Согласно Липкину, он, после издания очерка в ереванском журнале, получил от Берзер совет: предложить Твардовскому «перепечатать «Добро вам» в разделе «По страницам журналов»: был такой раздел в «Новом мире», в нем помещались небольшие произведения, взятые из провинциальных журналов».
В данном случае неважно, советовала ли такое Берзер. Главное, что далее Липкин сообщил: «Твардовский, как и я, был членом комиссии по литературному наследству Гроссмана, и моей обязанностью, среди прочих, было информировать Твардовского о наших заседаниях, которые он не посещал».
Но если Твардовский вообще «не посещал» заседания, так не присутствал бы и на последнем, даже будь он жив. Смерть его не изменила бы расстановку сил в комиссии по литературному наследию Гроссмана.
Выдумана и липкинская «обязанность информировать Твардовского». С новомирским главредом Березко как функционер достаточно часто встречался на заседаниях Секретариата ССП, и уже поэтому обоим не нужен был посредник.
Да и Липкину к началу работы комиссии – за пятьдесят. В ССП состоял более тридцати лет, считался авторитетным переводчиком, так что не по годам ему, да и не по статусу быть на посылках у Березко.
«Обязанность» – выдуманная причина разговора с Твардовским. В его друзьях Липкин не числился, это многие современники помнили, так что вне редакции беседа маловероятна. Опять же, формально предложить главреду публикацию следовало бы председателю комиссии – Березко. Вот и пришлось Липкину фантазировать, чтобы обозначить свою активность.
Придумано и продолжение истории про конфликтную ситуацию в «Новом мире». Липкин сообщил, что «Твардовский наотрез отказался перепечатать “Добро вам”. Он сказал, что высоко ценит моральные качества Василия Семеновича, но что писатель он средний. Я напомнил Твардовскому о его прежних, известных мне отзывах о Гроссмане, весьма хвалебных, даже восторженных. Твардовский крепко выругался, я ответил ему в том же духе…».
Как выше отмечалось, не занимался Липкин ереванскими публикациями очерка, аналогично и московская публикация – в сборнике – подготовлена без его участия. Опять же, нет оснований полагать, что Березко понадобился бы посредник.
Липкин запутался в своих версиях. Это немудрено. Он решал сразу две задачи: конструировал биографический миф Гроссмана и одновременно – собственный.
Для решения первой задачи требовалось доказывать, что Твардовский как представитель сил добра был всегда на стороне Гроссмана. По крайней мере, не противостоял ему. Решая вторую, Липкин демонстрировал, что сам он и после смерти друга оставался верен дружбе, бесстрашно конфликтовал с каждым из предавших ее, невзирая на авторитеты. Тут и возникали противоречия – даже на уровне вымысла.
История про «здорово напуганных» Березко и Галина тоже выдумана. Кстати, разоблачения Липкин мог не опасаться: еще до издания мемуаров оба умерли. В данном случае неважно, из-за чего с ними сводил счеты мемуарист. Очевидна прагматика версии: деятельность комиссии по литературному наследию Гроссмана прекратилась только из-за трусости председателя. Других причин не было.
Липкин это еще раз акцентировал. По его словам, Березко «понимал, что поступил гадко. Встретив однажды меня, он спросил: “Вы не подадите мне руки?” Я подал ему руку. Ничтожный, слабый, он мог бы в другом обществе быть приличным человеком».
В общем, «самый близкий друг Гроссмана» пожалел труса, когда тот раскаялся. Такое запоминается. Но яркая деталь опять выдумана. Цель понятна: отвлечь читательское внимание от несуразиц всей истории о комиссии по литературному наследию. А главное – скрыть причины, в силу которых работа внезапно прекратилась.
Зато можно определить, как долго – по словам Липкина – работала эта комиссия. В июле 1965 года начали, а закончили примерно через пять лет.
Не так уж мал срок. Теперь сопоставим с ним описанные мемуаристом результаты – согласно библиографии.
Сразу два рассказа Гроссмана опубликовано в майском номере журнала «Москва» за 1966 год. Еще один напечатал в июле «Наш современник»[185].
Перейдем теперь к упомянутым Липкиным «военным дневникам». Было тоже две публикации.
Несколько выдержек из гроссмановских записей военных лет – в семьдесят восьмом томе антологии «Литературное наследство». Ее выпускал Институт мировой литературы Академии наук СССР. Книга сдана в набор 29 января 1966 года[186].
Журнал «Вопросы литературы» поместил выдержки из гроссмановских записей в майском номере 1968 года. Публикация была побольше, нежели в «Литературном наследстве», но все равно невелика[187].
