[93].
Этот прием использовался не только при инструктаже особо доверенных агитаторов. Писатели тоже создавали карикатуры на Троцкого. К примеру, наиболее скандальной публикацией 1926 года стала помещенная «Молодой гвардией» в девятом номере повесть С. А. Малашкина «Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь»[94].
Повесть – о быте коммунистов и комсомольцев. Речь шла о причинах так называемой половой распущенности.
Эта тема постоянно обсуждалась в периодике. Многие журналисты доказывали, что такие популярные в партийно-комсомольской среде лозунги, как «свободная любовь» и «ликвидация буржуазного института брака», не имеют ничего общего с трудами «классиков марксизма». Логика в данном случае была неприменима, цитаты мешали бы, так что пришлось апеллировать к эмоциям. В лучшем случае наличие проблемы объяснялось ссылками на «пережитки прошлого» и «угар нэпа». Однако не обходилось и безинвектив в адрес «левой оппозиции»[95].
Малашкинскую повесть можно считать типичным примером аргументации подобного рода. Ее главный отрицательный герой – Исайка Чужачок – в общежитии некоего вуза пропагандирует разврат как условие «нового быта». Пропагандист не только наделен «говорящим» прозвищем. Акцентировано, что он – еврей. А главное, идеолог «свободной любви» утверждает: его в родном городе называли «маленьким Троцким».
Противостоит же Исайке партийный функционер, конечно, русский. Он и объясняет запутавшейся в многочисленных связях героине, что «половая распущенность» чужда русскому национальному характеру. И та убеждается: нельзя судить обо всех комсомольцах и коммунистах по Чужачку и его адептам. Понимает, что неуместно, рассуждая о нравах партийно-комсомольских, «смешивать детей ответственных работников, детей советских служащих, а больше всего подозрительную молодежь, приехавшую с окраин, с молодежью от станка, настоящей рабочей молодежью».
Намек был прозрачным. «Подозрительная молодежь, приехавшая с окраин» – недавние обитатели «еврейских местечек», попавшие в крупные города после упразднения черты оседлости. Они и «левые», т. е. сторонники Троцкого, и пропагандисты «свободной любви», чуждой русскому характеру.
Троцкий, разумеется, «свободную любовь» не пропагандировал. Но обвинение в «левизне» экстраполировалось на любую область.
Повесть Малашкина не раз переиздавалась. Тысячам читателей вновь и вновь объясняли, что пресловутые «троцкисты» виновны и в «половой распущенности» молодежи. Сам факт публикации вновь доказывал: влияние отставного наркомвоенмора уменьшается[96].
Откровенный антисемитизм малашкинской повести возмутил многих. Понятно, что причины, обусловившие ее публикацию, нельзя было анализировать на уровне печати. Зато о фальши, отсутствии сколько-нибудь убедительной мотивации поступков и суждений писали не раз. В том числе и «старый большевик» В. В. Полонский. Журнал «Новый мир» во втором номере 1927 года опубликовал его статью «Критические заметки»[97].
Полонский инкриминировал Малашкину пропаганду антисемитизма. Инвектива была завуалирована, однако – благодаря контексту – вполне понятна современникам. По словам критика, сказанное малашкинской героиней следовало понимать только как «огульное обвинение всей “нерабочей” молодежи, приехавшей с окраин, против которого необходимо бороться» (курсив Полонского. – Ю. Б.-Ю., Д. Ф.).
Отсюда следовало, что «необходимо бороться» с теми, кто допускает в печати «огульное обвинение» всей еврейской молодежи. Статья была, по сути, обращена к организациям, издававшим журнал «Молодая гвардия». Значит, адресована лидерам партии, санкционировавшим публикацию малашкинской повести. Ошибкой предлагал считать ее Полонский. Стыдил.
Он атаковал Малашкина, а вот защитить Троцкого не пытался. Того уже вывели из Политбюро ЦК партии. Не было там Зиновьева и Каменева. На XV партийной конференции, начавшейся в октябре 1926 года, Сталин добился безоговорочного осуждения всех оппозиционеров. После чего началась очередная кампания борьбы с антисемитизмом. Недолгая.
Громя недавних союзников и главного конкурента, генсек новый союз заключил – с Н. И. Бухариным. Тот, как известно, считался одним из главных идеологов так называемой новой экономической политики. Его авторитет сыграл важную роль в борьбе с «левой оппозицией».
Дискредитацию Бухарина начал Сталин лишь в 1928 году. Троцкий из партии тогда исключен, еще и выслан в Алма-Ату. Зиновьев и Каменев лишились постов, но покаялись в печати, что избавило их от ссылки.
С Бухариным спор шел тоже о нэпе. Недавнему ближайшему союзнику генсека ставили в вину отказ от главной задачи большевистской партии – построения социализма. В связи с чем выбран был и новый термин – «правая оппозиция».
