ыло попасть в вице-президенты, он встретился с ней в розовом саду за домом, и после мятного чая со льдом они чуть не стали любовниками.
Он слегка нахмурился, ожесточенно вгрызаясь в сэндвич с огурцом. На первых порах он был обескуражен. Но положение спасла ее тактичность. Она была во всех отношениях чудесна. С тех пор их свидания напоминали русскую матрешку. Никто из них не знал, будет ли он способен на самое главное, но эта неопределенность не сковывала его, а лишь придавала еще больше пикантности любовной игре. Во всяком случае, у нее было столько достоинств, она была так чутка, так все понимала.
При мысли о любовной игре Бэрден испытал острое желание и внезапный подъем всех чувств. Это будет памятная встреча, сказал он себе. Нет сомнений. Он едва мог дождаться того момента, когда она поведет его в спальню, где стояла кровать с четырьмя стойками для полога и из окна было видно буковое дерево, которое время от времени стучало своими ветвями по оконному стеклу, напоминая ей о том, что их надо подрезать, а ему — о всецело забытом внешнем мире.
—Как Клей?— Ей сперва надо было пройти через положенный ритуал: как поживает тот, видел ли ты этого. Торопить ее не следовало. Он ответил, что Клей в приподнятом настроении, но она нахмурилась.
—Странно. Я видела их недавно в Лавровом доме.
Бэрден изумился,у него было такое впечатление, что она с Сэнфордами незнакома.
—Ты была там?— почти бестактно спросил он.
—Да, после обеда. Заглянула ненадолго. С друзьями. Я люблю Блэза, а уж их дом и подавно. Ma foil [27]
На Бэрдена производило впечатление, хотя и немножко коробило то, что она время от времени вставляла в свою речь французские фразы, которым, по ее словам, она выучилась за одно лето в Париже в школе для jeune filles [28]. Хотя Бэрден не знал ни слова по-французски, все же по некоторой интонационной вялости фраз и странным носовым звукам он мог догадаться, что произношение у нее не блестящее. Но ему импонировало ее честолюбие. Столь немногие из вашингтонских дам делали усилия чему-нибудь научиться. Они изрядно выпивали, громко смеялись, знали все сплетни, дискредитирующие сильных мира сего,— и на этом точка: деревенские бабы, живущие не в городе, а в супердеревне.
—У меня сложилось впечатление, что она…что Инид была немножко навеселе.
—Я еще помню те времена, когда женщины не пили на людях.— Бэрден отвечал слегка невпопад, хоть и знал, что эта нехорошая привычка — верный признак старости.
— Яникогда не пью.— Робко промелькнувшая улыбка свела к минимуму самодовольство ее слов.
Бэрден продолжал вспоминать вашингтонскую старину.
—До войны мы и слова такого не знали — прием с коктейлями. Приглашали на чай, и подавали чай. Конечно, в некоторых именитых домах подавали вино, и после обеда мужчины могли пить, но не женщины. Так ты говоришь, Инид была пьяна?
—Я не знаю ее достаточно хорошо, чтобы утверждать наверняка, но мне так показалось. Как видно, они с Клеем не в ладах.— Она смотрела на него проницательным взглядом, зная, что он и сам все знает.
—Не в ладах?— Прирожденная осторожность давала себя знать даже сейчас.
—До меня дошло — люди ведь любят болтать языком,— что у Клея был роман с замужней женщиной, какой-то латиноамериканкой.
—Что-то мне не верится.— Бэрден спрашивал себя, неужели Клей и в самом деле такой дурак. Ни одна женщина не стоит того, чтобы пожертвовать ради нее голосами избирателей, а уж тем более карьерой.
—Мне говорили, что уже после того, как я ушла, в Лавровом доме была жуткая сцена и Блэз ударил Инид на глазах у всех.
—Ударил? Вот уж этому яникак не поверю.— Блэз вспыльчив, но, как и он сам, без ума любит дочь. Бэрден старался не думать о Билли Торне: давление у него и без того поднялось.
—Но это было! Люди видели!
—Люди часто преувеличивают. Что сделала Инид?
—Уехала вместе с Клеем. Как все это ужасно!
—Я думаю.— Внезапно почувствовав прилив сил, он обнял ее, стал целовать в губы, в шею. Она ответила ему с такой горячностью, что из пряди волос, прикрывавшей ее правое ухо, выпала шпилька. Каким-то сверхъестественным образом она почуяла это и поправила ее одной рукой, а другой оттолкнула от себя столик.
Бэрден вскочил на ноги, чувствуя, как неожиданно гибкими стали его мышцы. Секс омолаживает. Бернар Мак- Фадден прав. У него кружилась от желания голова.
—Я не в силах ждать,— сказал он.
Внезапно ее лицо побледнело. Когда он протянул руки, чтобы обнять ее, глаза ее расширились от ужаса. Она попятилась, словно перед ней был палач.
—Что случилось, Айрин?— Его голос звучал слабо и как бы издалека. «Что случилось?»— спросил он себя, почувствовав вдруг, как лицо его оледенело и он медленно, не спеша осел на пол, потянув на себя скатерть с чашками и блюдцами. Какой-то бесконечно долгий момент он лежал на дне бездны, и ему казалось, будто волны какого-то огромного потока уносят его, что, впрочем, не лишено было приятности. Высоко над ним светлело белое лицо, сквозь шум прибоя собственной крови слышался голос:
—Скорее! Сенатор… Вызовите врача! Он в обмороке!
