Василий Гроссман в зеркале литературных интриг — страница 57 из 86

В спорах о зле

Гроссман, похоже, не узнал и позже, что в декабре 1935 года решался вопрос об аресте. Судя по письмам, много работал тогда, ну а критики обсуждали его публикации.

В 1936 году издан сборник «Четыре дня». Туда вошел и одноименный рассказ, тоже обсуждавшийся в периодике[215].

Отзывы, впрочем, были не более внятные, чем на рассказ «В городе Бердичеве». И это вновь обусловлено спецификой конфликта.

Место и время действия те же – Бердичев, советско-польская война. И сюжет отчасти повторяет сюжет рассказа, опубликованного «Литературной газетой».

Польские войска наступают, красные отходят, при отступлении город не успевают покинуть три комиссара – Верхотурский, Москвин и Факторович. Им нужно спрятаться, чтобы контрнаступления дождаться.

Старший – Верхотурский. Он родом из Бердичева, ветеран большевистской партии. Убежище – вместе с товарищами – находит в доме одноклассника, городского врача.

Комиссары вроде бы в безопасности. Вероятность обыска невелика, запасов провизии в докторском доме хватит надолго, жена хозяина хлебосольна. Сам врач занят больными, зарабатывает деньги, чтобы кормить семью, политические проблемы ему не интересны, хотя, понятно, другу юности не откажет в убежище.

Ну а комиссарам нужно только дождаться прихода красных. Позади годы боев, лишений, теперь же Верхотурский, Факторович и Москвин, едва оправившиеся от ран, могут некоторое время – вполне обоснованно – бездействовать в сытости и комфорте.

Однако именно это угнетает их. После четырех суток отдыха комиссары, не прощаясь, ночью покидают дом, чтобы перейти линию фронта. Отправляются навстречу опасности, презирая доктора и его быт.

Сюжетом не мотивирована необходимость поспешного и тайного ухода. И все же комиссары уходят, не выдержав, как говорит один из них «пытки цыплятами и сливочным маслом».

Верхотурский, Факторович и Москвин остаются комиссарами, как Вавилова. Нет лишь указаний, что гибель неминуема. Риск, понятно, есть, однако не больший, чем в бою.

На этот раз критики не отделывались общими фразами. Гроссмановский рассказ в довоенные годы подробно анализировали шесть рецензентов… Но примечательно, что все отзывы фактически однотипны. Сводятся они к противопоставлению мещанства – большевистскому стремлению к борьбе.

Критики безоговорочно признали комиссарскую правду. Разница была лишь в степени презрения и озлобления по отношению к доктору.

Верхнюю грань обозначил Г. А. Бровман. Его статью «Пафос социалистического гуманизма» поместил журнал «Знамя» – в декабрьском номере 1937 года[216].

Отношения гостей и хозяина Бровман осмыслил как противостояние сил добра и зла. Бескомпромиссное: «Коммунисты задыхаются в затхлой мещанской атмосфере, и между ними и доктором происходит глухая и жестокая, хотя и невидимая борьба. За окном белополяки, коммунисты недосягаемы для них, но доктор – враг еще более страшный, чем вооруженные противники».

И. Л. Гринберг тоже ожесточен. Его статью «Мечта и счастье» поместил журнал «Звезда» – в пятом номере 1937 года[217].

По словам Гринберга, доктор лишь наружно безобиден. А «на поверку оказывается существом довольно страшным. Читатель понимает отвращение, овладевающее Верхотурским, кошмары, мучающие Факторовича, который сам провел детство и юность в таком “паточном доме”».

Границу нижнюю обозначил Л. И. Левин. Его статья «Уважение к жизни» напечатана журналом «Знамя» в двенадцатом номере 1936 года[218].

Доктору он вообще уделил минимум внимания. По Левину, обывательская приземленность лишь подчеркивает комиссарскую решимость и самоотверженность – «могущественный и суровый пафос революционного дела».

Таковы границы. Остальные рецензии ничего по сути не добавляют к сказанному выше[219].

Однако примечательно, что оценки критиков не подтверждены суждениями автора рассказа. Комиссары доктора презирают, но это лишь их мнение.

Позиция автора гораздо сложнее, что критиками откровенно игнорировалось. У Гроссмана доктор – отнюдь не монстр. Он сравнительно богат, но и много работает, не может сидеть без дела, как неоднократно отмечено в рассказе. Не только в городе, но и по окрестным деревням – «обширная практика».

Одноклассник Верхотурского – единственный врач, делающий обходы больных постоянно, невзирая на смену городских властей. Даже когда на улицах стрельба. Единственная защита – повязка на рукаве, благодаря которой воюющие, коль скоро захотят, могут заметить, что перед ними не противник.

Доктор жизнью рискует, исполняя профессиональный долг. И, пряча комиссаров, тоже пренебрегает опасностью. Но политикой все равно не интересуется. От полемики с гостями уклоняется, ведь комиссары так и не могут ответить толком на главный его вопрос: «Почему во время революции, которая якобы сделана для счастья людей, в первую очередь страдают дети, старики, беспомощные и ни в чем не виноватые люди? А? Объясните мне это, пожалуйста!»

