Не сообщалось, когда, где и какое именно «литературное начальство» обещало «издание с поправками». Далее же сказано: «Вот почему мы считаем своим долгом предложить русскому читателю полный и не искаженный текст этого произведения – замечательного по смелости и резкости обличения советской действительности»[83].
Следовало отсюда, что ЦОПЭ не воспроизвело публикацию в «Новом мире», а воспользовалось другим источником. Откуда же он взялся – читателям оставалось лишь догадываться. Зато было отмечено, что правомерен «недоуменный вопрос: как вообще подобное произведение могло появиться в подцензурной советской литературе, всего четыре года назад знавшей лишь прославление мудрости “отца народов” и рассуждения о “новом коммунистическом человеке”… Попытаемся на этот вопрос ответить».
Далее авторы предисловия описывали политическую ситуацию на исходе сталинской эпохи и специфику редакционной подготовки публикаций. Отмечалось, что «в советских журналах и газетах цензура действует своеобразно. Цензура осуществляется, главным образом, внутриредакционно. Рукопись проходит ряд инстанций. При этом в условиях террора предполагалось, что даже если какой-нибудь сумасшедший захочет рискнуть своей свободой и жизнью и принесет в редакцию неблагонадежную рукопись, то, во всяком случае, там найдется достаточно людей, которые на такой риск не пойдут, – а поэтому «крамола», даже очень умеренная, света все равно не увидит».
Эмигранты рассуждали со знанием дела. Не без иронии хвалили сталинских администраторов: «Расчет был взят правильный. К 1952 году в советской литературе воцарилась кладбищенская тишина. «Маститые» молчали, а группка недавно выдвинувшихся авантюристов пера робко спорила между собой, есть ли еще в советской действительности основания для конфликта между дурным и хорошим или, может быть, следует говорить о конфликте между хорошим и лучшим».
В общем, констатировалось, что к началу 1950-х годов советская литература оказалась и эстетически несостоятельной, и пропагандистки нефункциональной. Значит, ненужной правительству. Рассуждения же о «конфликте между хорошим и лучшим» отсылали читателей к еще памятному журнально-газетному контексту сталинской эпохи. С ее окончанием была неоднократно высмеяна некогда авторитетная «теория бесконфликтности».
Таким образом были обозначены ключевые установки. После чего было сказано: «Но как только люди почувствовали, что террор кончается, сразу началось оживление. Желающих покончить с собой в редакциях не находилось, но многие согласны были рискнуть выговором или даже местом, чтобы протащить в печать ту крупицу правды, за которую больше сейчас вряд ли взыщут. И там, где подобрались соответствующие люди, система внутриредакционной цензуры позволила им делать это. Недаром почти все «вредные» (с точки зрения режима) статьи и художественные произведения появились в «Новом мире», и ничего не появилось, например, в «Октябре»».
Объяснение редакционной политики «Нового мира» было внятным, хотя и не исчерпывающим. Но это не так важно. Главное, что предисловие – довольно пространная критическая статья. Профессионально описаны там сюжетные линии дудинцевского романа, система персонажей, политические реалии. Вот почему удивляет сочетание старательно демонстрируемой искушенности – с подразумеваемой наивностью. Критики-эмигранты словно бы не предполагали, что мюнхенское издание будет прочитано специально уполномоченными сотрудниками КГБ и ЦК КПСС.
Предисловие – буквально подарок Суслову и Поликарпову. Для начала критики-эмигранты характеризовали «Не хлебом единым» как «замечательное по смелости и резкости обличение советской действительности», затем доказывали, почему можно так интерпретировать роман, опубликованный в «Новом мире». Нашли множество аргументов. Пусть лишь на первый взгляд убедительных, суть не менялась.
Более того, в предисловии доказывалось, что и сам Дудинцев понимал: «Не хлебом единым» – антисоветский роман. Обличительный. Ну а Симонов не случайно, а сознательно помог обличителю.
Тогда получалось, что рукопись – «полный и не искаженный текст» романа – предоставил мюнхенским издателям автор или сотрудник редакции «Нового мира». Лишь такое истолкование тут возможно.
Эмигранты буквально провоцировали карательные меры по отношению к автору романа и главреду «Нового мира». Зачем такое понадобилось – другой вопрос.
Можно предположить, верили: до карательных мер дело постольку не дойдет, поскольку советский режим вскоре рухнет. Но к моменту публикации дудинцевского романа западногерманским издательством было уже ясно, что крушение – отнюдь не в ближайшей перспективе.
Допустим, провоцировали, руководствуясь соображениями конкуренции: собирались позже ссылаться на то, что в СССР писательская искренность наказуема, следовательно, настоящая литература возможно только вне «страны победившего социализма». Тогда Дудинцев и Симонов должны были стать жертвами. Однако такие расчеты слишком уж циничны.
