бласти литературы. Естественно, что и проект «Литературная Москва» оказался под ударом.
Наиболее заметной стала тогда «критическая бомбардировка» журнала “Новый мир”. Альманах вторым был в списке критикуемых изданий.
Редактора «Нового мира» в декабре 1956 года защитили инициативы заграничных издателей, добивавшихся права выпустить роман Дудинцева. У редколлегии «Литературной Москвы» такой защиты не было, и руководство ССП отступило без сопротивления. Выигрывал Суслов. Ему этот проект был уже не нужен.
Стоит подчеркнуть: реализация проекта «Литературная Москва» стала возможной в условиях подготовки к XX съезду партии. Тогда и главред «Нового мира» получил особые полномочия.
Примерно тогда же началась реализация еще одного проекта – иллюстрированного журнала «Юность». Название обозначало целевую аудиторию. Инициатором был Секретариат ССП, а главредом назначили сталинского лауреата В.П. Катаева, несмотря на то, что в партии он не состоял. Первый номер концептуально нового издания подписан к печати 10 июня 1955 года[105].
В партию главреду пришлось вступить через пару лет – обязали, чтобы из правила не было исключений. Ну а в журнале началась литературная биография многих знаменитых писателей. К примеру, В.П. Аксенова, А.В. Гладилина, А.В Кузнецова. Популярность издания росла, и во избежание ажиотажа ЦК КПСС приходилось санкционировать рост тиража. В 1958 году – триста тысяч экземпляров[106].
Но полномочия главреда на исходе 1950-х годов ограничивались все более. В итоге Катаев оставил свой пост.
С февраля 1962 года у редакции «Юности» новый руководитель. И тоже сталинский лауреат – Б.Н. Полевой[107].
Три примера – «Новый мир», «Юность», «Литературная Москва» – отражают тенденцию. «Оттепельные» проекты модифицированы, либо вовсе ликвидированы. Суть одна.
Надо полагать, Гроссман, состоявший в правлении ССП, тенденцию уяснил после закрытия «Литературной Москвы». За оттепелью – заморозки.
Мобилизующий инцидент
Полемика о хронологических рамках «оттепели», как отмечалось выше, вряд ли плодотворна, если и само понятие толком не определено. Характерно же, что завершение «оттепельного» периода некоторые исследователи соотносят с так называемым «делом Пастернака».
Как известно, Пастернак не только передал иностранцам рукописи романа «Доктор Живаго», тем самым организовав несанкционированные издания. Он еще и получил в 1958 году Нобелевскую премию. За этим последовала широкомасштабная травля в советской прессе. Инкриминировали нобелевскому лауреату клевету и предательство.
Скандал был международный. Нобелевского лауреата правительство вынудило отказаться от награды и опубликовать покаянное письмо в «Правде». Ну а коллеги исключили его из ССП. Как закономерный итог травли воспринималась многими смерть Пастернака в 1960 году. Похороны, на которые приехали тысячи читателей, стали, по сути, демонстрацией протеста.
О скандале написано множество работ. В истории советской литературы «дело Пастернака» – хрестоматийный пример не только расправы с инакомыслящим, но и постыдной угодливости писательского сообщества.
Почти через три десятилетия ССП отменил свое решение об исключении Пастернака. За это время сформировалась традиция анализа скандала. Ее и позже не нарушали исследователи. Доминировала публицистическая компонента, соответственно, Пастернак был объявлен безвинной жертвой тоталитарного режима.
Вывод явно спорный. Но споры о пропагандисткой прагматике скандала не велись. Пожалуй, единственный случай выхода за рамки традиции – опубликованная в 2009 году книга И.Н. Толстого «Отмытый роман Пастернака: “Доктор Живаго” между КГБ и ЦРУ»[108].
Автор доказывал, что первое русское издание «Доктора Живаго», по сути, пиратское. Выпущено оно вопреки планам итальянского издателя, который получил от Пастернака все права.
Интрига, согласно Толстому, развивалась поэтапно. Сначала одну из рукописей тайно скопировали агенты ЦРУ, фотокопию же передали в типографию ЦОПЭ. Далее верстка попала в голландское издательство, где тираж срочно напечатали, вынудив законного правообладателя визировать издание. Так появилась книга на языке оригинала, что и было обязательны условием присуждения высшей литературной награды.
Нобелевский комитет, соответственно, получил возможность принять решение в 1958 году, а не позже. Эту цель и ставили организаторы интриги.
Сама концепция монографии Толстого, эпатирующее заглавие и демонстративно неакадемическая манера изложения провоцировали спор. Правда, возражения литературоведов сводились к инвективам: автор встал на сторону тех, кто в 1958 году инкриминировал Пастернаку содействие врагам СССР, предательство.
Толстой же ссылался на документальные свидетельства. А возражения заранее высмеял: «Присутствие ЦРУ (или любой другой разведывательной, политической, вражеской силы) ломает сложившиеся стереотипы, рушит пастернаковский миф, старательно возводившийся на протяжении полувека».