По Гроссману, у врача своя правда. Критики же настаивали, что он – не просто обыватель, сросшийся с удобным бытом, но и враг. Основным аргументом стал один из эпизодов рассказа.

Комиссары, услышав крики на улице, подошли к окну и увидели, как польский солдат буквально разул какого-то горожанина. Но тот решил не отдавать врагу свои ботинки и, опомнившись, кинулся ему вслед с криком: «Пане, мои буты!»

Ограбленный будто забыл, что солдат может его убить. В итоге мародер, явно не желавший, чтобы инцидент получил огласку, бросил отнятое, и владелец, обувшись, «пошел к одному издомов, победно стуча отвоеванными ботинками».

За мародерство в польской армии судили. По крайней мере, такова была официальная установка.

Стоит отметить, что в РККА на мародерство, даже и массовое, часто не обращали внимания. Фактически оно было разрешено: пока шла гражданская война, регулярное снабжение войск не удавалось полностью наладить. Один изсамых популярных из оправдывающих разбой терминов – «реквизиция».

Умышленно, нет ли, но Гроссман показал различие официальных установок – польских и советских. А главное, в рассказе акцентируется одобрение всех горожан, заметивших инцидент. Они шли за владельцем ботинок по улице, «хлопали его по спине и хохотали, полные гордости, что маленький человек оказался сильней солдата».

Наблюдавшие из окна эту сцену комиссары презирают рисковавшего жизнью ради обуви. Никакого мотива, кроме жадности, не видят. Соответственно, Верхотурский говорит: «Поляков мы прогоним через месяц или три… а вот с этим индивидом нам долго придется воевать, ух как долго!».

Верхотурский общее комиссарское мнение выразил: победить вооруженных противников советского режима можно гораздо быстрее, чем одолеть инстинкт собственника. А не одолев, построить социализм нельзя.

С этой точки зрения доктор, рискуя жизнью прячущий комиссаров от польской армии, тоже враг, хотя и в перспективе. Он – собственник, что и акцентировали критики.

Рассказ «В городе Бердичеве» подразумевает некое примирение. Можно сказать, там две правды сходятся и расходятся. Нет враждебности между Вавиловой и Магазаниками. Скорее, наоборот: возникает обоюдная симпатия.

Комиссары же из рассказа «Четыре дня» непримиримы по отношению к доктору. Сначала он просто чужой. А затем – потенциальный враг.

Характерно, что врач не считает врагами своих незваных гостей. Зато они уверены, что в будущем с хозяином дома предстоит борьба. Если не примет комиссарскую правду.

Критики упорно игнорировали неоднозначность авторской позиции. Но и не только это. Рецензенты словно бы не замечали, что гроссмановское заглавие – «Четыре дня» – цитата. Отсылающая к другому рассказу, хрестоматийно известному в досоветский период.

Заглавие «Четыре дня» предсказуемо ассоциировалось с рассказом В. М. Гаршина. Там, конечно, сюжет иной. Время действия – русско-турецкая война 1877–1878 годов[220].

Как известно, автор в ней участвовал наряду с тысячами добровольцев. Она изначально была мифологизирована энтузиастами идеи «освобождения братьев-славян от турецкого ига».

У Гаршина тяжело раненный русский солдат-доброволец лежит на поле боя, рядом – убитый им турок. Не только уйти, отползти нет возможности. Дневная жара, ночной холод, зловоние разлагающегося трупа, боль. Так – четыре дня. За это время герой понимает, что любая война преступна.

Гроссмановский доктор примерно о том же говорит. Безрезультатно.

Автор не мог осудить комиссаров. Но и врача не осудил.

Комиссары, бесспорно, вызывают читательскую симпатию. Отважные бессребреники, сражающиеся за великую идею. Врач от абстракций далек и отнюдь не всегда бескорыстен. Работа для него – в первую очередь источник доходов, причем немалых.

Но у Гроссмана противопоставление строится не только по критериям идейности/безыдейности и бескорыстия/корыстолюбия. Важнее другое.

Отважные борцы за идею непременно кем-нибудь жертвуют. Пусть и себя не жалеют, но от этого ничего не меняется. Другие жертвы неизбежны, и среди беззащитных тоже. А безыдейный врач, хоть и рискует без энтузиазма, часто лишь денег ради, не жертвует никем. Он лечит всех, невзирая на идеологические различия. Соответственно, нет у него причин оправдывать страдания беззащитных.

Вот эту проблему критики игнорировали вполне осознанно. Анализ убеждений доктора обязательно привел бы к сомнениям в комиссарской правде.

Гроссман в рассказе «Четыре дня» – у пределов допустимого. Цензурные инструкции не нарушил, зато эмпирически выяснилось, что нет полного соответствия идеологическим установкам.

Сам конфликт был провокативен. И на этом уровне очевидно сходство с рассказом «В городе Бердичеве». Вавиловский нравственный выбор подразумевает вопрос. Аналогично – отношение комиссаров к врачу.