<…> Я уверен, что Вы как порядочный человек задеты оскорблением, нанесенным другим…»
У лорда Данмора в апреле были другие заботы: опасаясь, что одна из рот ополчения захватит пороховой склад в Уильямсберге, он велел пехотинцам с британской шхуны «Магдалена» вывезти со склада 15 бочонков с порохом и переправить на военный корабль, стоявший на якоре в Норфолке, — якобы для подавления бунта рабов, поклявшись вернуть потом порох обратно, если это потребуется для защиты колонии. Когда разъяренные патриоты уже собирались захватить дворец губернатора, Вашингтон призвал их сохранять спокойствие и посоветовал пяти отдельным ротам, перешедшим к тому времени под его командование, не выступать на Уильямсберг. 24-летний плантатор Джеймс Мэдисон усмотрел в этом малодушие: он считал, что Вашингтон боится гражданской войны, которая непременно нанесет ущерб его частной собственности. Но Вашингтону было сорок три, и он прекрасно понимал, что британский слон одним ленивым движением ноги растопчет американскую моську. «Было известно, что ресурсы Великобритании практически неисчерпаемы, ее корабли покрывают океан, ее войска пожинают лавры во всех концах света… Нужны были деньги, нерв войны», — отмечал он. Но у колонистов имелось нечто более ценное: неукротимая решимость, сознание своей правоты и вера в то, что Бог на их стороне.
ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО
Четырнадцатого апреля 1775 года генерал Гейдж получил от госсекретаря графа Дартмута приказ разоружить мятежников, прятавших оружие в Конкорде (Массачусетс), и арестовать лидеров бунтовщиков — Сэмюэла Адамса и Джона Хэнкока[20] (оба скрывались в соседнем Лексингтоне). Чтобы не вызывать волнений, Гейдж не стал издавать письменного приказа об аресте, а подполковнику Смиту, посланному в Конкорд, велел удерживать солдат от грабежа и уничтожения частной собственности.
Но разведка милиционных сил сработала четко: доктор Джозеф Уоррен, председатель Провинциального конгресса Массачусетса, поручил серебряных дел мастеру Полу Ревиру, активному деятелю «сопротивления», немедленно отправиться из Бостона в Конкорд и предупредить о выступлении регулярных войск.
В ночь на 18 апреля Ревир пересек на весельной лодке Чарлз-Ривер, проскользнув мимо стоявшего на якоре военного корабля «Сомерсет», благополучно прибыл в Чарлзтаун и поскакал в Лексингтон, избегая встреч с британскими патрулями и стучась почти в каждый дом на дороге. Четыре десятка других гонцов помчались на север. Около полуночи Ревир был в Лексингтоне; полчаса спустя из Бостона прибыл кожевник Уильям Доус — еще один посланец Уоррена. Они вместе предупредили Адамса и Хэнкока. Те решили, что силы, выдвинувшиеся из Бостона, слишком велики для ареста двух человек, их истинная цель — Конкорд. Во все ближайшие города были посланы нарочные, а Ревир и Доус помчались дальше в Конкорд, захватив с собой доктора Сэмюэла Прескотта.
В Линкольне их перехватил британский патруль, но Прескотту удалось перемахнуть на лошади через забор и скрыться в лесу; он единственный добрался до цели, потому что Доус, тоже сбежавший, упал с лошади и расшибся. Ревира принялись допрашивать, но тут сработала система оповещения, взятая колонистами на вооружение еще со времен войны с индейцами: звонили в колокола, били в барабаны, стреляли из ружей, трубили в трубы — ополченцев призывали браться за оружие. Патрульные решили отпустить пленника, узнав от него, что значит весь этот шум. Британский отряд еще грузился на лодки в Кембридже под Бостоном, а на 40 километров в округе все уже знали о его приближении.
На рассвете 19 апреля 700 британских солдат наткнулись у Лексингтона на небольшой отряд добровольцев. Грянули выстрелы; восемь колонистов были убиты, десять ранены; британцы, потерявшие только одну лошадь, двинулись вперед. Но в Конкорде, у Северного моста, их со всех сторон атаковали вооруженные фермеры — минитмены, которые метко стреляли, прячась за деревьями и заборами. Три королевские роты потеряли убитыми и ранеными 273 человека, колонисты — 95. Британцы отступили к Бостону; их преследовали ополченцы, нанося тяжелый урон. Только благодаря присланному подкреплению и стремительному продвижению разбитый отряд смог добраться до Чарлзтауна, под прикрытие своих кораблей, не был окружен и уничтожен.
Выстрелы в Конкорде, как поется в гимне, сложенном по этому случаю Ральфом Эмерсоном, «прогремели на весь мир». А по выражению Джона Адамса, после сражения при Лексингтоне пришлось отложить перо и взяться за меч.
