Почти двадцать лет спустя Эренбург, осмысляя нападки критиков на Гроссмана, заключил, что ругать его «было беспроигрышной лотереей». Сравнение хлесткое, запоминающееся.
Как отмечалось выше, Эренбург – один из создателей гроссмановского «биографического мифа». Можно сказать, автор базовой концепции. Его стараниями подготовлена эта конструкция.
Но если и пользоваться эренбурговским сравнением, так лотерея – не беспроигрышная. Ругали иногда, хвалили постоянно, ругавшие получали не только гонорары, но и публичную отповедь. И положение Гроссмана – не «всегда опальное», как утверждала Роскина. Очень долго он был под защитой руководства ССП. Да и лично Сталина, что гораздо важнее.
Золотая альтернатива
2 февраля 1947 года «Правда» опубликовала статью Фадеева «О литературно-художественных журналах». Пьеса Гроссмана и там характеризовалась как «вредная»[318].
Но сколько-нибудь важной роли это не играло. С фадеевской санкции издательство «Советский писатель» уже публиковало роман «Степан Кольчугин» в «золотой серии» – «Библиотеке избранных произведений советской литературы. 1917–1947».
Издание было двухтомным. С одной стороны, это объяснимо: все же объем – 856 страниц. А с другой, акцентировалось, что статус автора очень высок. Даже и на уровне классиков советской литературы, чьи книги обычно публиковались одним томом.
Публикация гроссмановского двухтомника в престижнейшей серии – еще один ответ на агитпроповскую интригу. Фадеев не спорил, а просто демонстрировал, что у руководства ССП есть свое мнение.
Характерно, что и Ермилов не отступил. Включил статью «Вредная пьеса» в свою книгу «Самая демократическая литература мира. Статьи 1946–1947 гг.». Сборник был выпущен издательством «Литературная газета» в том же 1947 году, соответственно, акцентировалось, что и статья по-прежнему актуальна[319].
Однако ермиловская эскапада, возможная лишь при агитпроповской поддержке, опять никакой роли не сыграла. Что бы ни сказал критик о довоенной пьесе, Гроссман в 1947 году был официально признан классиком советской литературы.
В лауреатский список 1947 года, правда, не попал. Зато у премии была, можно сказать, золотая альтернатива – на уровнях престижа и гонорара.
Агитпроповские функционеры о Гроссмане спорить не стали. Удар Фадееву был нанесен с другой стороны. Тем более что продолжался давний конфликт в связи с «золотой серией».
В 1946 году она еще не была сформирована окончательно. У Агитпропа, разумеется, нашлись свои кандидатуры, но директор издательства подчинялся лишь руководству ССП. Борьба за влияние стала еще более ожесточенной, что и знаменовала новая интрига.
Началась она осенью 1948 года. Выпущенные одной книгой в той же «золотой серии» романы И. А. Ильфа и Е. П. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» агитпроповские функционеры объявили антисоветскими, о чем официально известили не только руководство ССП, но и Сталина[320].
Поворот был неожиданный. Дилогия многократно издавалась, вошла и в собрание сочинений Ильфа и Петрова, опубликованное за три года до войны. Да и позже были издания. Наконец, ее официально признавали классикой советской сатирической литературы. Понятно, что и в 1947 году она прошла все цензурные инстанции.
Однако подобного рода обстоятельства уже не имели значения. По неукоснительно соблюдавшимся, пусть и неписаным функционерским правилам, отвечать надлежало, когда спросят, и тем, с кого спрашивают.
Тут была и своеобразная рифма с гроссмановской пьесой. Да, сатирическая дилогия написана до войны, а издателю отвечать после.
Фадеев ответил 15 ноября 1948 года. Специальным постановлением Секретариата ССП публикация дилогии была признана «грубой политической ошибкой».
Получила оценку и сама дилогия. Она признана «клеветой на советское общество».
Но ответ был дан не только Агитпропу. 17 ноября тот же документ отправлен в «Секретариат ЦК ВКП(б), товарищу И. В. Сталину, товарищу Г. М. Маленкову».
В постановлении отмечено, что писательское руководство проявило бдительность не по собственной воле. Агитпроповские сотрудники «указали на ошибочность издания».
Стало быть, они известили Секретариат ССП, что находящееся в его непосредственном подчинении издательство допустило непростительный промах. В связи с чем нужно искать виновных, давать объяснения и т. п.
Характеристика, данная романам в постановлении Секретариата ССП, была по сути приговором: «идеологической диверсией» такого масштаба далее надлежало бы заниматься следователям Министерства государственной безопасности. Однако в силу понятных обстоятельств вопрос об ответственности авторов дилогии не ставился: Ильф умер весной 1937 года, а Петров через пять лет погиб в авиакатастрофе.
Секретариат ССП мог обвинять только себя, потому как именно он принял решение публиковать романы в престижной серии. После чего книга и прошла все редакторские инстанции.