Липкин утверждал, что комиссии удалось еще и напечатать гроссмановский очерк, правда, «в искаженном виде». С учетом ранее сказанного мемуаристом, понятно: речь шла о публикации в сборнике. Выпущен он издательством «Советский писатель» в 1967 году. Объем – примерно девять печатных листов[188].
Значит, публикаций всего пять. Такой результат пятилетней работы трудно назвать значительным. Вот почему Липкин и употребил слово «удалось», когда подводил итоги. Подчеркнул, что комиссия занималась «литературным наследием автора арестованного романа».
Но тем более странно, что Липкин вообще не упомянул о публикациях, тоже относящихся к указанному им же периоду деятельности. Прежде всего – газетных.
Весьма популярен был тогда столичный еженедельник «Литературная Россия». Гроссмановский рассказ напечатан там 11 марта 1966 года[189].
Не менее популярной была «Литературная газета». Рассказ Гроссмана напечатан там 23 августа 1967 года[190].
Были и другие заметные газетные публикации того же периода. Вряд ли мемуарист считал их не заслуживающими упоминания[191].
Не упомянул он и переиздание романа «Степан Кольчугин». Его в 1966 году выпустило издательство «Художественная литература»[192].
В 1972 году вышел еще один сборник гроссмановской прозы – воениздатовский. Липкин о нем тоже не упомянул[193].
Объяснение – во всех случаях – одно. Липкин не знал про эти публикации. Да и о прочих, упомянутых в мемуарах, лишь слышал, однако не видел. Потому и характеризовал их с продуманной невнятностью.
Судя по осведомленности Липкина, комиссия не решала упомянутую им задачу – «издания и популяризации литературного наследия Гроссмана». Другой вывод сделать нельзя. Забывчивость тут ни при чем.
Истории про «напуганного» и раскаявшегося Березко, а также о перебранке с Твардовским сочинены еще и затем, чтобы отвлечь внимание читателей от бездействия комиссии. Создать видимость работы и помех.
Видимость и сущность
На самом деле изданиям Гроссмана не препятствовала идеологическая цензура. По крайней мере, препятствий было не больше, чем после обращения к Хрущеву. Это видно по динамике публикаций – как прижизненных, так и посмертных.
Летом 1964 года вновь опубликован роман «За правое дело». Книгу выпустило издательство «Советский писатель»[194].
Весной 1965 года опубликован небольшой сборник рассказов «Осенняя буря». Его выпустило издательство «Советская Россия»[195].
Разумеется, издание планировалось еще при жизни Гроссмана. Но книга была сдана в набор на исходе ноября 1964 года и подписана к печати два месяца спустя. Комиссия по литературному наследию еще не была тогда сформирована. Но издательство не нуждалось в ее посредничестве. Занималась публикацией вдова – Губер.
7 мая 1965 года «Литературная Россия» напечатала выдержки из гроссмановский записных книжек военных лет. Хранила их, как известно, Губер, она и стала публикатором. Опыт в этой области у вдовы был невелик, так что предисловие написал давний гроссмановский приятель – Галин[196].
Комиссия по литературному наследию опять ни при чем. Она была сформирована через два месяца.
Заголовок публикации – «Народ на войне». Скорее всего, это цитата или реминисценция. В 1917 году киевским издательством выпущена так озаглавленная кника С.З. Федорченко. По словам автора, она составлена из записей военных лет. В нэповскую эпоху было несколько дополненных переизданий, включавших и материалы более поздние[197].
О записных книжках Гроссмана отнюдь не случайно вспомнили именно в 1965 году. Тема войны оказалась весьма актуальной – изменился политический контекст.
Как известно, в октябре 1964 года лидером партии стал председатель Президиума Верховного Совета СССР Л.И. Брежнев. Его поддержали руководители КГБ и Министерства обороны.
Официально Хрущеву, как ранее Сталину, инкриминировали монополизацию власти, произвол. И опять было провозглашено возвращение к «ленинским принципам коллективного руководства»[198].
Новый лидер нашел и новый прием идеологической консолидации. К двадцатилетию окончания Великой Отечественной войны Указом Президиума Верховного Совета СССР был установлен государственный праздник – День Победы. Отмечали его каждый год 9 мая[199].
Инициированная Хрущевым кампания «разоблачения культа личности» деактуализовалась окончательно. Подразумевала она, кроме прочего, скорбь и раскаяние – количество жертв сталинского режима исчислялось миллионами, а причастных к преступлениям было еще больше. Новая пропагандистская схема обозначала иные перспекивы осмысления прошлого.