Василий Гроссман в зеркале литературных интриг — страница 72 из 86

Такое осмысление вполне соответствовало уже сложившемуся тогда «биографическому мифу» Гроссмана. И Сталина тоже. Ему как хрестоматийному тирану полагалось невзлюбить писателя-нонконформиста.

Эта история воспроизведена и в книге Губера. Не указывая источник сведений, он сообщает, что «комиссия по присуждению сталинских премий за 1942 год единодушно решила присудить премию повести Василия Гроссмана “Народ бессмертен”, однако Сталин вычеркнул фамилию Гроссмана из списка лауреатов».

Вскоре дополненная история о сталинских вмешательствах стала привычной. А потому и вошла в научный оборот.

Но, оставив липкинскую версию как явно вымышленную, подчеркнем: свидетельства Эренбурга и Роскиной не расходятся в главном: Сталин вмешался, проявив личную неприязнь к Гроссману.

Допустим, так было. Значит, нужно выяснить, когда это могло бы случиться. Надлежит определить хронологические рамки – крайние даты.

Одна из крайних дат устанавливается ориентировочно. 19 ноября 1942 года «Правда» опубликовала заметку, где было сказано, что Комитеты по Сталинским премиям вновь «приступили к работе»[284].

Если Сталин и вмешался, то не раньше 19 ноября 1942 года. Примерно тогда и началось обсуждение кандидатур будущих лауреатов.

Вторая дата определяется точно. 19 марта 1943 года СНК СССР принял соответствующее постановление, а на следующий день «Правда» опубликовала список, где нет Гроссмана[285].

Следовательно, не позже 19 марта 1943 года Сталин принял решение относительно Гроссмана. Если, конечно, такое случилось.

Коль скоро допущено, что случилось, то не позднее 20 марта 1943 года все, кому по должности полагалось, должны были бы узнать: Сталин «вычеркнул» Гроссмана из лауреатского списка, проявив личную неприязнь.

Функционерам следовало на такое реагировать. Ведь это приговор. Если не автору, так уж точно – повести.

Но рассказанная мемуаристами история противоречит библиографии. Повесть в 1943 году опубликована пять раз. В Москве, Ленинграде, Магадане и Хабаровске[286].

Четыре книги подписаны к печати до 20 марта 1943 года. Одна – 11 июня, хотя генсек уж три месяца, как проявил личную неприязнь к автору повести. Значит, функционеры дерзили Сталину.

Нет сведений о сталинской реакции. Словно генсек ничего и не заметил, а доложить было некому.

Характерно, что все издания поступили в библиотеки и розничную продажу. А в 1945 году гроссмановская повесть опубликована издательствами Москвы, Ленинграда, Воронежа, Сочи и Ростова-на-Дону[287].

Московские издательства в 1945 году дважды опубликовали гроссмановский сборник «Годы войны». Повесть туда вошла.

В 1946 году сборник опять напечатан теми же издательствами. Да еще и ставропольским[288].

Однако сведений о реакции генсека по-прежнему нет. Вот оно, проявление сталинской неприязни.

Нет оснований допускать, что дерзость литературных функционеров столько лет оставалась безнаказанной. Значит, не дерзило Сталину руководство ССП.

А если в целом, картина знакомая – по истории с романом «Степан Кольчугин». Есть и детальные совпадения. Роскинское свидетельство относительно того, что Гроссман «вычеркнут Сталиным», явно восходит к эренбурговскому, подобно тому как рассказы Таратуты и Губера о вмешательстве 1941 года соотносятся с мемуарами Липкина.

Когда Роскина готовила мемуары к изданию, немало лет прошло с публикации эренбурговской версии. Потому она воспринималась уже в качестве привычной. Ее и воспроизвела мемуаристка, но – частично. Придумала другое обоснование сталинской неприязни, соответствовавшее гроссмановскому «биографическому мифу» – в своей интерпретации.

Неизвестно, относился ли Сталин неприязненно к Гроссману, однако ясно, что неприязнь, если и была, не проявлялась в 1940-е годы.

Сам по себе спор о сталинском вмешательстве беспредметен. Прежде чем спорить, нужно бы доказать, что в лауреатском списке – хоть на каком-то этапе – был автор повести «Народ бессмертен».

Динамика осмысления

О повести Гроссмана печатались хвалебные рецензии с лета 1942 года. Соответственно, были основания полагать, что автор попадет в лауреатский список. И все же предположения – аргумент недостаточный.

История, рассказанная Эренбургом, тоже не доказательство. А другие вообще не приведены сторонниками версии сталинского вмешательства.

Доказательства – в РГАЛИ. По сохранившимся там документам вполне отчетливо прослеживаются некоторые этапы готовившегося награждения.

Подготовка к выдвижению кандидатуры Гроссмана велась, прежде всего, руководством ССП. Это видно по материалам личного дела[289].

Судя по ним, вопрос о Сталинской премии актуализовался осенью 1942 года. 2 декабря руководством ССП направлены в Управление агитации и пропаганды ЦК партии анкета Гроссмана, характеристика и список основных публикаций. Копии документов и сопроводительного письма оставлены в личном деле.

