Доктор рассмеялся.
— В таком случае я со всей присущей мне добротой попрошу его оставить Кэтрин в покое.
— Ой-ой-ой! — отставив мизинец, миссис Пенимен погрозила брату указательным пальцем. — Кэтрин к нему, наверное, добрее!
— То есть влюблена в него? Так, что ли?
Миссис Пенимен опустила глаза.
— Я уже сказала, Остин, что она не поверяет мне своих тайн.
— И все же у тебя, конечно, сложилось свое мнение. Вот я тебя о нем и спрашиваю. Не стану, правда, утверждать, что готов считать его объективным.
Миссис Пенимен долго смотрела на ковер; наконец она подняла глаза, и брат отметил про себя, что взор ее весьма выразителен.
— По-моему, Кэтрин очень счастлива. Вот все, что я могу тебе сказать.
— Таунзенд рассчитывает на ней жениться — правильно я тебя понял?
— Он ею очень интересуется.
— Неужели он находит ее привлекательной?
— У Кэтрин чудесная душа, Остин, — сказала миссис Пенимен, — и мистер Таунзенд оказался достаточно умен, чтобы это заметить.
— Не без твоей помощи, я полагаю. Дорогая Лавиния, — воскликнул доктор, — тетка из тебя просто восхитительная!
— Мистер Таунзенд говорит то же самое, — с улыбкой заметила Лавиния.
— Ты думаешь, он искренен? — спросил ее брат.
— Когда он это говорит?
— Ну, тут он безусловно искренен! А вот искренне ли он восхищается Кэтрин?
— В высшей степени. Он высказывал о ней самые тонкие, самые очаровательные суждения. Он и тебе бы их высказал, если бы был уверен, что найдет в тебе снисходительного слушателя.
— Боюсь, эта роль мне не под силу. Слишком уж много снисходительности требуется для разговоров с ним.
— Это очень чувствительная, очень восприимчивая натура, — сказала миссис Пенимен.
Некоторое время брат молча курил сигару.
— И эти нежные свойства его натуры устояли перед всеми постигшими его невзгодами? Ты так и не рассказала мне о его несчастьях.
— О, это длинная история, — сказала миссис Пенимен, — и его тайны для меня священны. Пожалуй, я вправе сказать, что в свое время Морис покуролесил; он в этом откровенно признается. Но он дорого поплатился.
— Так вот почему он остался без гроша!
— Я имела в виду не только деньги. Он остался совсем один.
— То есть такое вытворял, что даже друзья от него отвернулись?
— Друзья его оказались вероломными людьми, они обманули и предали его.
— По-моему, у него есть и верные друзья — преданная сестра и с полдюжины племянников и племянниц.
Миссис Пенимен целую минуту молчала.
— Племянники и племянницы — еще дети, а сестра его — не очень приятная женщина.
— Надеюсь, это не он представил ее тебе в таком свете, — сказал доктор. — Мне говорили, что он живет на ее счет.
— Живет на ее счет?
— Живет с ее семьей, а сам бездельничает — то есть практически живет на ее счет.
— Он ищет должность, притом весьма усердно, — сказала миссис Пенимен. И надеется найти со дня на день.
— Совершенно верно. И ищет ее здесь — в нашей гостиной. Должность мужа при слабохарактерной жене с хорошим капиталом ему бы отлично подошла!
Если до этой реплики доктора миссис Пенимен была настроена благодушно, то теперь она не на шутку рассердилась. Она решительно поднялась и на мгновение застыла, глядя на своего брата.
— Дорогой Остин, — проговорила она, — ты глубоко заблуждаешься, если считаешь Кэтрин слабохарактерной!
Сказав так, она величественно выплыла из комнаты.
9
Семейство с Вашингтонской площади имело обыкновение по воскресеньям отправляться к миссис Олмонд и проводить у нее весь вечер. Отправились они к ней и в первое воскресенье после разговора, который я только что пересказал; в ходе этого вечера доктор Слоупер был вынужден удалиться в библиотеку, чтобы обсудить с зятем кое-какие дела. Доктор отсутствовал минут двадцать, а вернувшись в гостиную, увидел, что за это время к обществу его родных, оживленному присутствием нескольких друзей дома, присоединился Морис Таунзенд, который, не теряя времени, расположился на козетке подле Кэтрин. В просторной зале, полной говора и смеха, гости сидели и стояли отдельными группами, и наши молодые люди могли, не привлекая к себе внимания, предаваться, как выразился про себя доктор, дружеской беседе. Впрочем, доктор тотчас понял, что дочь заметила его взгляд и сильно смущена. Кэтрин сидела неподвижно, опустив глаза на свой раскрытый веер; лицо ее заливал румянец, и вся она съежилась, словно признавая за собой вину и пытаясь казаться меньше, дабы умалить нескромность своего поведения.
Доктор даже пожалел ее. Держаться вызывающе бедная Кэтрин не умела природа не наделила ее дерзостью; видя, как отец с неодобрением взирает на ее собеседника, Кэтрин думала, что кажется отцу упрямой, и это только расстраивало ее. Доктор проникся к ней сочувствием и даже отвернулся, не желая смущать дочь своим вниманием. Доктор Слоупер был проницательным человеком и сумел верно и даже тонко описать для себя состояние Кэтрин: "Некрасивой и скучной девице должно быть чертовски приятно, когда этакий красавец сидит подле нее и шепчет, что готов служить ей, — или сей кавалер нашептывает что-то иное? Разумеется, ей это по душе; я же в ее глазах жестокий тиран. Да, именно так она и думает, хотя боится себе в этом признаться — характера не хватает. Бедняжка! Она ведь, пожалуй, вступается за меня, когда Таунзенд меня поносит!"