Если Троцкому и его сторонникам ранее инкриминировали радикализм, пресловутую «левизну», то «правой оппозиции», напротив, консерватизм. Все прежние суждения Бухарина о нэпе рассматривались в качестве ошибочных, если не предательских, отражающих нерешительность, оппортунистическое стремление принять идеологию капитализма. Соответственно, обвинения эмблематизировал термин «правый оппортунизм».
Полемика была непродолжительной. Бухарин тоже признал свои суждения ошибочными. В официальной советской историографии очередная победа генсека терминологически обозначена как разгром «правой оппозиции».
Сталин после этой победы инспирировал очередную кампанию борьбы с «левой оппозицией». Не менее масштабную, чем прежние. Антисемитская карта была опять разыграна. В январе 1929 года окончательно дискредитированный Троцкий выслан из СССР. Можно сказать, ему тогда повезло. Десятки тысяч его сторонников без суда были сосланы в отдаленные районы страны. У Сталина больше не осталось сколько-нибудь влиятельных конкурентов. И опять началась кампания борьбы с бытовым антисемитизмом, нараставшим лавинообразно, что и фиксировалось сводками ОГПУ.
Новую пропагандистскую кампанию многие советские интеллектуалы воспринимали с надеждой. Подразумевалось, что рост антисемитизма обусловлен издержками борьбы партийного большинства с оппозиционерами.
Вряд ли нужно доказывать, что Гроссман был знаком с повестями Тарасова-Родионова и Малашкина, а также мнениями рецензентов. Журналы читал регулярно, изменение политической ситуации не мог не заметить.
Очередная пропагандистская кампания, маскировавшая предыдущую, антисемитскую, была особенно масштабна. Соответствующие материалы печатались в периодике по всему СССР. Характерный пример – карикатура Я. М. Бельского «Юдофил», опубликованная харьковским сатирическим журналом «Червоний перець» в январском номере 1929 года[98].
Журнал – приложение к газете «Коммунист», ее выпускал ЦК Союза профсоюзов УССР. Карикатуристом изображен кабинет некоего директора, сидящего за письменным столом, на котором телефонный аппарат – общеизвестный тогда символ начальственного статуса. К начальнику склонился подобострастный секретарь, фиксирующий в блокноте последнее распоряжение: «Напишите куда следует, что у нас антисемитизма нет, ибо по моему приказу все евреи еще два месяца тому назад уволены с предприятия».
До начала пропагандистской кампании цензоры сочли бы крамольной такую карикатуру. А в январе 1929 года шутка Бельского оказалась вполне уместной.
Готовя к печати очерк «Бердичев не в шутку, а всерьез», Гроссман вовсе не забывал о цензуре. Наоборот, был к ней очень внимателен, почему и сумел использовать новую цензурную ситуацию в своих интересах. Он хотел публично выступить против антисемитизма и нашел способ. Кстати, Ильф и Петров подвели несколько позже итоги той же самой пропагандистской кампании.
Мнимый парадокс
Очерк в «Огоньке» – первое обращение Гроссмана к «еврейской теме». Допустимость и даже уместность на исходе 1920-х годов обусловлены спецификой актуального тогда политического контекста.
Полвека спустя этот контекст утратил актуальность. Государственный антисемитизм в СССР предсказуемо ассоциировался с гораздо более масштабными и откровенными пропагандистскими кампаниями. Можно сказать, всемирно известными. Эмблематизирует их введенный секретарем ЦК партии А. А. Ждановым в 1948 году термин «безродные космополиты»[99].
Как известно, термин «космополит», т. е. гражданин мира, был в досоветскую эпоху вполне нейтральным. А позже негативно окрашенным постольку стал, поскольку советская пропаганда изначально противопоставляла «социалистическому государству» – все прочие. Как заведомо враждебные, готовящие интервенцию.
Жданов лишь подвел итоги пропагандистским кампаниям прежних лет. Выступая на посвященном вопросам культуры совещании в ЦК партии, он противопоставил «безродных космополитов» – патриотам. Изначально русским, затем и советским. Прагматика такого противопоставления с необходимостью подразумевала культурную изоляцию «социалистического государства». И конечно, борьбу с его идейными противниками, выражающими интересы враждебного «западного окружения».
Инспирированная Сталиным речь Жданова обозначила начало очередной антисемитской кампании. Не в печати, а на административном уровне постулировалось, что национального государства у евреев давным-давно нет, значит, патриотизм им традиционно чужд, присуще враждебное отношение ко всему русскому и, конечно, советскому. А на уровне публикаций тенденция проявлялась в том, что обычно «космополитами» оказывались именно граждане с еврейскими фамилиями[100].
Но советские пропагандисты все еще обходились намеками и полунамеками. Откровенно антисемитских инвектив не было в печати до 13 февраля 1953 года, когда «Правда» опубликовала сообщение