Во всех колониях молодые люди надевали форму милиционных сил и упражнялись в ружейных приемах. Вашингтон зарылся в военные трактаты, чтобы освежить свои познания о Марсовой науке. В Маунт-Вернон зачастили соседи-военные: плох тот солдат, кто не стремится стать генералом, а бывшие сослуживцы, некогда обойденные чинами, теперь горели желанием наверстать упущенное и ревниво присматривались к возможным конкурентам. Один раз Вашингтон обедал в обществе Чарлза Ли, другой — с девятнадцатилетним Генри Ли Третьим, только осенью выпущенным из Колледжа Нью-Джерси, начинавшим карьеру адвоката и мечтавшим о лаврах полководца. 48-летний Горацио Гейтс остался ночевать. Возможно, они вспоминали злосчастную кампанию Брэддока, в которой участвовали вместе. Правда, воспоминания Гейтса довольно быстро обрывались: он был тяжело ранен на берегах Мононгахилы. В дальнейшем ему доводилось принимать участие только в мелких стычках; чин майора был ему пожалован лишь потому, что именно он доставил в Англию весть о завоевании Мартиники в 1762 году. Для продвижения по службе в британской армии нужны были большие деньги или большие связи, поэтому Гейтс в 1769 году продал свой офицерский патент и приехал в Америку. Там он восстановил знакомство с Джорджем Вашингтоном и купил небольшую плантацию в Виргинии. Они даже были чем-то похожи: большой орлиный нос, длинные волосы, собранные в хвост, здоровый румянец на щеках, а главное — оба были охвачены жаждой действовать.
Четвертого мая 1775 года Джордж Вашингтон уселся в карету с кучером и форейтором и отправился на Конгресс в Филадельфию. Стояло чудесное весеннее утро, легкий ветерок овевал лицо, на небе — ни облачка. По дороге к нему примкнул Ричард Генри Ли. В сторону Балтимора спешно направлялись и другие экипажи — Пейтона Рэндольфа, Эдмунда Пендлтона и Бенджамина Гаррисона из Виргинии, Джозефа Хьюиса и Ричарда Касуэлла из Северной Каролины. Граждане Балтимора попросили Вашингтона устроить смотр их добровольческим ротам, задав путешественникам соответствующий настрой. Не доезжая шести миль до Филадельфии, делегатов с Юга встречала внушительная депутация: чиновники, городская администрация, просто любопытные — около пятисот человек верхами. За две мили от города под звуки патриотического оркестра выстроился почетный караул, так что их вступление в столицу было обставлено с большой торжественностью. В тот же день 8 мая в Филадельфию с севера прибыли Джон Хэнкок, Сэмюэл и Джон Адамсы.
Атмосфера была наэлектризованной; большинство делегатов «жаждали крови», хотя встречались и настроенные верноподданнически. С одним из последних, Сэмюэлом Кервеном, Вашингтон засиделся 9 мая за полночь, обсуждая способы не дать британским кораблям подняться по реке Делавэр, чтобы захватить Филадельфию. Отдавая должное приятной внешности и учтивому обращению собеседника, Кервен не мог не сожалеть по поводу его решимости и непреклонности: «Я не увидел в нем ни малейшей склонности к примирению во избежание риска».
На следующий день делегаты собрались в просторном зале на первом этаже кирпичного дома городского совета, увенчанного высокой башенкой (ныне оно известно как Индепенденс-холл). Если во время Первого Конгресса речь шла о мерах экономического воздействия, теперь сразу заговорили о войне. Как и прежде, за официальными заседаниями следовали неформальные собрания группок делегатов в тавернах. Там передавали друг другу вести: Лондон отверг предложения о примирении и в эту самую минуту к американским берегам приближаются новые корабли с солдатами. Массачусетс готовился поставить под ружье 13 600 человек, Нью-Хэмпшир, Род-Айленд и Коннектикут не хотели от него отставать; патриотически настроенные ополченцы и добровольцы со всей Новой Англии уже собирались на пустыре в Кембридже.
Вашингтон являлся на заседания в синей форме ополченца графства Фэрфакс, которую ему сшили в Маунт-Верноне. Надеялся ли он в скором времени украсить этот мундир генеральскими эполетами? Он прекрасно понимал, что войсками должен кто-то командовать, и не мог не знать, что его имя уже не раз упоминалось разными людьми в этой связи. Председатель Законодательного собрания Массачусетса Джеймс Уоррен еще 7 мая писал Джону Адамсу: «Им нужен более опытный руководитель. Лично я хотел бы видеть во главе [армии] ваших друзей Вашингтона и Ли, но не смею настаивать, хотя и думаю об этом». «В его повадках столько воинского достоинства, что его можно отличить среди десяти тысяч людей и назвать полководцем и солдатом. Любой король в Европе выглядел бы рядом с ним лакеем», — писал о Вашингтоне делегат от Пенсильвании Бенджамин Раш. Виргинца, который на Первом Конгрессе в общем и целом держался в тени, теперь включили в девять комитетов и советовались с ним по любому поводу. Некоторые из этих комитетов занимались чисто военными вопросами, например организацией обороны Нью-Йорка, другие — экономическими, требовавшими специальных познаний, в том числе изучали возможность печатать новые американские деньги. Каждый день Вашингтон обедал в городской таверне в обществе восьми других делегатов, всегда разных, чтобы расширить круг знакомств — и увеличить число почитателей.
Как и в прошлый раз, резко обозначилось соперничество между бостонцами, претендовавшими на главенство, и виргинцами. Председателем Конгресса снова единогласно избрали Пейтона Рэндольфа, однако 24 мая ему пришлось вернуться в Виргинию, где открывалась сессия местного собрания. Освободившееся место занял Джон Хэнкок из Массачусетса, но очень скоро должность председателя перестала казаться синекурой.