В действительности не было «поцелуев и хмельных слез». Новый главред не спешил читать роман – даже и после ряда напоминаний автора.
С Гроссманом он встретился 22 февраля, а рукопись, уже прошедшую редактуру при Симонове, обещал прочесть в начале марта. И тут же передал ее введенному в редколлегию «Нового мира» Бубеннову. Того поддерживали агитпроповские функционеры: не прекращалась борьба с руководством ССП.
Вскоре началась редакционная интрига. Гроссману уже было понятно, что роман не попадет и в апрельский номер. Да и в летние – вряд ли.
12 марта состоялось заседание редколлегии «Нового мира». Принято решение всем читать роман заново. Ну а Твардовский все еще не прочел рукопись.
Гроссман собрался лично побеседовать с главным редактором. 15 марта записал в дневнике: «Встреча с Твардовским. Твардовский заявил мне, что печатать может только военные главы, против остального резко и грубо возражал».
Решение понятное. «Военные главы» уже публиковались, хотя бы и частично, тогда как «остальное» не проходило цензурные инстанции. Не апробировано. И среди героев романа – евреи. Отвечать же за все не Симонову, а Твардовскому.
Ситуация прояснилась. Гроссман, по его словам, Твардовскому «ответил, что это фактический отказпечатать меня, т. к. предложения его оскорбительны, неверны, совершенно неприемлемы. Он предложил, чтобы прочла вся редколлегия, я ответил, что решение ясно из того, что сказал он, главный редактор. На мой вопрос о мнении Бубеннова ответил: резко отрицательное».
Бубеннов тогда заканчивал вторую часть романа «Белая береза», и не нужен был ему конкурент в гроссмановском статусе. Кстати, вряд ли Твардовский о том не догадывался.
У Гроссмана не оставалось времени на раздумья. В дневнике отмечено: «21 марта. Я письмом сообщил Твардовскому, что отказываюсь категорически от его требований и принимаю отказ. Он, получив письмо, позвонил мне и сказал, что мнение его не окончательное, и просил подождать высказывания редколлегии (в течение 10 дней)».
Гроссман в конфликте проявил готовность к полному разрыву. Не готов был Твардовский.
Дело, конечно, не в давних приятельских отношениях. Главный редактор знал, что у Гроссмана есть влиятельные заступники.
Прежде всего, интересы автора лоббировал бывший редактор «Нового мира», возглавивший редакцию «Литературной газеты». Его поддерживал друг-поэт и тоже очень влиятельный функционер – А. А. Сурков. И конечно, генеральный секретарь ССП. Они сообща решали актуальную задачу – создание «военной эпопеи».
Сталину требовалась «советская “Война и мир”». А гроссмановский роман, помимо некоторых литературных достоинств, отличался и множеством сюжетных линий, и солидным объемом. Причем журналу была предоставлена лишь первая часть, значит, готовилась, как минимум, вторая.
Твардовскому в случае разрыва полагалось бы ответственность принять – за отказ от проекта, курировавшегося высшими функционерами ССП. Удача же стала бы и удачей «Нового мира».
Гроссмановское письмо для главреда – неожиданность. Это был официальный документ, где автор, характеризуя причины разрыва с журналом, называл виновного. Подразумевалось, что копию Гроссман предоставил Секретариату ССП. Следовательно, неизбежным становилось фадеевское вмешательство. Вот почему Твардовский и попросил десятидневную отсрочку: дождаться «высказывания редколлегии» он мог и раньше, время требовалось, чтоб договориться с литературным начальством.
Договаривался, нет ли, но 29 марта Гроссману сообщил Тарасенков, что претензии главреда уменьшились. По-прежнему вызывал протест лишь центральный персонаж – физик-ядерщик Штрум, alter ego автора.
Конечно, мешал не Штрум как сюжетный элемент. Помеха была в том, что он – еврей. Твардовский не спешил рисковать: антисемитские кампании в прессе шли одна за другой.
Но решение принимать все равно следовало. Гроссман уже неделю, как обозначил письмом готовность к полному разрыву, и Твардовский стремился дезавуировать этот документ. Соответственно, Тарасенков предложил компромисс: Штрума убрать, тогда других претензий не останется.
Гроссман уступать не стал. И на следующий день к нему приехали Твардовский с Тарасенковым. Понятно, что их личный визит – форма извинения: после ссоры договариваться нужно было срочно.
У Липкина, разумеется, ссоры вообще не было. Как выше отмечено, главный редактор, прочитав роман, пребывал в восторге, пресловутые «хмельные слезы» проливал, а потом и протрезвел: «Опомнившись, Твардовский выставил три серьезных возражения».
Согласно Липкину, не нравилось, во-первых, что изображение тылового советского быта и войны как таковой слишком уж мрачно. Во-вторых, мало внимания уделено Сталину. Наконец, и Штрум еврей, и военный врач Софья Левинтон еврейка. Опять «еврейская тема».
Но и тогда ссоры не было. Липкин утверждал: «К обязанностям редактора романа Твардовский отнесся с любовью и ответственностью».
