– О, мой Василий! – прошептала Евпраксия, заглядывая ему в глаза. – Ты тоже плачешь?
– Я знал, что ты переживала за меня, как никто другой, – волнуясь, промолвил Василий, нежно стирая слезы с лица Евпраксии кончиками пальцев. – Каждую ночь в темнице я слышал биение твоего сердца.
– Теперь уже все позади, мой любимый. – Евпраксия постаралась улыбнуться. – Скоро ты покинешь Константинополь. Василевс уже не сможет причинить тебе вред. Только, умоляю, береги себя в битвах с сарацинами!
– Постараюсь, насколько это будет возможно, чтобы не прослыть трусом, – промолвил Василий.
Они обменивались вопросами, не переставая ласкать пальцами лица друг друга, не пряча любящих взглядов. Евпраксия усадила своего возлюбленного на ложе, сама села к нему на колени, как делала это прежде.
– Не могу понять, что заставило Доминику пойти против воли отца и матери, прилюдно согласившись стать моей женой, – признался Василий Евпраксии. – Я чувствую, что Доминика не любит меня. Но и к родителям своим она как будто не питает особой неприязни. Доминика слишком рьяно оказывает внимание королю Конраду и его племяннику Фридриху. Впрочем, меня это не возмущает, даже наоборот. Ведь и я не питаю к Доминике никаких чувств, кроме признательности за спасение.
– Ну и напрасно! – улыбнулась Евпраксия. – Доминика такая очаровательная и столь прекрасно сложена, что многие мужчины заглядываются на нее. Я успела заметить это.
Евпраксия подставила Василию уста для поцелуя.
Разгорячившись страстным слиянием уст, Василий принялся снимать с Евпраксии ее шелковые одежды, обнажив ей плечи и грудь.
– Что это у тебя? – спросил он, увидев круглый странный амулет на цепочке меж пышных грудей матроны. – Зачем тебе это?
– Ах, не обращай внимания!.. – Евпраксия смутилась и сняла с шеи амулет. – Это от сглаза… Мне дали поносить вместо крестика. Всего на несколько дней.
Евпраксия встала и потянула Василия за руку.
– Сначала в бассейн, а затем в теплую постельку! – с обольстительной улыбкой сказала она. – Сегодня ночью я буду исполнять все твои желания.
Несколько дней спустя германский король и вся его свита погрузились на корабли в гавани Вуколеон и под звуки труб, звучащих с берега, отчалили в открытое море, подернутое вдали белесой рассветной мглой.
Среди греческих грузовых судов шла на веслах и красная новгородская ладья.
Сорок крутобоких кораблей, вытягиваясь длинной вереницей, проплывали сначала мимо крепостных стен, громоздившихся на береговых скалах, затем совершали поворот на юго-восток, повторяя маневр головного судна и подставляя паруса свежему бризу.
Несмотря на ранний час, множество жителей Константинополя вышло проводить в путь воинство германского короля. Люди спозаранку поднялись на стены и башни, обращенные к морю, чтобы помахать на прощание рукой воинам Христовым. Были и такие среди ромеев, кто поминал крестоносцев крепким словцом, вкладывая в ругательства всю свою радость от избавления от этой напасти.
Радовались прежде всего знатные византийцы, усадьбы и дома которых в предместьях столицы подверглись разграблению воинами Конрада.
– Уж и не знаю, какого святого благодарить, что наконец-то избавился от этой прожорливой оравы! – молвил эпарх Андрокл, претерпевший по своей должности немало неприятностей со стороны алчных крестоносцев. – Поставлю в храме на обедне свечи всем святым угодникам, чтобы никого не обидеть.
– Обеднела наша казна после такого нашествия, пришлось поистратиться на подарки королю Конраду и его графам, – проворчал ризничий Евмений, – а ведь где-то на подходе к Константинополю находится еще войско французских крестоносцев. Эта саранча похуже немецкой будет, ибо король Людовик не родственник и не союзник василевсу.
– Все амбары опустошены, все винные погреба, – вздыхал градоначальник, – чем французских рыцарей кормить, ума не приложу. Придется скот резать, хотя землевладельцы все стада загодя в горы угнали.
– Голодом нужно выпроваживать крестоносцев из Константинополя, а не пирами их тешить, – зло проговорил Феофилакт.
Логофет дрома был настроен непримиримее всех.
Накануне Феофилакту не удалось уговорить Доминику остаться дома, упрямая девица все-таки потащилась в Азию за своим мужем. Ее не остановили ни слезы матери, ни просьбы брата, ни угрозы отца.
«Чем приворожил нашу дочь Василий Буслаев? – недоумевал Феофилакт. – Ведь они виделись-то раза три до дня казни. Пригрел я этого русича, как змею на груди!»
Феофилакт приблизился к Евпраксии, одиноко стоящей в стороне.
Вольный ветерок трепал тонкое покрывало на голове матроны, скрепленное на лбу позолоченной диадемой. Служанки Евпраксии остались внизу возле кареты.
– Привет тебе, красавица, – сказал Феофилакт.
Евпраксия, не оборачиваясь, ответила на приветствие.
– Ну что, виден еще корабль Василия Буслаева?
– Пока еще виден, – тихо ответила матрона.
