— Не себе. Модель… — он снова опустил взгляд к документу, что держал в руке и прочитал: — «Эверест МТ-8».
— Таких вроде нет. Знаю, самый свежий «Эверест» был у князя Козельского — «Эверест-7» разработки 4 342 года, — сообщил я, хотя не особо уверенный в своих словах: это прежний Елецкий следил за каждой статьей о виманах и каждой новой разработкой. Мне летающие машины остались так же интересны, но не настолько, чтобы тратить драгоценное время, которого очень не хватает.
— Как не бывает, вот у меня так записано. Подавали запрос на лучшую машину казанцам, те прислали такой ответ. Вот, — князь вытянул руку, приблизив мне листок
На документе действительно значилось: «Эверест МТ-8», второй размерный класс, длинный столбик с характеристиками и всякими техническими деталями. Глаза особо зацепились за строку «- три генератора вихревого поля с независимой энергонакачкой и дискретным управлением…» — вот тут я особо удивился. Получалось, что вимана эта даже посерьезнее, чем я мог предположить. Потому как три генератора прежде на «Эвересты» не ставили. Такое вообще редкость для гражданских виман.
— Тогда извиняйте, ваше высокопревосходительство, не уследил! За последними веяньями в виманостроении не слишком приглядываю — не хватает на это времени, — оправдался я, испытывая меленький стыд: ведь обо мне ходила молва как о едва ли не самом серьезном знатоке как современных виман, так и их древних прототипов. — Хотя из меня теперь эксперт ни самого высокого уровня, ответственно заявляю: техника очень хорошая. Превосходная. Лучше могут быть только «Эльбрусы», — мне вспомнилась вимана Глории, на которой мы летели с атлантических островов. — Но «Эльбрусы» лучше лишь в некотором смысле: роскошнее внутри, намного крупнее, что далеко не всегда плюс, тем более с нашими небольшими посадочными площадками, я бы однозначно рекомендовал «Эверест», если кому-то по карману. Насколько я помню, цена на модель, которая у князя Козельского была в районе 150 тысяч.
— В общем так, корнет Елецкий, в таких вопросах я сюрпризы делать не умею, и скажу просто: эта вимана должна быть передана сегодня тебе в дар. Неважно от кого, считай, что от нашего Отечества, от «Сириуса» и некоторых добрых людей, как признание твоих заслуг. В общем, не орденами едиными. На, изучай, — князь сунул мне тот самый листок, который до сих пор вертел в руках. — И особо не обольщайся, здесь не только твоя заслуга, но и Ольги Борисовны, потому что она с тобой рядом. А если такая дама рядом, то это очень много значит! Цени это!
— Есть, ваше высокопревосходительство! Стараюсь! Служу! Отечеству служу! — я даже растерялся, не в силах вспомнить, что говорится в таких случаях. Ну не военный я все-таки в душе человек: я — Астерий.
— Хотелось тебе эту технику передать торжественно на нашей посадочной площадке, но, увы, не вышло у нас с сюрпризом, не вышло, как задумывалось. Вимана только что с завода, ее вроде собирали под тебя и сделали там все как надо, но она до сих пор не вылетела — какие-то там задержки. Поругал я их, ну а что толку: все равно подарок для тебя пока в Казани. Надеюсь, хотя бы к утру прилетит, — пояснил генерал, вернувшись за стол и опустившись в кресло. — Так, что наберись терпения, погости у нас еще. Часикам к семи ужин у меня будет, так что тебя с Ольгой Борисовной жду. Заодно введешь меня в курс дела по вашим карибским приключениям и расскажешь кое-что по Козельскому. По Козельскому расскажешь в первую очередь Бердскому — он все недоумевал, как ты пробрался на территорию.
Мы с Ольгой задержались у генерала еще минут на пятнадцать, при чем говорил он большей частью с Ковалевской, решив основной разговор со мной перенести на вечер. Расспрашивал ее об отце, обучении у профессора Белкина и всяких вопросах, от которых я был далек к своему стыду, ведь они касались самого близкого мне, любимого человека.
Когда мы вышли от него, первой не сдержалась княгиня.
— Надо же как ты взлетел, Елецкий! Тебе уже виманы дарят, да непростые! — розовея щеками, воскликнула она.
— Оль, не мне, а нам. Это наша вимана. И генерал вполне прав. Твоя заслуга здесь не меньше моей, — ответил я, беря ее за руку. Ответил, наверное, излишне громко и радостно, нарушая покой штабных коридоров.
— Да, точно, если бы меня не украли из «Садов Атлантиды», то не было никаких подвигов на Ор-Ксиппил! — рассмеялась она. — А в самом деле, Елецкий, который раз ловлю себя на мысли, что даже самые жуткие события по пришествию времени оборачиваются событиями благостными. Знаешь, о чем я подумала? Из этой истории вышла самой пострадавшей Артемида, но может быть все не так плохо для нее в том числе. Благодаря твоим стараниям, статьям в газетах и разговору с Перуном, может и для нее произошедшее превратится в благо?
И хотел я сейчас ей сказать, мол, дорогая, ты во всем права, оно так часто случается в жизни. По крайней мере в моей. Поэтому, не спеши делать выводы из моих отношений с Глорией. То, что тебе кажется чем-то неприемлемым, скверным, позже может обернуться благом, если не для нас двоих, то для многих других людей, может даже для всей империи. Однако, это я не сказал Ольге, так как понимал, что упоминание о Глории мигом изменить ее прекрасное настроение.