Про ответственность – бесспорно. А Липкин еще и акцентировал: «Несмотря на свои возражения, уверенный в том, что автор согласится внести исправления, Твардовский страстно хотел роман напечатать».
Если судить по гроссмановскому дневнику, Твардовский не «хотел роман напечатать». За журнал главред отвечал непосредственно, а уж потом Фадеев, Симонов и Сурков.
Извсего, что рассказал Липкин, рассуждая о первом (как он полагал) этапе редактирования романа, лишь возражения Твардовского относительно Штрума не опровергаются гроссмановским дневником. Подчеркнем: и не соответствуют полностью, и прямо не противоречат. Однако, даже не зная о такого рода претензиях редактора, несложно было и угадать их, если речь шла о ситуации конца 1940-х годов.
Неважно в данном случае, знал ли мемуарист, как было на самом деле. Если да, то, оговаривая Симонова и расхваливая Твардовского, понимал, что фактам противоречит, а нет – просто сочинял. В любом случае полемика тогда исключалась. Умерли все, о ком Липкин рассказывал. Другой вопрос – зачем ему понадобилось выдумывать историю про начальную стадию редактирования. Ответ подсказывает контекст.
Судя по липикинским мемуарам, Симонов – типичный сталинский функционер. Можно сказать, «литературный генерал». Таким его и считали многие в 1980-е годы.
У Твардовского иная репутация тогда сложилась. Он – мученик русской литературы. Согласно «биографическому мифу», пытался с начала послесталинской эпохи преобразовать «Новый мир», за что и был отстранен от должности главного редактора в 1954 году. Однако пяти лет не прошло, как вновь назначен и сумел все же обычный советский журнал превратить в уникальный литературный центр, чуть ли не диссидентское издание, за что опять смещен с поста в 1970 году, а вскоре умер[334].
Аналогия в истории русской литературы XIX века сама собою подразумевалась. Это, конечно, гениальный Некрасов и легендарный, при нем ставший оппозиционным журнал «Современник».
Репутация Гроссмана к 1986 году тоже сформировалась. Автор буквально арестованного романа считался писателем-нонконформистом.
Ясно, что «литературный генерал», сталинский функционер Симонов должен был унизить писателя-нонконформиста непомерно долгим ожиданием решения, после чего отвергнуть роман безоговорочно. А прийти на помощь Гроссману, конечно же, полагалось будущему мученику русской литературы – Твардовскому. Вот он, согласно Липкину, проявил уступчивость, добился компромисса.
На самом деле компромисса не было. Гроссман заставил Твардовского отступить. В шахматной терминологии – сыграл на обострение. Однако интрига только начиналась.
Административная тактика
Если мемуарам Липкина верить, Твардовский не с Гроссманом конфликтовал, а противостоял его врагам. Для этого добился поддержки Фадеева и «держался молодцом, был непоколебим, упорен».
Согласно же дневнику, Твардовский препятствовал, а роман проходил цензуру. Как военная эпопея – в Генеральном штабе. 6 апреля оттуда поступил отзыв, содержавший «ряд частных замечаний».
Это означало одобрение в целом. Что неудивительно: военные главы уже были частично опубликованы.
Решение печатать роман с пятого номера 1950 года принято редколлегией 24 апреля. Четыре дня спустя получена верстка. На следующий день Гроссман отметил в дневнике: «По доносу Бубеннова печатание приостановлено. Экстрен [нное] заседание Секретариата».
Бубеннов обратился в ЦК партии. Разумеется, по согласованию с агитпроповскими функционерами. И Секретариату ССП надлежало срочно принять какие-то меры.
Агитпроп тогда возглавлял М. А. Суслов. Трудно судить, был ли он антисемитом, зато известно, что непосредственно занимался организацией кампании «борьбы с безродными космополитами».
Но и Фадеев еще с довоенных лет введен в ЦК партии. Бубеннов об этом, конечно, знал. Только неизвестно, догадывался ли, что генсек ССП лоббирует гроссмановский роман. Особой роли такое обстоятельство и не играло: Суслов – не менее влиятельный покровитель.
В Секретариате ССП о бубенновском доносе узнали сразу. А когда получили официальное извещение, Фадеев уже добился поддержки. Это закономерно – сталинскую задачу решал. В дневнике Гроссман констатировал: «Предложено отложить печатание на 2 месяца. Отредактировать роман полностью, сдать на согласование в ЦК, сверстав все части книги».
Интрига продолжалась. Руководство ССП проводило заседания, а Гроссман записал в дневнике: «4 мая. Говорил с Сурковым. Он подтвердил, что на секретариате Твард[овский] и Тарасенк[ов] были за роман».
Автор романа меж тем заканчивал очередную редактуру. Но 31 мая ему позвонил генерал А. И. Родимцев, давний знакомый, один из героев Сталинградской битвы. Новость была тревожной. Готовился очередной этап дискредитации книги.
Вел подготовку лично Суслов. По словам Родимцева, «посоветовал ему ознакомиться с романом и написать об этом в ЦК».
Пренебречь «советом» функционера такого ранга не мог и генерал. Но судя по тому, что противники романа не использовали отзыв, был он вполне положительным.