С прочими рукописями все не менее удачно получилось. Горький, по словам Гроссмана, был намерен развивать успех: «Рассказы ему тоже понравились, и он их передал в “Литерат. газету” для напечатания».
Дебютный рассказ и за пределами СССР заметили. Гроссман о том сообщил: «“В городе Бердичеве” уже переведен на немецкий язык».
Это была немалая удача. А еще Гроссмана известили, что он в коллективе авторов «книги “Человек второй пятилетки”, выходящей под редакцией Горького и Бухарина».
Новый «Пятилетний план развития народного хозяйства СССР», как известно, был утвержден XVII съездом партии, закончившимся в феврале 1934 года. Упомянутая же Гроссманом книга – очередной горьковский проект. Реализовать его надлежало литераторам, которых вскоре приняли бы в ССП. Официально планировавшееся заглавие – «Люди второй пятилетки».
Понятно, что дебютант попал в число авторов по указанию Горького. Таким образом, председатель Оргкомитета вновь напомнил литературным функционерам о своем покровительстве. Но, судя по тому же письму, гроссмановскую депрессию не вполне компенсировало повышение статуса: «Дела мои сейчас заканчиваются, и я, вероятно, числа 10-го смогу поехать в Бердичев. Вчера послал деньги маме и Наде. В общем, цвету, сознаюсь тебе. Единственная беда, и очень большая, серьезная беда, что я здесь совершенно одинок. Близкие мне люди – мама, ты, Надя – на тысячеверстном расстоянии от меня».
Постепенно становились привычными заботы профессионального литератора. 8 мая Гроссман сообщил отцу: «Я десятого еду в Бердичев. Пробуду там очень недолго – дней 5 или 10 (максимум). Дело в том, что издание “Глюкауфа” в Москве требует моего присутствия (гранки, корректура и пр.)».
Состоялась наконец долгожданная встреча с покровителем. О чем в письме сказано: «Был 5го у Максима Горького».
Встречу с Горьким ждал более месяца. Акцентировал: «Просидел у него с 6 вечера до 12 ночи».
Горький, вероятно, так и планировал. Суммируя, Гроссман сообщил: «Беседа эта была для меня исключительно интересна. Говорили на вечные темы – человек, любовь, прогресс, религия, счастье, наука».
К делам профессиональным не сразу перешли. Гроссман отметил, что некоторые горьковские суждения поразили «своей новизной и оригинальностью. Он одобрил мой переход в литературу, очень заинтересовался новой книгой, которую я сейчас начал писать…».
Значит, еще до встречи с покровителем Гроссман считал, что «переход в литературу» уже состоялся. Да и Горький такого мнения придерживался. Потом он именно «одобрил» состоявшийся «переход в литературу».
Гроссман, по его словам, ждал мнения о рукописях, что давно были переданы Горькому. Прежде всего – «по поводу уже прочитанного им (“Глюкауф” и рассказы)…».
В целом оценку знал. Но важны были детали, и Горький, согласно письму, сказал: «“Глюкауф” должен был быть компактней, рассказы показывают Ваш большой рост».
На первый взгляд все понятно. «Глюкауф» нужно бы сократить, а рассказы и так хороши. Но при чем же тут «большой рост»?
Такая фраза свидетельствует, что литературный уровень стал выше. Но в письме не сказано, с чем Горький сравнивал гроссмановские рассказы.
Можно понять и так, что Горький полагал, будто «Глюкауф» написан раньше, нежели рассказы. Но об этом в письме тоже нет сведений.
Описывая визит, Гроссман в подробности не вдавался. Существенной роли они не играли. В контексте же горьковского отзыва полуторагодичной давности получают дополнительные смысловые оттенки суждения о романе и рассказах.
«Глюкауф», по мнению Горького, следовало изначально сократить. Убрать все, что относилось к «тупоумию шахтеров, пьянству, дракам». Это Гроссман и сделал. Точнее, редакторы вместе с ним поработали. В романе и рассказах не было прежнего «натурализма». Соответственно, «большой рост».
Если верить письму, Горький более не характеризовал рукописи. Только «улыбнулся и сказал: “А в общем я думаю, что Вы не нуждаетесь, чтобы говорить Вам комплименты”».
Обстановка была вполне домашней. К тематике профессии Горький более не возвращался, вспоминал о детстве и юности на Волге: «За ужином он рассказывал всякие волжские истории – про капитанов, матросов, рыбаков».
В общем, долгожданный визит состоялся, Горький еще раз подтвердил свое намерение помогать дебютанту. Ну а Гроссман в письме итоги подвел: «Что тебе сказать? Такие встречи не забываются, остаются на всю жизнь».
Рассказал отцу и о других новостях. Уже не столичных: «Получил вчера первый читательский отзыв из Донбасса, с шахты “Холодная балка”. “Глюкауф” им понравился».
Упомянутая в письме шахта «Холодная балка» находилась в районе Макеевки. Кто сообщил Гроссману мнение недавних коллег – не указывалось. Было существенно именно одобрение горняков. Его и ждал.
Меж тем «Глюкауф» все еще готовили к публикации в Издательстве МТП и горьковском альманахе. Соответственно, Гроссман рассказывал: «Последнюю пару дней я не пишу, забили дела с литературной правкой рукописи и пр.».