Значит, отвечать полагалось руководству ССП. Затем и непосредственным исполнителям, контролировавшим выпуск книги.
Причем всем надлежало ответить для начала перед Агитпропом, направившим руководству ССП официальное письмо. Ну а далее – по инстанциям.
Фадеев нашел и выход, и объяснения. В постановлении, отправленном Сталину, отмечалось, что руководство ССП слишком доверяло издательским сотрудникам. Поэтому романы не прочли в Секретариате. Ни до публикации в 1947 году, ни после. В издательстве же заведующий отделом советской литературы тоже дилогию не читал, а выпуск разрешил. За это наказан – выговор ему объявлен. Аналогично и редактору, готовившему тома к печати. Он тоже с книгой не ознакомился.
Получилось, что инцидент фактически исчерпан. Все, кроме Фадеева, наказаны. Но вопрос о наказании руководителя ССП не он и решал.
Разумеется, причины, названные Фадеевым, были явно нелепы. Абсурдны.
Руководство ССП, конечно же, было знакомо с дилогией Ильфа и Петрова задолго до ее включения в план «золотой серии». Дело не в популярности. Не прочитанная ни одним из функционеров книга в издательский план не попала бы. Понятно, что и редакторы читали романы, иначе бы оба тома не подписали к печати.
Мера же наказания, примененная Фадеевым, была попросту смехотворной. Выговор за публикацию «клеветнических» романов – удача.
Однако Сталин принял объяснение. Именно потому, что главное было там сказано.
Генсек ССП не стал объяснять, что агитпроповские функционеры давно знакомы с романами Ильфа и Петрова. Не ссылался на цензурные разрешения недавних лет. Фадеевская интрига сводилась к признанию безусловности исключительно сталинского права на окончательное решение.
Подразумевалось, что если агитпроповцы действовали сообразно плану ЦК партии, то Фадеев не заметил начало очередной пропагандистской кампании. Значит, виноват. Ему и отвечать. Лично – как генеральному секретарю ССП. Все остальные виновные уже наказаны, и только Сталину решать, соответствует ли наказание проступку.
Опять же с необходимостью подразумевалось, что если агипроповские функционеры начали кампанию по собственной инициативе, только Сталину решать, что делать в дальнейшем. Продолжать или прекратить.
В итоге Сталин и решил. Дал понять, что компромисс уместен. Агитпроповская интрига опять не вполне удалась. Сотрудники издательства отделались выговорами, строптивому директору новую должность нашли, а в периодике дилогию признали несколько устаревшей. На том скандал и кончился[321].
Романы Ильфа и Петрова были картами в чужой игре. Так же, как пьеса Гроссмана.
Правда, удар пришелся и по нему. В 1947 году опять началась подготовка выдвижения его кандидатуры на соискание премии. Вновь он предоставил Секретариату ССП автобиографию, заполнил анкету, подготовлены были и характеристики. Словом, как обычно. Постоянный кандидат. Изданием его романа в «золотой серии» обосновывалась и перспектива высшей писательской награды. Но агитпроповская интрига сделала такой аргумент неуместным.
Сам Гроссман был далек от административных интриг. Решал другие задачи. 23 декабря 1947 года указал в автобиографии, что пишет новый роман. Это и нужно было руководству ССП.
Планировалась именно эпопея, сравнимая по объему с толстовской. В автобиографии Гроссман подчеркнул: «Главной моей работой является книга о войне, которую я решил написать весной 1943 года – тогда были написаны мной первые главы. Но, конечно, во время войны работать систематически я не мог и вплотную подошел к этой работе лишь после демобилизации из армии. Почти все свое время в послевоенные годы я посвятил этой работе – она оказалась очень нелегкой».
Он был уверен в успехе. Книгу ждали. Соответственно, отметил: «Я затрудняюсь точно назвать срок окончания этой работы, да, пожалуй, в автобиографии, где речь идет об уже произошедшем, а не о предполагаемом, это и не полагается делать».
Характерно, что книга упомянута и в автобиографии 1952 года. Гроссман там подвел итоги: «Моей главной работой в последнее время было написание романа, посвященного Великой Отечественной войне. Работу эту я начал еще во время войны, посвятил ей восемь лет. В настоящее время первый том этой книги (объемом 40 печ[атных] листов) сдан мною редакции журнала “Новый мир”. Я продолжаю работу над вторым томом романа».
В обеих автобиографиях упомянуто, что его довоенную пьесу критиковали. Однако ни покаяний, ни какого-либо иного комментария нет. Так, был инцидент, а выводы делать вроде бы незачем. О выдвижении на соискание Сталинской премии тоже не сказано.
Часть VII. Правое дело
Контекст пропаганды
Характерно, что антисемитские кампании 1940-х годов, изменившие судьбу многих литераторов, практически не влияли на положение Гроссмана в писательской среде. Он по-прежнему считался классиком советской литературы.