Ни одна из гипотез не объясняет все. Существенно же, что КГБ не проводилось расследование в связи с мюнхенской публикацией. Как будто никого и не заинтересовало, действительно ли попала в ЦОПЭ дудинцевская рукопись.
Но вероятность такого отношения к эмигранстским издательствам крайне мала. Практически нулевая. Гораздо более вероятна другая причина: в КГБ знали, что за источник был использован мюнхенскими публикаторами, и как он за границей оказался. Потому и не собирались обвинять кого-либо из московских литераторов.
Еще раз подчеркнем: в советской прессе вообще не упоминалось мюнхенское издание романа «Не хлебом единым». Последствия же его были очевидны: возобновилась травля Дудинцева и Симонова. Вот и пришлось главреду «Нового мира» каяться на мартовском пленуме ССП.
Не помогло. Критики становились все более агрессивными[84].
Однако Симонов по-прежнему занимал кресло главреда. Ну а Дудинцев и вовсе отказывался признавать, что хоть в чем-либо ошибся. Парадокса тут нет. Обоих вновь защитила мировая известность романа.
Не только в Швеции собирались его выпустить. О предложениях такого рода Дудинцев и рассказывал в мемуарах. По его словам, не менее шестидесяти издателей вели переговоры с посредником – советским учреждением, еще в 1920-е годы созданным для контроля иностранных публикаций. Официально именовалось оно Всесоюзным внешнеторговым объединением «Международная книга».
От посредника Дудинцев не мог отказаться. Рискнул бы – публикации в СССР были б заведомо исключены. Как литератор он бы не существовал. Получение же гонораров в иностранной валюте исключалось – по закону[85].
Если верить мемуарам, в феврале 1957 года администрация «Международной книги» подготовила документы, подтверждавшие, что лишь она уполномочена представлять интересы Дудинцева за границей. Ну а далее полномочия были переданы «французскому агентству “Ажанс литерер артистик паризьен”».
Критерий выбора – связь с французской коммунистической партией. Потому агентство и получило «все права на издание романа, независимо от того, в какой стране он издавался».
Соответственно, издателей, обратившихся лично к Дудинцеву, он должен был переадресовать своему французскому партнеру. Так и поступал всегда, что опять подтверждается документально[86].
Уловка «Международной книги» понятна. Эта организация была инструментом правительства, а договоры с агентствами – способом легального финансирования иностранных коммунистических партий.
Впрочем, не все доходы от публикаций доставались агентству. Порою заграничные издатели вежливо, но твердо отклоняли предложение Дудинцева обратиться к его французскому партнеру. Объясняли при этом, что для них гонорар – вопрос этический, не более, а юридических обязательств перед автором нет. Тогда писателю приходилось соглашаться[87].
Известность Дудинцева ширилась, и отстранение Симонова от должности главреда было по-прежнему неуместно – с точки зрения внешней политики. В июне 1957 года роман «Не хлебом единым» вновь опубликован, и это демонстрировало иностранцам, что инвективы критиков уже не имеют прежней силы, значит, в СССР продолжается «десталинизация».
Очередная замена
Нападки на Симонова в прессе не прекратились, но ситуацию они уже не меняли. К тому же у Суслова появилась проблема гораздо более важная, чем отстранение от должности главреда «Нового мира».
Июнь 1957 года – период открытого соперничества в группе сталинских преемников. Конфликт обострился, потому как спецификой тоталитарного режима была исключена реализация многократно декларировавшегося «принципа коллективного руководства»[88].
В предложенной Маленковым пропагандистской схеме «принцип коллективного руководства» противопоставлялся «культу личности». Это означало сохранение уже сложившегося тогда баланса сил[89].
Но сохранить его было невозможно. Кто-либо из группы сталинских преемников все равно монополизировал бы власть. Хрущев оказался наиболее решительным, и конкуренты объединились против него. Использовали традиционный способ – заговор.
На этот раз заговор не помог. Лидера партии тогда поддержал министр обороны – маршал Г.К. Жуков. А заговорщики вскоре были официально выведены из состава ЦК партии – в качестве «антипартийной группы»[90].
Официально ее лидером объявлен Маленков. Так ли было – в данном случае не имеет значения. Важно, что отстранение «антипартийной группы» от власти оформлялось пропагандистски как продолжение борьбы со сталинистами, ответственными за «массовые репрессии».
На стороне Хрущева выступил тогда Суслов, хотя он считался противником маленковских новаций в области пропаганды. Опытный функционер вовремя поддержал сильнейшего и – упрочил свое влияние.