Тем не менее сообщение от императрицы, на которое я до сих пор не ответил, было для меня проблемой. Конечно, Глория уже начала злиться. И по-хорошему, нужно было ответить ей давно, сообщить, что я не в Москве, сказать, что все объяснения потом, при встрече.
Ровно в этот момент, пискнул мой эйхос в унисон его сигналу раздался звоночек интуиции: «Глория!». У меня так часто бывает, когда мысли о каком-то человеке становятся предвестниками его появления: его самого или вестей от него.
— Ответь, Елецкий. Наверное, что-то важное, — княгиня остановилась, давай понять, что желает, чтобы я это сделал сейчас и при ней.
Глава 10Хорас решает все
Глории я не стал отвечать при Ковалевской. Я просто отключил звук на эйхосе, не снимая его с пояса. Ольга Борисовна, конечно, все поняла. Она не могла знать от кого сообщение, но сам факт, что я не захотел отвечать при ней, говорил яснее всяких слов.
Дальше, до выхода из штаба мы шли молча, и это молчание было особо неприятным. Когда вышли на площадь, Ольга сказала:
— Елецкий, совсем недавно я говорила, что мы должны быть во всем честны друг перед другом. Для меня это важно, Саш!
— Я помню. И ты знаешь, что я тебе говорю всегда правду. Так же ты знаешь, что иногда я пытаюсь уклониться от ответа. Уклониться и соврать — это разные вещи. Оль, дорогая, если я чего-то не договариваю, то лишь потому, что я забочусь о тебе и не хочу лишний раз расстраивать, — мои пальцы торопливо вытянули из кармана коробочку «Никольских». Попутно я кивнул на приветствие какого-то незнакомого корнета.
— А еще недавно ты говорил о лжи во благо. Саш, если продолжить твое «уклоняюсь от ответа», то до этой самой «лжи во благо» остается один маленький шаг. Не делай его. Иначе мы начнем терять доверие друг к другу, а доверие, лично для меня, это самое главное в отношениях, — она смотрела как я прикуриваю.
— Хорошо, — вернув коробочку с сигаретами в карман, я отстегнул эйхос. — Я не знаю от кого прошло сообщение, но интуиция мне подсказывает, что от Глории. Она присылала мне сообщение несколько часов назад, когда я был в «Грифоне». На него я не ответил. Сначала было некогда, потом забыл. Вот, наверное, злится за невнимание. При тебе я не захотел слушать присланное ей, тем более отвечать. Я не хочу, чтобы ты нервничала. Это по-честному или нет?
— По-честному, — нехотя ответила Ковалевская. — Как же ты меня мучаешь, Елецкий! — на ее глаза навернулись слезы, она шмыгнула носиком и положила мне голову на грудь.
С минуту мы стояли молча. Я не курил, просто гладил ее волосы и спину.
— Ты знаешь, что для меня ты самая любимая. Тебе же прежде хватало ощущать себя самой первой. Вспомни, как Ленская появилась рядом со мной? Ты приняла ее на своих условиях, что ты для меня будешь самой-самой. С тех пор ничего не поменялось. Я держу свое слово: ты есть и будешь для меня самой-самой, как никто другой, — пообещал я.
— Ничего не поменялось, если не считать, что кроме Ленской появилась Элизабет, потом Глория, на горизонте Бондарева, — начала она, я попытался возразить, но Ольга закрыла мне рот ладонью и продолжила: — Помолчи! Я знаю, что Элиз появилась с моего согласия, и против нее ничего не имею — пусть будет. Думаю, она даже очень полезна, хотя бы тем, что Элиз почти прямая противоположность мне. Контрасты нужны, для отдыха, для разгрузки. Я хочу, чтобы тебе было легче и лучше. Я понимаю, как важна разрядка для тебя, ведь ты делаешь для всех нас то, что никто другой во всем мире не может сделать. Я это ценю. Я все понимаю. Но Глорию…
— Оль! — я слегка встряхнул ее. — Я же все объяснил, как с ней вышло.
— Помолчи! — настояла она. — Да, ты все объяснил. И ты, отчасти прав, но мне все равно тяжело. Ладно, просто это во мне собралось, захотелось выплеснуть. Я с этим справлюсь. Пройдет несколько дней, как-то приму. Мне нужно время. Главное, мне трудно принять, что Глория не враг. А это очень трудно, когда я с самого детства именно так видела ее. В меня это знание просто въелось. Ты раньше не замечал и знать не мог, потому что не было повода, а меня всегда злили мысли о ней, — Ковалевская взяла мою руку с сигаретой и сделала затяжку. Закашлялась.
— Не кури. Тебе нельзя, — я взял ее ладошку и пустил «Капли Дождя», Ольга сразу обмякла, еще больше прижалась ко мне. Мы стояли прямо напротив штаба, под окнами кабинета Трубецкого. Наверное, со стороны эта сцена выглядела трогательно и слишком не по-военному.
— Ладно, давай, отвечай ей. Нельзя так с императрицей, — сказала Ольга Борисовна, отступив на шаг, давая мне возможность включить эйхос. — Если хочешь, отойду в сторону, пока будешь наговаривать все, что нужно.
— Я даже не знаю точно от кого сообщение. Что от Глории — это догадка, — экран моего АУСа вспыхнул бледно желтым, мерцало лишь одно сообщение. Я не ошибся — от Глории. — Будешь слушать? — спросил я Ковалевскую.