и голос звучит как на зажёванной кассете. Он что-то говорит, но разобрать его речь почти невозможно, выхватываются отдельные фразы, слова: Россия, Запад, Украина… Несколько раз отчётливо прозвучало имя Елена. В белом зале пусто, нет никого, кроме этого человека, но хор голосов начинает петь: «Почему? Почему? Почему?» Становится видно, кто это поёт. Это голоса ангелов и людей, мужчин, женщин, детей, русских, украинцев, европейцев, американцев, индейцев, китайцев, чернокожих, жителей островов Океании, живых и умерших. И включаются голоса тысяч людей, студентов, молодёжи, матерей, учёных, преподавателей, артистов, деятелей культуры, и они поют: «Нет войне! Нет войне! Нет войне!» И звучит множество криков ненависти и проклятия, вой, ор, плач, оскорбления, мат, и всё это становится таким громким, как будто кричит, мучаясь от боли, растерзанное коллективное бессознательное человечества, и от этих криков ненависти и проклятия, от этого ора, и визга, и лязга, и скрежета зубовного огромные люстры с потолка белого зала одна за другой падают вниз. И включаются другие голоса, они поют про причины войны. Это голоса военных и политиков, простых людей и чиновников, философов и поэтов, стариков и старух. Эти голоса поют: базы НАТО, время подлёта, готовились к нападению на Донбасс, бомбили восемь лет, мировой гегемон, многополярный мир, многолетнее унижение страны и народа, неолиберальный глобализм, гендерный обман, переустройство мира, самая страшная диктатура в истории человечества, технокапитализм. Все святые, в Русской земле воссиявшие, требуют остановить технокапитализм, – дребезжащими, старческими и при этом полными несокрушимой духовной силы и твёрдости голосами поют святые. Взбесившаяся погода, магнитные бури, пандемия ковида, всемирный кризис, конец космического цикла и начало нового, – огненным басом поёт Солнце, само взбесившееся, вспыхивающее какими-то чёрными и алыми дырами, шкворчащее, разбрызгивающее себя во все стороны. Тупик цивилизации потребления, последний шанс для человечества, – поют рабочие и крестьяне. Враг реален, ненависть, расчеловечивание, высокомерие, предательство, война за право быть, война планетарной машины смерти против человечества, враг человечества ведёт войну против тебя, против тебя, против тебя, – поют старики и старухи. Лучше умереть, чем потерять себя, вставай страна огромная, пуля-дура учи меня жить, торговцы, пошли вон из храма, линия фронта – твоё сознание, линия фронта – твоё сознание, линия фронта – твоё сознание, – поют монахи в монастырях, солдаты, нищие и бездомные, безногие и безрукие, мёртвые панки и поэты, анархисты и гэбэшники, и с ними вместе юноши и девушки, вышедшие из хипстерских кофеен и лофтов. Любовь и правда, – поют ангелы. Попытка мира выжить, попытка мира выжить, попытка мира выжить, – поют деревья и камни. Иди к свету, вспомни, кто ты, – поют звёзды, – ты дитя земли и звёздного неба, вспомни, зачем ты здесь. Это твоя последняя битва, ты шёл к ней всю жизнь, если ты победишь – спасёшь всё и всех, если проиграешь – будешь уничтожен вместе со всем и со всеми, – поёт трухлявое полено с глазами и ртом.
Дальше поют боги. Поёт «детский бог», он же «сокровенный бог», «личный бог» – тот бог, которому молится ребёнок, когда его мама болеет. Он не столько поёт, сколько шепчет в подушку детским голосом: пусть мама будет жива, пусть мама будет жива, пусть все, кого я люблю, будут живы. Он шепчет: «В самые тяжёлые минуты я приду к тебе на помощь. В окопах под огнём ты позовёшь меня, и я буду рядом». Поют «иные» и «древние» боги – известные главным образом тем, что они возвращаются. «Иные» – не антропоморфны, часто чудовищны. Древние возвращаются, когда должен закончиться комический цикл. Их пение звучит странно, его невозможно перевести в человеческие слова. Сознания «иных» и «древних» богов вне человеческого спектра. Это те, кому принадлежал наш мир до появления человека. Сознания вирусов, бактерий, грибов. Нечеловеческие частоты, на которых живут древние короли. Поёт «безголовый бог» – один из предводителей древних, немых, молчаливых богов. У него нет головы и, соответственно, нет рта, он поёт другим способом и на других частотах, поёт, как бы отвечая на единственный существующий для него вопрос: а почему он безголовый? «Всё просто: А ЗАЧЕМ МНЕ ГОЛОВА?» – вот что он поёт снова и снова и снова, его единственный, главный ответ, средоточие его бытия. Поёт «последний бог» – тот бог, которого можно обрести в бездне, Ungrund. Он контингентный. Он может быть, а может и не быть. Его можно встретить, а можно не встретить. Но если встретить, то, с одной стороны, в Ungrund, где его родина, с другой стороны – абсолютно где угодно и случайно. В руках у него – сачок для ловли бабочек, на голове – фуражка. Он поёт: «Если ты меня встретишь, дружок, в нашей встрече сбудется всё. Ведь Бога могло не быть до того, как мы встретились». Поёт «бог-обманщик», тот, кто подделывает реальность, тот, кто заставляет каждый раз ошибаться, когда складываешь 2+2, тот, кто меняет за твоей спиной тропинку, когда ты идёшь по лесу. Он поёт: «Я понял свою ошибку, и скоро меня не будет, ибо я порождение бытийной ошибочности картезианского cogito, я просто тень, что лежит на всей новоевропейской культуре. Многих я обманул, но время моё прошло». И наконец, поёт бог-унитаз из детских трэш-видео на ютубе. Он поёт: «Ты использовал слово “Бог” для слива туда своих психологических нечистот. Я – тот “Бог”, что родился из слива твоих грязных психологических потребностей и манипуляций. Я наполнен страхом, насилием, жаждой власти, чувством собственной неполноценности, социальными и личными травмами. Окунись в меня головой и пойми наконец, кто ты такой».
