— Что за х-х!.. — раздался дребезжащий голосок — его тут же оборвала Элиз.
В деталях я не успел заметить, как она это сделала, но вышло так, что «Cobra Willie» оказалась у нее в правой руке. В левой уже был остробой. Моя чеширская кошечка успела сделать из него два выстрела, пока наклонялась за «Коброй». Затем Стрельцова ушла в перекат. Вскочила на ноги где-то в темноте справа и оттуда прогремело четыре выстрела.
Я ударил широко и резко кинетикой, снося рекламную тумбу, упавшую с грохотом огромного полена; разбивая в щепки дверь напротив. Окна брызнули осколками стекла. Раздался чей-то визг и топот быстрых ног, уносящихся в переулок
Секунд на десять наступила тишина. Почти полная, если не считать, чье-то жалобное мычание за тумбой и шипение светляка — его я выпустил сразу, едва отработал кинетикой. Яркий желтоватый шар осветил весь перекресток. Теперь я в ясности видел картину происходящего: кто-то отползал к углу дома, раненный выстрелом Элиз. Другой мерзавец лежал неподвижно, раскинув руки — из его глазницы точно смертельная метка торчал дротик «Стальной Правды». Еще один, тот, что жалобно мычал, скорчился у края клумбы — без сомнений в это печальное состояние привела тоже Элизабет.
— Дорогая, какого хрена! — возмутился я, хотя мне было при этом радостно. — Почему ты не оставила никого мне?
— Потому, что ты мне никого не оставил на Майл-Энд! — пояснила баронесса. Все-таки Стрельцова нет-нет, но начинала показывать зубки. И это приятно: не люблю, когда моя женщина со мной соглашается совершенно во всем — тогда скучнее жить. — Вон твой! — она указала на серую куртку, край которой виднелся из-за перевернутой тумбы. Без сомнений этот мудак не был чужим в этой банде, и лежал он сейчас потому, что его снесло кинетикой и ударило рекламной тумбой.
— Хорошо стреляете, Элиз! Никогда прежде такого не видела! — произнесла штабс-капитан, не сдержав восхищения.
— Как же мне повезло, что в меня стрелял виконт Макграт, а не его божественная супруга! — раздался за моей спиной голос Бабского — он продолжал шутить, даже оказавшись на грани смерти.
— Элиз, верни, пожалуйста, «Кобру». Может повезет и второй раз не промажу, — поглядывая в сторону перевернутой тумбы, я протянул руку Стрельцовой.
— Хватит, дурачиться! Это совсем не смешно! — Бондарева резко дернула меня за рукав.
Пожалуй, Наташа была права: я перегибал палку, и были сейчас у нас дела более насущные, чем брать на испуг Бабского. Я опустил руку. Элизабет, не возвращая пистолет в кобуру подошла к тому, что прятался за тумбой и холодным как смерть тоном сказала:
— На четвереньки, негодяй! Ползи к господину Макграту!
Пожалуй, зря она назвала меня так. Ведь мы уже с ней засветились под этой фамилией в полицейском протоколе. И новая порция внимания, тем более такого, нам ни к чему. Но Стрельцову можно понять, в подобных ситуациях все мы редко когда бываем безупречны. Перепуганный до дрожи парень пополз. Худой, длинноволновый, жалкий, с какой-то татуировкой на шее в виде скрещенных костей и неразборчивой надписи.
— Быстрее! — Элиз ткнула его острым носком туфельки в бок. Сделала это так резко, что тот крякнул, согнулся, и стал быстрее перебирать конечностями.
— Сэм, пригляди там за раненым, чтоб ему какая дурь в голову не пришла, — сказал я Бабскому, давая тем самым понять, что Алексей Давыдович снова в строю, и все что было между нами не более, чем моя злая шутка. — Оружие подбери — оно им больше ни к чему, — когда Бабский отошел, снова засияв довольными глазами, я наклонился и спросил у мерзавца, что стоял у моих ног на четвереньках: — И кто же ты такой?
— Я — Танос, — отозвался он, жалобно поглядывая на меня точно нашкодивший пес.
— Танос⁈ Ого как! Танос или полностью Танатос, — я чуть наклонился. — Как же много нам сегодня внимания от богов! Они повсюду на нашем пути. Значит, ты — сам бог смерти. Насколько я знаю, у Танатоса железное сердце. Давай проверим, отскочат ли от него пули Элизабет. Моя жена стреляет без промаха. Можешь не беспокоиться: железному сердцу свинец не повредит, остальные органы ее пули не заденут.
— Господин! — он обнял мои ноги. — Но это же кликуха? Я — Эндрю Берч. Просто Эндрю Берч! Клянусь вам, и мыслей не было причинять вам неприятности. Это все Костлявый. Увидел странный свет, потом появились вы. Я не хотел! Клянусь! У меня даже нет оружия!
— Кто такой Костлявый? — спросил я, хотя разбираться в этом у меня пропало всякое желание. Мерзавцы были наказаны стремительным порывом ангела смерти — Элиз. И это глупыш, в качестве клички взявший имя древнего бога смерти, жалобно вымаливал прощения.
— Главный наш. Чиксан-стрит и все вокруг наше. Только там, — он мотнул головой вправо, — район держат упыри Тортека. Не убивайте, господин, — его глазки заслезились.
— Ладно, будем милостивы: ползи отсюда, — я изначально не собирался его убивать. Хотя, такие мерзавцы как он, далеко не все заслуживают жизни.
— Постой! — остановила его Бондарева. — Кто такой Сладкий Харис? — спросила она, напоминая о прозвище, услышанном от Геры.