Характеристика, разумеется, положительная. Автор утверждал: «Василий Гроссман является одним из виднейших советских прозаиков. Уже первые рассказы В. Гроссмана привлекли к себе внимание критиков. Многотомный роман “Степан Кольчугин” единогласно был признан серьезнейшей работой о первой мировой войне 1914–1918 годов, появившейся в нашей печати в предвоенные годы. За время Отечественной войны В. Гроссман поднялся на новую, высшую ступень творчества. Его повесть “Народ бессмертен” – первая крупная вещь о войне с фашизмом, должна быть признана одной из лучших книг, появившихся в дни войны. Корреспонденции В. Гроссмана с фронта, печатавшиеся в центральной прессе, принадлежат к числу лучших корреспонденций и читаются всей страной. В течение всех последних месяцев В. Гроссман находится на Сталинградском фронте и принимает участие в начавшемся наступлении Красной Армии».

Примечательно, что роману «Степан Кольчугин» дана очень высокая оценка. Она вполне соответствовала официальной.

Далее гроссмановская кандидатура рассматривалась на заседаниях Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства. Орфография и пунктуация источников приведены к современным нормам[290].

Наиболее последовательным гроссмановским сторонником был Асеев. Если верить стенограмме, утверждал: «О войне автор говорит, не оглядываясь на обязательство фронтового языка, на необходимость все время повторять известные по статьям прекрасные, важные вещи, которые известны всем, военным и штатским. Гроссман взял разрез внутренней жизни войны так, как он долго ее наблюдал. Он хитрый, внимательный, молчаливый человек, долго присматривающийся. Но увидевши, – долго не забывает. В этом смысле его роман производит большое впечатление. Сцена бронебойщиков – это одна из центральных. Замечательно описано, как стоят люди в окопах, перекликаются друг с другом. Дальше идут пулеметные гнезда, впереди дорога, на которой должны показаться танки. Эти люди – передовые перед всеми, за ними вся страна. Это ощущение “бездны на краю”. Убежден, что их сила и дух заключается в том, что вся страна за ними. Очень хорошо показано, как на них идут танки, как за танками идут мотоциклисты-истребители – самоуверенный, несправедливый бог войны, налезающая лавина. А в это время комсомольцы, бухгалтера, рядовые советские люди в жуткий момент в окопах связываются друг с другом, бросают друг другу кисеты. Все это здорово сделано. Пожар сделан здорово. Все сцены боя сделаны замечательно».

Характеристика повести однозначно положительная. В заключение Асеев подчеркнул, что «у Гроссмана война – страшная, тяжелая, необходимая, от нее уйти нельзя».

Асеев, как отмечалось выше, ознакомился с повестью еще в чистопольской эвакуации. Вероятно, тогда же и принял решение выдвинуть кандидатуру Гроссмана.

Сталинского лауреата поддержал А. Г. Мордвинов, весьма известный тогда архитектор. По его словам, автор «написал свою повесть очень правдиво, с большим мужеством. Это – мужественные русские люди, это – уверенность в победе. Надо принять во внимание еще, что вещь написана в пору нашего отступления…».

Акцентирована была и пропагандистская эффективность. Мордвинов утверждал: «Показана в повести русская природа, русские люди, немцы – и там нет шаржа, он даже не показывает зверств; а между тем возникает чувство ненависти к ним».

Итоговый вывод подразумевался. Однако Мордвинов счел нужным еще раз подчеркнуть: «На меня эта повесть произвела большое впечатление, и я думаю, что за нее можно дать Сталинскую премию».

Толстой был краток. Отметил, что «Гроссман растет с каждым месяцем. Эта его повесть – не случайная вещь, это закономерно для него».

Последним высказался А. С. Гурвич. Как литературовед и критик анализировал, прежде всего, жанровую проблематику: «Эмоциональная характеристика этой повести была дана достаточно. Я прочел несколько повестей, написанных о войне. Основной вид литературы был у нас – очерк о фронте; потом стали появляться первые повести. Время для романа о войне еще не созрело, это будет сделано, когда будет какая-то дистанция. А сейчас автор не может отойти в сторону и обрести спокойствие, которое нужно для такого романа. Можно считать, что от горячего очерка, который шел с фронта, когда-то сформируется роман. Очерковость в повести Гроссмана есть, но это художественный очерк и служит той ступенью, по которой литература перейдет к роману об этой войне. В жанре, который был только и возможен для отражения войны, Гроссман оказался первым и лучшим».

Оценка, стало быть, однозначная – «первый и лучший». Гурвич резюмировал доводы предшественников.

Акцентировал и актуальность. Так, утверждал: «В этой повести “Народ бессмертен” надо принять во внимание примечание, которое было в Совнаркоме, чтобы отдавать предпочтение произведениям, отражающим момент Отечественной войны. Я думаю, что это произведение звучит. Я не скажу, что через три-