— Я помогу вам,— сказал Бэрден.
Нилсон встал.
— Надеюсь, вы поддержите эту затею с Объединенными нациями.
— Если я вам что-то скажу, вы будете держать язык за зубами?— После разговора с Блезом Бэрдену не терпелось поделиться с кем-нибудь своей тайной.
— Постараюсь.— Нилсон с веселым удивлением глядел на него.
— На следующей неделе я намерен произнести речь — заклеймить изоляционизм и выступить в поддержку Объединенных наций.
— Отлично!— Нилсон был искренне обрадован. Он улыбнулся.— Вы не только правильно поступите, но и снова окажетесь в седле. Такое не каждый день случается.
— Совершенно верно,— ответил Бэрден.— Они рассмеялись, как мальчишки, пожали друг другу руки, как заговорщики, и расстались друзьями.
Уже стемнело, когда Бэрден вернулся домой. Ему открыл Генри. Жена крикнула сверху:
— Это ты, Бэрден?
И он ответил, как отвечал уже тридцать лет:
— Я вернулся!— И вошел в гостиную.
На стуле у камина, прямой как палка, сидел Билли Торн. Против него, на диване, сидела Диана и какой-то плотный молодой человек в форме, показавшийся ему знакомым. На кофейном столике между ними лежали газеты и что-то, похожее на растерзанный журнал.
— Я не помешаю?— спросил Бэрден.
Диана подбежала к нему, поцеловала.
— У нас замечательная новость!— Молодой человек пожал ему руку, и Бэрден узнал в нем Питера Сэнфорда, симпатичного, хотя и несколько бесхарактерного юношу. Краешком глаза Бэрден заметил, что Билли нехотя поднялся со стула.
— Добрый вечер, Торн.— Бэрден налил себе виски покрепче, чего обычно никогда не делал.— Что же это за новость?
— Журнал. Мы раздобыли денег! Сейчас мы выпускаем первый номер.— Диана была в экстазе.
— Не сейчас, а весной.— Билли с грохотом опустился на стул.
— Все равно это скоро,— сказала Диана.
Бэрден занял свое обычное место у огня.
— Где же вы раздобыли денег?— Он указал на Питера.— У этого молодого человека?
— У этого молодого человека нет денег,— ответил Питер.— Я заставил раскошелиться некую даму — миссис Сэмюел Айрин Блок. Вы, наверное, ее не знаете, сэр.
Бэрден резко выпрямился. Айрин. Чай. Обморок.
— Представьте себе, знаю.
— Ну, конечно же, знает! Она подобрала его на улице, когда с ним случился удар.— Диана была сама невинность.— Я же рассказывала тебе, Питер.
—Замечательная женщина.— Бэрден чувствовал, что произнес это так, словно охотился за голосами избирателей: замечательный парень, добрый друг, великий американец. Он часто жалел о разрыве с Айрин. Но выбора не было. Половину своей жизни он прожил в страхе перед той минутой, когда врач скажет ему: отныне и навсегда никаких женщин. После удара, когда именно так ему и сказали, вместе с облегчением он испытал и отчаянье, потому, наверное, что дух в его глазах всегда стоял ниже плоти. От холодного сознания, что любви для него больше не существует, смерть как бы придвинулась ближе. Прихлебывая виски, он решил: во время летнего отпуска он непременно ляжет в больницу с одной-единственной просьбой, чтобы его омолодили,— и его омолодят, ибо современная медицина способна творить чудеса. У него просто не укладывалось в голове, что молодость нельзя вернуть. Правое веко у него вдруг задергалось — признак утомления. Он допил виски.
— Мне нравится миссис Блок,— сказал он и добавил: — Очень нравится.
— Нам тоже,— ответил Питер.— К тому же она предоставила нам свободу действий.
— Какую же это свободу она вам предоставила?— Его нисколько не интересовали их дела, и он мог позволить себе благодушие. Надо узнать фамилию швейцарского врача, который помог уже стольким дряхлеющим людям.
— Свободу издавать приличный журнал социалистического направления,— проревел никогда не умолкавший надолго Билли Торн. От звука его голоса Бэрдена передернуло. Он никак не мог к нему привыкнуть. На первых порах, пока они жили вместе под одной крышей, жизнь была для него сплошной мукой. Повсюду в доме он слышал голос Билли. Доходило даже до того, что он начинал нервничать, если этого хриплого голоса слишком долго не было слышно. К тому же Билли брал книги и никогда не клал их на место. Книги валялись в каждой комнате — раскрытые, с пространными пометками на полях. Поскольку многие из книг принадлежали Бэрдену, это неизбежно приводило к скандалам. В конце концов Билли добрался до биографии Цицерона и придал ей неудобочитаемый вид. Бэрден высказал ему свое возмущение, «Гнусный старый мошенник»,— заявил Билли, одним махом разделавшись и с Цицероном, и с его почитателем.
— Ну, разумеется, приличный,— мягко заметил Бэрден.
— Хватит с нас алиенации [42]. Теперь мы хотим действовать.
— Алиенации?— Бэрден всегда полагал, что он знает значение этого слова, но Билли произнес его так, будто это была какая-то политическая партия.
