Обернувшись на вошедших за нею следом мужчин, служанка ахнула:
– Мой господин, ты весь в крови! Ты ранен!
Спутник Василия бессильно опустился на стул и повелел служанке:
– Принеси воды. Я умоюсь.
Теперь, при свете лампы, Василий смог разглядеть незнакомца как следует. У него невольно вырвался изумленный возглас:
– Матерь Божья!
Эту черную шевелюру и бородку на мощном выступающем вперед подбородке, этот орлиный нос и властный взгляд из-под густых бровей он видел недавно в храме Святой Софии. Кровь на лбу и висках лишь добавляла мужественности этому лицу. Лицу человека, повелевающего Империей ромеев!
– Я вижу, ты узнал меня, воин, – сказал василевс. – Впрочем, отныне ты не простой воин, а гемиолохит.
Василий почтительно поклонился императору.
– Сядь, друг мой. Сейчас я смою с себя кровь, мы с тобой выпьем вина. По-моему, повод для этого имеется, а? – Император улыбнулся.
– Неосмотрительно ты поступаешь, повелитель, разгуливая в одиночку ночью по городу, – промолвил Василий, присев на скамью у окна, завешенного шторой.
– Не могу же я подвергать опасности огласки доброе имя женщины, жаждущей встреч со мной, – ответил василевс. – В таком деле лишние свидетели не нужны. Не выдавай меня служанке, друг мой. Для нее я – торговец зерном.
Служанка вернулась с тазом, наполненным водой, на плече у нее висело льняное полотенце. Водрузив таз с водой на стол, служанка переставила медную лампу со стола на полку, прибитую к стене.
Василевс стал умываться, стараясь не забрызгать свою одежду.
Служанка стояла рядом, готовая подать ему полотенце.
За дверью раздались торопливые шаги, и в комнату вбежала красивая невысокая женщина в длинной белой тунике с красной каймой по нижнему краю. Ее пышные рыжеватые волосы были завиты и уложены в высокую прическу, в которой поблескивали жемчужные нити. Обнаженные пухлые руки женщины были унизаны золотыми браслетами. Благородное лицо женщины с прямым точеным носом и чувственными устами исказила печать сострадания при виде окровавленной головы василевса. С ее уст сорвалась фраза: «О, мой обожаемый!..»
Но она тут же осеклась, увидев Василия.
Василий встал и слегка поклонился. Он узнал Анастасию, жену Феофилакта.
Анастасия сделала вид, что видит Василия в первый раз. Она приказала ему взглядом поступить так же по отношению к ней.
Опасаясь, как бы императору не бросилась в глаза неловкость Анастасии, Василий заторопился уходить.
Василевс попытался удержать его:
– Подожди, друг. Я угощу тебя вином.
– Он на службе, мой дорогой, – сказала Анастасия. – Ему пора идти. Лучше пригласи его в гости днем.
– Хорошо, – согласился василевс. – Как тебя разыскать, друг?
Василий подробно объяснил, как его можно найти, стараясь не встречаться глазами с Анастасией.
Выйдя из дома, Василий продолжил свой путь к казармам стратиотов, а на душе у него скребли кошки. Он стал невольным уличителем Анастасии в ее неверности супругу! Как он теперь сможет показаться в доме Феофилакта, зная о таком грехе его жены! И что может означать этот злобный взгляд Анастасии, каким она наградила Василия, прежде чем закрыть за ним дверь?
Внезапное выдвижение Василия из простых воинов в командиры полусотни удивило всех его соратников и особенно таксиарха Дионисия.
– Вот к чему привели твои посещения знатной матроны, – с хитрой улыбкой сказал таксиарх Василию. – Эта матрона, случаем, не супруга великого доместика?
Великий доместик был предводителем над всеми войсками Империи.
Только одному человеку Василий рассказал всю правду. Это был Потаня.
Потаня выразил глубокую обеспокоенность:
– Ты ступил на лезвие меча, Вася. Самое лучшее для тебя – немедленно исчезнуть. Знать такую тайну небезопасно.
Но Василий был иного мнения.
– Пустое, Потаня. Василевс человек благородный. Сегодня я – гемиолохит, а завтра, глядишь, стану дукой. Может, мне доверят отряд войска и отправят в Палестину сражаться с сарацинами!
– Твои бы речи да Богу бы встречи, – вздохнул Потаня.
Весной пришло известие, что крестоносные рати во Франции и Германии готовы выступить в поход. Крестоносцы ждут, когда подрастет трава и подсохнут дороги после таяния снегов.
Глава седьмая. «Милость» василевса
В канун Пасхи к Василию прибыл вестник от императора. Молодой честолюбец решил: наконец-то сама Удача протягивает ему руку! Василевс приглашает его в Палатий.
«Все-таки не забыл про меня Мануил, – тешил себя самодовольными мыслями Василий, вступив в ворота Большого Дворца. – Теперь будет чем удивить побратимов!»
Гонец, пришедший от василевса, провел Василия через многие двери мимо стражи и дворцовых чиновников, молчаливо кивавших на его пропуск в виде медальона, висевший на шее.