Все поют. Вот Мартин Хайдеггер занудным немецким голосом поёт: «Всё должно быть приведено к полному уничтожению. Только так можно остановить двухтысячелетнее сооружение метафизики». Вот безумный Гёльдерлин поёт свою постъядерную, движимую одной неотмирной надеждой «Оду к радости»: «Обнимитесь, миллионы! Даруйте свой поцелуй всему миру! Братья, над звёздным шатром есть, есть обитель благого Отца. …Мужественно терпите, миллионы! Терпите ради лучшего мира! Наверху, над звёздным шатром, воздаст вам за всё великий Бог. Стойкое мужество в тяжких страданиях, заступничество – слезам невиновных, верность данным обетам, справедливость к друзьям и к врагам, достоинство перед лицом власти, пусть даже это будет стоить нам жизни, братья, заслугам – венец, лживому отродью – гибель! …Избавление от цепей тиранов, великодушие – даже к злодею, надежда на смертном одре, милость у подножия эшафота! Даже мёртвые будут жить! Братья, пейте и подпевайте! Все грешники будут прощены, и ад исчезнет. Радостный час прощания! Сладкий сон в саване! Братья, всем вам – мягкого приговора из уст Судии мёртвых»[13]. И Денис Демьянов, философ и психоаналитик, сажающий деревья на пустыре, поёт: «Зло – это наш ребёнок-отказник. Многие скажут, и я скажу, что Родина в беде и Родине плохо. Мы можем тысячу раз быть не согласны друг с другом, в чём именно эта беда состоит и как нам быть и что делать, но быть вместе друг с другом мы можем потому, что она нам дорога и мы не думаем от неё отвернуться. Родина в сердце, там и только там все значащие на свете вещи. На него и только на него падает тёплый свет совсем другой Родины, единой для всех и из которой мы все изгнаны, – родины нездешней, страны чудес, небесного царства. Он и бережёт то, что в сердце. Этот свет никому не подвластен и не принадлежит никому, нам остаётся только молиться, чтобы он не погас. Пока он светит, жизнь побеждает и будет побеждать смерть. Этим светом хранима моя любимая Родина, как и всё, что есть на свете». И поэт Алла Горбунова, живущая холодной осенью в дождливом посёлке, где карельский лес и озёра и надо всем этим огромная, невероятная радуга, как будто времени уже нет, тоже поёт: «Три места для тела – война, Иордан, больница, Где бывает оно обнажённым и чистым Раненое лежит ли на поле брани Или в белой рубахе крестится в Иордане Или под капельницей умирает в тихой палате Ходят ангелы по полю боя брызгают мёртвой водою на разверстые раны И чьи-то ладони ложатся на голову опуская тело под воду И ангелы тихие бабушки в белой палате, соседки, называют друг друга Верой, Надеждой, Любовью». И психоаналитик Татьяна, одна из лучших людей на Земле, лечащая словом и светом своего сердца, смотрящая на мир глазами любви, поёт: «Когда ребёнок появляется на свет, он не может без другого. Он очень тянется к другому, он не выживет без другого. Его естественность – в том, чтобы быть с другим, соединяться с ним. А потом что-то такое происходит, что это соединение становится ненадёжным, болезненным. И вот тогда появляется недоверие. Культура – это тоже ребёнок. Она очень сильно зависит от того, в каком взаимодействии с другими культурами она находится. Наш ребёнок очень нуждается в принятии, но как будто вынужден всё время быть в некоем противостоянии и поиске признания и не получать его. Это ребёнок, у которого есть только он и взгляд на других детей. Мы оглядываемся, смотрим, как соседи строят, и пытаемся из своих материалов построить то же самое, что строят соседи, и почему-то не получается. Материалы строительные не те. Оно не держится, не собирается в прочный конструкт. Оно не переваривается, не усваивается. Это – как есть пищу, которую организм не может усвоить. Рано или поздно это приводит к болезни. Мы привыкаем есть неперевариваемую пищу, и нам всё время кажется, что мы сытые, и для меня важный показатель, что ты ешь не то, – отсутствие радости, замена радости удовлетворением. И последние тридцать лет всё больше и больше было у людей удовлетворения и всё меньше радости. Понятие счастья заменялось понятием успеха. Такое всё на заменителях. Я вообще думаю, что то, что сейчас произошло в мире, – это показатель жуткого дефицита любви. У каждого человека есть желание любить. У каждого человека есть способность любить, просто, когда она не востребована, – она атрофируется. Когда нет окружающей среды, которой было бы это нужно. Это не то, что можно объяснить, это то, что можно дать. Вот есть люди, которые способны любить, и это хорошо, что есть такие люди, для которых это ценность, они по чуть-чуть, малыми силами лучики света передают тем, с кем они общаются, и те, я надеюсь, потихонечку передают другим, только так. От сердца к сердцу. Мы потребляем. Мы берём. Так немногие готовы сейчас отдавать, так многие живут с чувством дефицита. Им на самом деле не хватает любви, но поскольку это не проговаривается, они пытаются заменить любовь чем-то другим, замыкая порочный круг. Чем больше мы потребляем, тем больше у нас дефицита. Единственный выход из этого круга – начать отдавать». И писатель и режиссёр Роман Михайлов поёт: «Создание И