Обсуждались и отцовские планы. Время от времени они менялись, и сын отметил: «Твое письмо относительно решения перейти в Институт прикладной минералогии я получил. Почему ты опять заколебался? По-моему, это нужно сделать».
Речь шла о московском Институте прикладной минералогии и металлургии. Химики там постоянно требовались, но отец сомневался, что востребован будет его многолетний опыт работы на шахтах.
Что до отпуска, то отец и сын планировали его вместе провести. Сроки обсуждались, и Гроссман констатировал: «Летние планы пока очень неопределенны. Улыбается Алтай, да уж больно далеко ехать».
Уехал он в Бердичев. 26 мая отцу сообщил: «Относительно моего летнего отдыха дело складывается так, что он будет перенесен на осень, так как сейчас я занят работой. Вероятно, в ближайшие 20 дней поеду в Сталино, собирать нужный мне материал. Пробуду там дней 10 либо недели две».
Пресловутый «материал» нужен был для романа о молодом шахтере, ставшем одним из большевистских лидеров. Действие начиналось в 1900-е годы.
К роману Гроссман приступил давно. Еще 19 февраля сообщал отцу: «У меня к тебе несколько вопросов в связи с новой книгой, которую я начал писать.
1) Какие книжки “революционно-агитационно-политического” характера были в ходу в период 1905–1910 гг. при работе с.-д. среди заводских рабочих (на Украине, скажем).
2) Какова была продолжительность рабочего дня на заводах в этот период.
3) Какие художественные произведения (писатели) были тогда популярны.
4) Укажи мне книжку, которая бы давала характеристику положения рабочего класса примерно с 1900 г., и, если она есть у тебя, пришли ее мне (экономически, зарплата, условия труда, соц. страхование и пр.)».
Отец нужные сведения тогда предоставил, и на исходе мая работа была в разгаре. Тем более что замысел одобрил Горький.
Заглавие позже выбрано по имени главного героя – «Степан Кольчугин». Гроссман собирался использовать макеевские наблюдения, что и делал, когда писал «Глюкауф». Но из первой редакции повести многое исключено по цензурным соображениям. Суть претензий и способ избавиться от них объяснил Горький осенью 1932 года: изображение шахтерского быта соответствует «правде прошлого». Дебютант воспользовался указанием, и действие нового романа перенес в прошлое – «досоветское».
Отпуск Гроссман отложил. Решение свое объяснил спецификой пребывания в гостях у бердичевской родни: «Вообще же живу я здесь прямо в санаторных условиях, ем, пью (молоко) и вешу на 2 кг больше, чем при отъезде из Чемала. Так что спешки большой с отдыхом нет».
Мать собиралась опять лечиться в Одессе, а после – навестить сына в Москве. Дебютная же ситуация к лету складывалась вполне удачно: Горький ясно дал понять, что намерен помогать и в дальнейшем.
Фундамент удач
Характерно, что в письмах отцу Гроссман не обсуждал, с чего бы вдруг ему решил помогать Горький. Ответ вроде бы подразумевался контекстом.
Если судить по гроссмановским письмам, о нем Горький узнал от знакомых, передавших рукописи, прочел и решил помочь дебютанту. Отчасти так и было.
Но – лишь отчасти. Горький покровительствовал отнюдь не каждому талантливому дебютанту. Нередко о рукописях, попадавших к нему через знакомых, отзывался весьма резко. С Гроссманом так и случилось осенью 1932 года. Автору повести была предоставлена лишь защита от политических обвинений, дан совет, как изменить содержание повести, а в остальном предложено самостоятельно решать «вопросы».
Спустя полтора года ситуация изменилась коренным образом. Горький получил новые сведения о Гроссмане, причем от тех, кому доверял. И новые рукописи оказались весьма кстати.
Гроссман, заключая договор с Издательством МТП, предоставил, как полагалось тогда, заполненную анкету и автобиографию. Кроме того, рассказывал о себе друзьям-писателям – Катаеву и Зарудину. Вот и Горький получил сведения. Знал, что бердичевский уроженец работал с юности, 1-й МГУ окончил, стал донбасским горным инженером, затем вузовским преподавателем, ученым, опубликовал несколько научных работ, да и на московской фабрике в заместители технорука выбился. Профессиональная реализация несомненна. Вряд ли кто рискнул бы заявить публично, что химик решил литературой заняться, потому как в своей профессии успехов не добился. Успехи были явными.
Биография Гроссмана, тематика рассказов и романа идеально соответствовали всем не раз напечатанным суждениям Горького о профессии литератора.
Горький настаивал, что основа писательского ремесла – собственный опыт, причем не литературный, а жизненный. Им Гроссман обладал в достаточной мере, Его проза свидетельствовала, что с шахтерским бытом и проблемами автор знаком не понаслышке. Нет сведений, что в аспекте жизнеподобия «Глюкауф» вызывал сомнения у кого-либо.
Горькому это было важно. О реализме как важнейшем методе он издавна рассуждал. Другой вопрос – уместность строго реалистического описания шахтерского быта. Разумеется, когда это не соответствовало пропагандистским установкам. Тогда речь и шла о гроссмановском «натурализме». Однако подобного рода «дефекты» были устранены при редактуре.