Комната, в которой оказался Василий, имела два узких окна, блестевших зеленым стеклом, стены комнаты были украшены розетками и всевозможными завитушками, пол был выложен плитками из зеленого камня. Посреди комнаты стоял круглый стол на ножках в виде львиных лап. Подле стола стояли стул и кресло с подлокотниками. Больше никакой мебели не было.
Вестник удалился, оставив Василия одного.
Постояв некоторое время на одном месте, Василий сначала прошелся по узкой комнате из угла в угол, потом сел на стул. Ему не сиделось. Он встал, затем снова сел. Его изводило мучительное любопытство: что скажет ему император, когда войдет сюда?
Шелест ткани, которой был завешен дверной проем, заставил Василия оглянуться. Он надеялся увидеть василевса и вскочил со стула. Однако перед Василием стоял толстый важный господин в длинных, до полу, одеждах шафранного цвета, похожих на балахон. Вельможа был совершенно лыс. Его круглое мясистое лицо лоснилось, лысина у него блестела. В глазах застыло добродушно-лукавое выражение.
– Василий Буслаев, если не ошибаюсь? – удивительно тонким голоском спросил вошедший.
– Да, – ответил новгородец и сел на стул, повинуясь мягкому жесту пухлой руки.
Толстяк устроился в кресле напротив Василия.
– Меня зовут Волумниан, – представился он. – Я помощник паракимомена Диотима, который ночует в спальных покоях императора. Я же имею доступ в опочивальню императрицы.
Василий знал, что паракимомен – высшая придворная должность, которую, впрочем, может занимать только евнух. Это насторожило Василия.
– Боготворимый повелитель ромеев, да продлит Господь его дни, послал меня сказать тебе, Василий, что василевс не забыл о том, как ты пришел к нему на помощь в трудный час. Милость Порфирородного снизойдет на тебя, если ты проявишь благоразумие. – Волумниан сделал паузу, пристально глядя на русича. – Существует мнение, будто непогрешимых людей нет. Наверно, это так. Но также существует и другое мнение, заключающееся в непогрешимости василевса. Ты понимаешь, о чем я говорю, дружок?
– Нет, не понимаю, – ответил Василий.
– В твоем положении надо быть сообразительнее, дружок, – слащаво осклабился Волумниан.
– И снова не понимаю, – повторил Василий.
Улыбка исчезла с круглого лица евнуха.
– Один мой знакомый, случайно подсмотревший, как василевс целует ножки одной знатной женщине, лишился глаз за это, – тихим, но внушительным голосом произнес Волумниан. – А другой мой знакомый, много знавший о василевсе и вздумавший разглагольствовать об этом, лишился и глаз и языка. Вот так-то, дружок!
– Ну и при чем здесь я? – вызывающе спросил Василий.
– То есть как «при чем»? – удивился евнух. – Разве ты не оказывал василевсу услугу в одном, скажем так, щекотливом деле?
Василию надоели эти намеки. Он резко сказал:
– Ты пришел сообщить мне о милости императора, я слушаю тебя.
Волумниан слегка заерзал в своем кресле.
– Я буду краток, – начал он. – Как, по-твоему, я несчастный человек?
– По тебе не скажешь, – ухмыльнулся Василий.
– Верно подмечено, дружок. Пусть я – скопец, зато стою выше многих знатнейших мужей Империи! А почему? Ответ прост – среди придворных должностей самые высшие принадлежат таким, как я. – Волумниан горделиво приподнял подбородок. – Смекаешь, русич? Я вырос в небогатой семье, но сумел получить достойное образование и пробился в дворцовые писцы. С годами я вошел в доверие к главному евнуху, без участия которого не совершается ни одно начинание василевса. В конце концов преславный Диотим сделал меня своей правой рукой, своим всевидящим оком.
Вот эти руки помогали одеваться и раздеваться первой супруге василевса, ныне покойной. Эти глаза видели прекрасную наготу Евпраксии, любимой наложницы василевса, как и наготу других женщин, приводимых в спальню императора не кем-то, а мною. – Волумниан несколько раз ткнул себя в грудь растопыренными пальцами. – Я каждодневно вижу нынешнюю супругу василевса в одежде и без одежд. Я знаю все ее женские тайны, как и тайны всех прочих женщин, живущих под сводами дворца.
Через кого они действуют, когда желают утолить свою похоть? Через меня, дружок. Мне платят и повариха, возжелавшая соединиться на ложе с каким-нибудь стражником, и сам император, когда я привожу к нему очередную красотку. Я несказанно богат, русич. Богаче меня в этом городе, пожалуй, лишь паракимомен и василевс.
– Но ты беден в другом, приятель, – сказал Василий, угрюмо взирая на Волумниана. – Даже за все свои сокровища ты не сможешь опять стать мужчиной.
– А я и не стремлюсь к этому! – воскликнул Волумниан. – Сколько бед и несчастий подстерегает мужей, гордящихся своей мужественностью! Многие ли из них доживают до старости, погибая в сражениях и дворцовых интригах, умирая от яда и петли, причем часто их к этому толкают женщины. Да будет тебе известно, дружок, женщина есть сосуд греха! Это вселенское зло!
Сначала мужчины теряют из-за женщин голову, потом богатства, а затем и свою жизнь. И так будет всегда. Лишь человек с холодным сердцем и разумом способен трезво мыслить и не пленяться женской красотой настолько, чтобы предать друзей и своего покровителя.