Не знаю, Наташа что-то почувствовала ментально или попросту догадалась, что парни из местных банды вполне могут знать что-то о человеке с таким прозвищем. Молодец Бондарева — задала очень полезный вопрос. Причем задала его в удобный момент, когда этот мерзавец готов душу на изнанку вывернуть и рассказать что угодно, лишь бы остаться живым.
— Сладкий?.. Ну как кто? — от такого вопроса Танос растерялся. — Он — большой человек. Держит тут всю торговлю наркотой, у нас по району и дальше. Еще оружие у него можно взять дешевле, чем в лавке раза в три. Бизнес у него есть. Деньжищ у Сладкого целая куча, наверное, как у императора. Работает на него почти каждый пятый из наших, — поняв, что убивать его никто не будет, Танос осмелел, даже приподнялся с четверенек и нагловатый взгляд снова вернулся в его глаза. — Тут сегодня его гориллы на разборки приходили, рыскали по району. Поэтому, Костлявый такой злой.
— А чего они тут искали? — спросил я, чувствуя, что это может стать для нас интересным. В голове как-то быстро сложилось: камеры хранения… Там вполне могли держать небольшую партию наркоты, и волей случая хранилась она рядом с ячейкой, в которой наша имперская агентура собрала кое-что важное для моей группы. И тут же я подумал: «Ох неслучайно Гера выпустила нас на именно в это место, на эту улицу». По небесным законам Величайшая как бы не может прямо вмешиваться в подобные вопросы. А вот создать удобные для нас условия, подтолкнуть таким образом к нашей цели вполне может. Гера, конечно, редкая дрянь, но если нас объединяет общая цель, то вряд ли кто-то другой из богов может быть полезнее ее.
Если еще час назад Елена Викторовна хотела выставить барона Евстафьева за дверь, то сейчас она как-то смирилась с его присутствием. Не только смирилась, но даже какая-то часть ее души была рада, что Евклид Иванович так неожиданно навестил ее: барон мог хоть немного скрасить вечер и отвлечь от тревожных мыслей о сыне и Майкле, нахлынувших сегодня с особой силой.
При этом графиня вполне понимала, что визит Евстафьева вовсе не случаен, хоть барон поначалу преподнес это именно так. Мол, ехал по Нижегородской и не удержался, решил навестить, поскольку оказался рядом. Вряд ли бы Евклид стал так франтовато наряжаться лишь для визита в банк.
— Ты представить не можешь, что со мной происходит последнее время. Лен, я счастлив! Очень счастлив! — с придыханием произнес барон, не сводя глаз с Елецкой. — Главная причина, конечно, моя Талия. Но и то, что Светлана Ионовна наконец-то покинула мой дом — это тоже важная составляющая счастья. Сразу стало так спокойно, так легко! И почему боги нас не развели раньше!
— Я очень рада. Особенно за Талию. Наконец она перестала тебя огорчать. Правда, Евклид, я переживала за тебя всю весну и начало лета. Особенно, когда она ушла из дома, — графиня поднесла к губам бокал вина и сделала еще глоток, думая, что лучше сейчас говорить о его дочери, и всячески игнорировать настойчивое желание барона склонить ее к разговору о его разводе со Светланой. Иначе ясно, чем это закончится: он начнет просить, умолять вернуться к прежним отношениям, предлагать замуж и прочее, прочее…
— Да, одно только меня беспокоит: Талия слишком много времени проводит в храме Геры. Даже начала выполнять там какие-то работы в помощь жрицам. Ходила, разносила пакеты с едой для бедных. Это… Как тебе сказать?.. — он потянулся к кувшину с вином, холодному, запотевшему, поднял его, чтобы налить себе и Елецкой еще, хотя уже чувствовал заметное опьянение.
— Что же здесь плохого? Это не должно тебя беспокоить, — Елена Викторовна смотрела на красную струйку вина, лившегося в ее бокал, и думала, что сейчас может все повториться как случилось однажды, когда был еще жив ее муж, а Евстафьев точно так же «просто» и, конечно случайно зашел к ней в гости, зная что Петра не будет дома еще два дня.
— Беспокоит потому, что это уже слишком. У Талии нет меры в некоторых вопросах, — ответил Евклид Иванович, опуская взгляд от безумно красивого лица Елецкой к ее декольте, от вида которого у него на миг остановилось дыхание. Уж он-то знал, какие прелести скрываются под тонким слоем золотистого атласа! Ему невыносимо хотелось снова видеть и чувствовать их!
Елецкая уловила его взгляд и сразу поняла, что сейчас происходит с ее бывшим любовником. Когда-то он смотрел на нее точно так же и его даже не слишком смущало присутствие Петра. Впрочем, Петр сам виноват — он всегда был занят лишь своими виманами.
— А как со здоровьем князя Мышкина? Ты говорил, что он даже начал шевелить ногами и пытается встать, — графиня отвела взгляд к картине на простенке возле окна.
— Да, Леночка. Даже не пытается, а встает, хотя еще не может твердо стоять на ногах. Но это такое чудо! Такая радость! Талия уверенна, что Гера помогает ей. Это одна из причин, отчего она так усердно молится Величайшей. Теперь я снова задумался о свадьбе. Талия по-прежнему против. Говорит, что ей не нужны торжества и всякий внешний блеск ей противен, но я не могу с этим согласится. Как можно так, чтобы без торжеств? Ведь за князя она же выходит! — выдохнул Евстафьев и с вдохновением схватился за бокал. Поднес его ко рту, разом отпил почти половину. — Поэтому я твердо решил, хоть небольшие торжества, но мы проведем. Как желает моя дочь без особого блеска. Соберем только самых близких. А самые близкие для меня, это ты с Сашей.