Подумав так, он вдруг ясно увидел, сколь естествен конфликт между взглядами отца и влюбленной дочери, и сказал себе, что, может быть, он все же слишком нетерпимо отнесся к ухаживаниям молодого человека и бьет тревогу раньше времени. Не следовало осуждать Мориса Таунзенда, не выслушав его. Меньше всего доктору хотелось относиться к молодым людям нетерпимо; ему претило такое отношение — от него, по мнению доктора, и происходили почти все человеческие несчастья и разочарования. Доктор даже мельком подумал, а не кажется ли он смешным этому неглупому молодому человеку, который, по-видимому, весьма тонко подмечает всякого рода несообразности. Прошло четверть часа, и Кэтрин освободилась от своего кавалера: Таунзенд стоял теперь возле камина и разговаривал с миссис Олмонд.
"Испытаем его еще раз", — решил доктор. Он подошел к беседующим и сделал сестре знак оставить его наедине с молодым человеком. И вот миссис Олмонд отошла; Морис с улыбкой смотрел на доктора, и в его приветливом взгляде не было ни тени смущения.
"Поразительная самоуверенность!" — подумал доктор, а вслух сказал:
— Я слышал, вы ищете должность?
— О, я не взял бы на себя смелость выразиться столь определенно, сказал Морис Таунзенд. — Должность — это уж очень важно звучит. Я бы просто хотел найти какое-нибудь скромное место, какой-нибудь пристойный заработок.
— Какого рода место вы бы предпочли?
— То есть что я умею делать? К сожалению, почти ничего. Как говорят герои мелодрам, единственное, что я могу предложить, это пара честных рук.
— Вы чересчур скромны, — сказал доктор. — В дополнение к паре честных рук у вас есть еще и острый ум. Я ничего о вас не знаю, кроме того, что вижу сам; а по вашему лицу я вижу, что вы — человек незаурядного ума.
— М-да… — протянул Таунзенд. — Право не знаю, что на это сказать. Так вы мне советуете не отчаиваться?
И он многозначительно посмотрел на своего собеседника, словно намекая, что в вопросе заключен двойной смысл. Доктор заметил его взгляд и, прежде чем ответить, на секунду задумался.
— Мне было бы крайне неприятно услышать, что здоровый, жизнерадостный молодой человек почему-либо приходит в отчаянье. Не преуспев в одном деле, он всегда может испробовать себя в другом. Добавлю только, что надо благоразумно избирать себе поприще.
— Вот именно — благоразумно, — подтвердил Морис Таунзенд. — Раньше я был неблагоразумен, но, я думаю, с этим покончено. Теперь я остепенился.
Он помолчал, глядя на свои безупречно начищенные ботинки. Затем поднял глаза и, улыбаясь, поинтересовался:
— Быть может, вы намеревались оказать мне любезность и предложить что-нибудь?
"Черт бы побрал этого нахала!" — воскликнул про себя доктор. Однако он тут же напомнил себе, что первым затронул щекотливую тему и его слова могли быть истолкованы как обещание помочь.
— Сейчас мне нечего вам предложить, — ответил он наконец. — Я просто хотел сказать, что буду иметь вас в виду. Иной раз случайно узнаешь о разных вакансиях. Например, согласились бы вы покинуть Нью-Йорк, уехать куда-нибудь?
— К сожалению, это невозможно. Если мне и суждено найти свое счастье, то только здесь, в Нью-Йорке. Ведь у меня тут родня, — продолжал Морис Таунзенд, — и я не могу оставить ее на произвол судьбы. У меня здесь сестра — вдова, для которой я очень много значу, а между тем мы долгое время были разлучены. Мне было бы очень тяжело сказать сестре, что я ее покидаю. Как-никак я для нее опора.
— Это хорошо. Родственные чувства — это очень хорошо, — сказал доктор Слоупер. — Мне часто кажется, что нью-йоркцы их растеряли. По-моему, я слышал о вашей сестре.
— Возможно, хотя маловероятно. Она живет очень тихо, уединенно.
— Тихо? — усмехнулся доктор. — И это когда в доме целая ватага ребятишек?
— О да, мои племянницы и племянники! О них-то я и говорил: я помогаю их воспитывать, — сказал Морис Таунзенд. — Я у них вроде домашнего учителя. Даю им уроки.
— Это, повторяю, очень хорошо. Но так карьеры не сделаешь.
— Да, состояния на этом не наживешь! — согласился молодой человек.
— Совсем не надо направлять все свои помыслы на то, чтобы нажить состояние, — сказал доктор. — Но, поверьте, я не забуду о вас. Во всяком случае, постараюсь не терять вас из виду!
— А если я почувствую, что начинаю отчаиваться, я, пожалуй, позволю себе напомнить вам о вашем обещании! — отозвался Морис, говоря чуть громче, чем раньше, и с ослепительной улыбкой глядя, как собеседник отходит от него.
Прежде чем уйти, доктор переговорил с миссис Олмонд.