Чувствуя себя как нельзя более покойно и нисколько не встревоженный, Бэрден уплывал по течению. Если это смерть, вяло подумал он, то ничего страшного в ней нет.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Сквозь голые зимние деревья — белое солнце. Верховая тропа густо усыпана прелыми листьями, скользкими и коварными: под ними таятся камни. Лошадь Питера вдруг оступилась и чуть не упала.
— Осторожней!— сказала Диана.
Он разозлился:
— Что «осторожней»?
— Тут повсюду камни,— робко сказала она.
— Ну и что? Мы либо сломаем себе шею, либо не сломаем.
Им попался ручей, приток Рок-Крик. Лошади осторожно ступили на мелководье. Учащенно дыша, взяв в шенкеля бока лошади, Питер ждал: вот-вот она поскользнется, упадет и череп его разлетится на куски. Но его смирный мерин не выказывал ни малейшей склонности к авантюрам. Они благополучно перебрались на тот берег; тут в рощице стояли столики для пикников, они никогда не убирались и выглядели весьма сиротливо в этот декабрьский день.
Питер облегченно вздохнул и вдруг почувствовал себя счастливым.
— Это мы хорошо придумали — отправиться на прогулку верхом.
— Я люблю кататься. Особенно по парку в это время года. Никого нет.— У Дианы недавно появилось отвращение к людским сборищам и к незнакомым людям — незаразная агарофобия, шутила она.
— Да и день такой солнечный! Где-то здесь должен быть дом твоего отца.
Она указала на серо-зеленый холм, густо поросший бурыми деревьями.
— Вон там, наверху. Отец так любит его. Он построил его сам, ты знаешь. Еще до кризиса.
— Как его здоровье?— Для Питера не существовало никаких других домов, кроме Лаврового.
— Физически он в порядке. Никаких последствий удара незаметно.
— А что не в порядке?
Она нахмурилась:
— Мир, наверное. Он от него не в восторге.
— А ты?
— А я и подавно. Но такой уж он есть, приходится в нем жить. Беда только, отец, похоже, больше не верит, что живет…
— Мне кажется, мой отец хочет выдвинуть его кандидатуру на президентских выборах в сорок четвертом году.
— С этим покончено.— Ее голос звучал твердо и убежденно.
— Почему ты так уверена?
— Времена не те.— Она была безжалостна.— Он теперь для людей никто.— Но она умела быть и любящей дочерью.— Он очень добрый, ты знаешь, можно сколько угодно не соглашаться с его политической линией, но у него самые лучшие побуждения.
— Только не говори об этом Билли.
— Билли.— Она произнесла имя мужа как совершенно посторонний человек. Ее щеки разрумянились от свежего воздуха. На лошади, в седле, в брюках для верховой езды она выглядела необычайно цветущей — пожалуй, ни с кем из близких ему людей, за исключением Инид, он не чувствовал себя так легко и свободно. Во-первых, они отлично ладили друг с другом; во-вторых, то, что между ними никогда ничего не было, делало их встречи приятно многообещающими.
— Билли доволен своей работой?— спросил Питер, ожидая услышать отрицательный ответ.
— Да.— Она сказала это как-то чересчур поспешно.— Мы так благодарны твоему отцу.
Проходив год без работы, Билли Торн устроился в «Трибюн» литературным правщиком. Почти одновременно с ним — Питер, бакалавр искусств, начал работать там же в отделе рекламы; ему поручили продавать рекламодателям пустую газетную площадь — пустое дело, в точности соответствовавшее своему названию. Но поскольку он не имел на примете ничего лучшего, а болтаться без работы считалось предосудительным, он продавал пустую площадь и жил на свои доходы. В другое время он уехал бы в Европу, но Европа для туристов больше не существовала — Гитлер проглотил ее почти целиком. Лишь Иберийский полуостров оставался не оккупированным, но и тот ждал своей очереди, как только капитулирует Россия. Немецкая армия находилась в каких-нибудь тридцати милях от Москвы, полный конец Европы был предрешен. Подобно многим американским политическим тузам, отец Питера колебался между отчаянием в связи с бесконечными успехами Гитлера и страхом перед возможностью поражения его армий в России.
— Как тебе кажется, Билли нравится то, что он делает в газете?
Питер ответил, что он редко видится с Билли — это была правда,— «но все считают его способным работником».
—Ну, еще бы!
— И невыносимым.
— Ну, конечно, и это тоже.— В голосе Дианы слышалась не обида, а скорее усталость. Есть женщины, отметил про себя Питер, находящие удовольствие в том, чтобы иметь мужей, которых никто не любит. Но Диана не из таких. Ей хотелось быть женой издателя «Американской мысли», и то, что она вынуждена была довольствоваться столь малым, не вызывало у нее прилива нежных чувств к трудному мужу.
Переезжая шоссе, они увидели две автомашины. В одной из них громко работало радио; пассажиры другой стояли поодаль и слушали. Лошадь Питера шарахнулась от шума. Питер сердито пришпорил ее.