— Отчуждения интеллектуалов.— Билли любил объяснять.— Мы слишком долго были отчуждены от жизни Америки, лишены всякого влияния. Но когда кончится война, у нас будет реальная возможность установить связь с народом, с вернувшимися домой солдатами и алчное общество мы превратим в общество щедрое.
Бэрден игнорировал этот зловещий вызов и предпочел зацепиться за слова «лишены влияния».
— Но ведь при Новом курсе вы пользовались большим влиянием.
— С Новым курсом покончено!
— Это правда, папа.— Диана поддержала мужа в его политических маневрах против отца, предварительно улыбкой дав отцу понять, что она по-прежнему с ним заодно, несмотря на вынужденную нелояльность.
Бэрден решил зайти с фланга. Питер, казалось, был слабым звеном в цепи социализма.
— А вы социалист?— спросил Бэрден.
К его удивлению, молодой человек рассмеялся.
— Конечно, нет. Я никто. Таково мое назначение. Быть никем. И я намерен и впредь молчаливо занимать эту позицию.
Бэрден понял, что он недооценил молодого человека. На своем веку ему приходилось расспрашивать немало людей, и по опыту он знал, где следует остановиться. Поэтому он решил переменить характер вопросов.
— У вас есть опыт издательской работы?
— Никакого!— Казалось, молодой человек считает это достоинством.— Но я наблюдал издателей…
— Вблизи. Он знает, чем не надо быть.— Это уж был удар по Блэзу.
— На свете есть много такого, чем не следует быть.— Питер бросил на Билли быстрый холодный взгляд, и Бэрдену это понравилось. Совершенно очевидно, что они терпеть друг друга не могут. Диану еще можно спасти.
— Моей задачей было раздобыть денег, сэр.— Он обернулся к Бэрдену, и тот увидел, насколько Питер еще молод.— И я их раздобыл. Миссис Блок согласилась финансировать журнал в обмен на обед в Лавровом доме.
Это было сказано с такой потрясающей беспардонностью, что Бэрден резко выпрямился на стуле. Его не выручил даже всеобщий смех. Это была правда. В обмен на приглашение Айрин могла дать деньги, это было точно угадано. Лавровый дом был ее Версалем, и она не успокоится до тех пор, пока не займет место в священном кругу. Хотя прямолинейность Питера и покоробила Бэрдена, столь трезвое чувство действительности у сынка богача произвело на него впечатление чего-то бодрящего, пожалуй, даже единственного в своем роде. Проведя тридцать лет в среде богачей, Бэрден полагал, что хорошо изучил их. Наиболее непринужденно он чувствовал себя с теми из них, которые всем были обязаны только самим себе; в конце концов, он и сам был обязан всем только самому себе. Другое дело — наследники. Эти были робки, неуверенны в себе, их трудно было раскусить (если под слоем позолоты вообще что-нибудь было), они, как правило, испытывали чувство вины оттого, что богаты, и Бэрден старался поддерживать в них это чувство. Но Питер Сэнфорд, похоже, никакой вины за собой не чувствовал.
— Билли, разумеется, будет редактором,— говорил он.— В этом он понимает толк. Диана будет… Кем же будет Диана?
— Я буду отвечать на письма. Я хорошо печатаю на машинке. Нет, правда, папа, я уже научилась.
Хотя Диана и не была наследницей, Бэрден замечал в ней многие их черты, ибо детям преуспевающих политиков, подобно принцам, оказывают известное почтение — вплоть до того дня, пока источник их именитости не умирает или не оказывается побитым на выборах, и тогда, если у них нет денег, их ждет печальное забвение, от случая к случаю они появляются на столичных приемах и громко цитируют высказывания «отца». Он не допустит, чтобы Диану постигла такая участь.
Бэрден повернулся к Питеру.
— Но ведь вам наверняка захочется делать что-то еще, а не только добывать деньги.— Бэрдена разбирало искреннее любопытство. Он помнил Питера с детства, серьезным, внимательным и умным ребенком. Теперь Питер был, несомненно, игрив, невнимателен и совершенно очевидно умен.
— Да, сэр. Но на это потребуется время. Первым делом,— он взглянул на Билли,— надо будет прочесть Маркса.
— Не читай. Не порти своего невежества.— Билли напрашивался на ссору, но Питер пропустил его замечание мимо ушей.
Тут вошла Китти и стала целовать всех подряд. Ей нравилось целовать, трогать, обнимать людей. К удивлению Бэрдена, никто не имел ничего против ее экспансивности, видя в ней то, чем она и была на самом деле,— звено, связывавшее их с миром, и притом миром любви. Пока она целовала Питера и Диану, Бэрден повернулся к Билли и негромко сказал:
— Мне хотелось бы кое о чем с вами поговорить. В кабинете наверху.
Бэрден извинился и направился на второй этаж, наслаждаясь мыслью, что подниматься по лестницам для Билли затруднительно. Однако его радость по поводу несчастья Билли несколько омрачалась тем, что и для него самого хождение по лестницам стало делом отнюдь не легким; у него постоянно было такое ощущение, будто он вот-вот потеряет равновесие.
Кабинет представлял собой спальню для гостей, которую Китти так и не собралась обставить. На полу, посредине, словно выдохшийся питон, лежал свернутый ковер; он оказался слишком велик для комнаты — это было лет двадцать назад,