Исследователь подчеркивал: его оппоненты руководствуются вовсе не соображениями защиты гонимого. Она давно утратила смысл, но «ушло у защитников поэта слишком много сил и лет, чтобы теперь, когда историческая победа одержана, и пастернаковское наследие доступно читателю на родине, позволить кому-то портить создавшуюся концепцию своими фактами».
В этом аспекте правота Толстого не вызывает сомнений. Действительно, возражения оппонентов сводились к требованиям не «портить создавшуюся концепцию своими фактами».
Еще пять лет спустя выяснилось: автор эпатажной книги не ошибся в главном. ЦРУ официально признало свою причастность к первому изданию «Доктора Живаго» на русском языке[109].
Толстой, кстати, настаивал, что сам Пастернак не имел отношения к политическим интригам. Он – «герой 50-х, человек, осмелившийся преступить все кромешные советские понятия, сломавший самого себя, согласившийся на любые кары во имя своего творения, одиночка, пример и символ эпохи…».
Для Гроссмана это и в самом деле был пример. Не только победы, но и расправы с победителем. Кампания против Дудинцева завершилась совсем иначе.
Трудно судить, знал ли Гроссман о мюнхенском издании романа «Не хлебом единым». В силу функционерского статуса мог получить такие сведения. Тогда итоги кампании счел бы вполне обнадеживающими: Дудинцев не подвергся хоть сколько-нибудь серьезным гонениям. Не ставился вопрос об исключении из ССП, да и печататься не мешали.
С Пастернаком же именно расправились. Зато автор романа «Доктор Живаго» обозначил и стратегию подготовки издания за границей, и технику защиты от преследований на родине.
Уместно еще раз подчеркнуть: несанкционированная публикация не была нарушением закона. Пастернак не нарушил даже устав ССП. Не предусматривались там непосредственно инциденты подобного рода. Каждый литератор после «дела Пильняка и Замятина» понимал, в чем его обвинят, если рискнет пренебречь негласным запретом.
Пастернак действовал предусмотрительно. В начале 1956 года он передал беловые рукописи «Доктора Живаго» редакциям «Нового мира» и «Знамени». Таким образом заранее демонстрировал, что готов и намерен публиковать роман в СССР. После чего, не дожидаясь ответа из редакций, начал переправлять рукописи через границу.
Не так уж трудно было это сделать. Советскую знаменитость часто посещали иностранные коллеги-литераторы, журналисты, филологи. Времена уже не сталинские. А функционеры ЦК партии не имели еще опыта, чтобы предвидеть интригу. Да и немудрено: тремя годами ранее заграничная публикация романа под своим именем рассматривалась бы как самоубийство, мировая известность не защитила бы ослушника.
К моменту отправки пастернаковских рукописей за границу прежние средства пресечения и расправы оказались неактуальными. А других не успели найти, когда в ЦК КПСС поступили сведения о подготовке заграничного издания.
Но поиски были недолгими. В сентябре 1956 года редакция «Нового мира» отправила Пастернаку официальное письмо. Отказ от публикации обосновывался ссылками на свойственный роману «дух неприятия социалистической революции»[110].
Письмо готовилось по указанию и под контролем функционеров ЦК КПСС. Это было официальное предупреждение.
Демонстрировалось, что рассуждения об отсутствии злого умысла не помогут: даже если раньше Пастернак и не считал роман антисоветским, пришло время изменить мнение. И – немедленно остановить заграничную публикацию. А иначе будет признано, что деяние, предусмотренное пунктом 10 статьи 58 УК РСФСР, совершено умышленно.
Пастернаку, согласно планам ЦК партии, надлежало вытребовать из-за границы свою рукопись – якобы для завершения работы. Но такой вариант автор крамольного романа предвидел, издатель был предупрежден.
Ведя игру, Пастернак рисковал. Однако мог настаивать: все распоряжения ЦК партии выполнял, проявляя бесспорную лояльность.
Итальянский перевод «Доктора Живаго» был издан в ноябре 1957 года. Это не только не комментировалось, но и не упоминалось в советской прессе. Аналогично – издание французского перевода семь месяцев спустя.
К сентябрю 1958 года роман опубликован на языке оригинала. Вскоре тираж поступил в магазины нескольких стран и сразу был раскуплен.
Допустимо, что большинство советских граждан не узнало бы и об этом издании, если бы 23 октября 1958 года Пастернак не стал нобелевским лауреатом. Скрывать такое событие было трудно. А главное – нецелесообразно.
Нобелевская премия ослушнику дискредитировала советскую издательскую модель. Получилось, что можно печататься за границей, не спрашивая разрешения. Кроме того, награда разрушала писательскую иерархию, тщательно выверенную партийными функционерами. На ее основе распределялись гонорарные ставки и устанавливались тиражи. Если же автор романа «Доктор Живаго» признан