– Понимаю твою печаль, – едко заметил логофет, – какой отменный любовник тебя покинул. И покинул навсегда! Есть отчего прийти в отчаяние.
Евпраксия холодно взглянула на Феофилакта, говоря взглядом: «Как ты низок!» Но вслух она ничего не сказала.
Феофилакт, чувствуя это незримое превосходство душевно более благородной Евпраксии, от досады захотел сделать ей еще больнее и промолвил предупреждающим тоном:
– Василевс тобою недоволен, красавица. Божественный подозревает тебя в государственной измене. Извини, но в такой ситуации я тебе больше не друг.
Феофилакт хотел было отойти прочь, но задержался на месте, заметив небрежную усмешку на устах Евпраксии.
– Чему ты улыбаешься? – хмуро спросил он.
– Как вы смешны оба с василевсом, – сказала Евпраксия. И жестко добавила: – Запомни, я больше не страшусь гнева василевса и не нуждаюсь в твоей дружбе!
– Поглядим, что ты заговоришь, когда палач накинет петлю тебе на шею! – прошипел Феофилакт, отходя в сторону.
Феофилакт не мог видеть, как Евпраксия сорвала с шеи сатанинский амулет и выбросила его со стены в море.
Когда вереница удаляющихся кораблей стала еле различима в туманной дали, а очертания красной ладьи исчезли совсем, Евпраксия отошла от высоких бойниц к противоположной стороне верхней крепостной площадки, откуда открывался захватывающий вид на город. Она поднялась на невысокий каменный барьер, перекрестилась быстрым движением и смело ринулась вниз с огромной высоты.
Часть третья
Глава первая. Бернар Клервосский
Крестоносное войско высадилось на берегу обширного Никомедийского залива. Последним отрядом, сошедшим с греческих судов на сушу у стен города Никомедии, была свита германского короля.
Гудит военный стан на равнине.
Там, где расположились крестьяне со своими семьями, был слышен детский плач и лай собак.
Русские ратники разбили палатки рядом с шатрами воинов Фридриха Швабского.
Швабы держались особняком в немецком воинстве, гордясь тем, что король Конрад родом был из древнего швабского рода Штауфенов. Вот уже больше десяти лет Штауфены управляют германскими землями к неудовольствию саксонских и баварских герцогов. Потому-то в войске Конрада было так мало рыцарей из Баварии и Саксонии.
Заплатив греческим навклерам, новгородцы оставили свою ладью, вытащенную на берег, под их присмотром.
– Через год кто-нибудь из нас вернется сюда, чтобы морским путем отправиться обратно на Русь, – сказал Василий никомедийцам.
Греки многозначительно переглядывались между собой.
Один из навклеров спросил у Василия:
– А если никто из вас не вернется?
– Этого не может быть, – без раздумий ответил Василий.
– Вся земля отсюда и до Иерусалима усеяна костями крестоносцев, витязь, а ты говоришь, такого не может быть, – усмехнулся грек. – Я не пророк, но могу сказать с уверенностью, что немногие из войска короля Конрада смогут вернуться назад.
– Мы – русичи! – горделиво промолвил Василий. – И мы вернемся!
Навклеры не стали спорить с ним: будущее покажет.
На следующий день после высадки с кораблей Конрад произвел смотр своих конных и пеших полков. Широкое поле между лагерем и берегом залива покрылось отрядами конницы и густыми рядами пехоты. Реяли на ветру знамена, топорщились частоколы длинных копий, сверкая на солнце острыми наконечниками. Овальные и треугольные щиты с крестами и геральдическими значками рыцарей живописно выделялись на фоне белых плащей конников и серых накидок пешцев.
Рыцари приветствовали короля, объезжающего верхом воинские шеренги, поднимая над головой копья, украшенные узкими флажками.
Крестьяне толпились на близлежащем холме, наблюдая за происходящим.
Конрад остался доволен готовностью своего войска к предстоящим сражениям с сарацинами.
Собрав военачальников на совет, король задал им всего один вопрос:
– Ждать ли нам французских крестоносцев или идти вперед без них?
Мнения королевских вассалов разделились.
Швабские и лотарингские рыцари высказывались за немедленное выступление. Баварские и саксонские рыцари советовали королю дождаться французов. Причем у герцогов и графов дело доходило до гневных перепалок. В королевском шатре было довольно шумно. Глашатаю всякий раз с трудом удавалось восстановить тишину.
Василий, также приглашенный на совет, дивился тому, с какой недружелюбностью друг к другу немецкие рыцари выступили в далекий и трудный поход. Находившийся вместе с Василием Потаня негромко переводил ему с немецкого на русский речи вассалов. В отличие от ромеев, подданные Конрада говорить длинно и красиво не умели, да и не стремились к этому.
Лишь герцог Фридрих, племянник короля, произнес довольно складную и разумную речь.
– Еще в стычках с венграми на реке Драве мне стало ясно, что легкая вражеская конница неодолима для нашей тяжелой кавалерии, если у врага имеется возможность для маневра, – сказал Фридрих. – Сельджукская конница по качеству не уступает венгерской, а численно даже превосходит ее. И как бы много пехоты ни было под нашими знаменами, исход сражений с сельджуками будет решать конница, по крайней мере на равнине. Насколько мне известно, до горных перевалов нам идти много дней. Значит, все это время преимущество будет на стороне сельджуков.