Дело было не в критике. 13 января «Правдой» опубликовано и перепечатано всеми региональными газетами сообщение Телеграфного агентства Советского Союза – «Арест группы врачей-вредителей».
В тот же день «Правда» опубликовала передовую, где якобы существовавший «вредительский заговор» описывался подробнее. Заголовок подразумевал, что доказательства вины арестованных уже имеются в изобилии: «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей»[340].
Мотивировка преступной деятельности определялась без обычных экивоков. Подчеркивалось неоднократно: врачи стали изменниками потому, что были евреями[341].
Общественное мнение было уже давно подготовлено к такому выводу. Но ранее пропагандисты все же избегали прямых инвектив в адрес конкретного этноса, а с 13 января разрешалось обходиться без оговорок. Защитой от «безродных космополитов», оказавшихся «шпионами и убийцами», должна была стать пресловутая бдительность.
По стране быстро распространялись слухи о готовящейся депортации евреев. Многие верили, потому что ранее уже депортировали в отдаленные районы поволжских немцев, крымских татар, чеченцев, ингушей, калмыков и другие народы, которым было инкриминировано «пособничество оккупантам».
Разве что мотивировка депортации прогнозировалась иная. На этот раз – защита от «справедливого гнева великого русского народа»[342].
У слухов были и косвенные подтверждения. Например, подготовка к публикации открытого письма группы представителей советской элиты – этнических евреев. Готовилось оно в ЦК партии. Условный заголовок – «Обращение еврейской общественности»[343].
Представителей «еврейской общественности» назначал ЦК партии. Выбирали, прежде всего, получивших высшие государственные награды – Героев Советского Союза, Героев Социалистического Труда. А также писателей, актеров и т. д. Гроссман тоже был выбран.
Из письма следовало, что подписавшие безоговорочно одобряют арест «вредителей». Более того, постулировалось: «Группа врачей-убийц разоблачена. Сорвана еще одна из коварных масок англо-американского империализма и его сионистской агентуры. Как все советские люди, мы требуем сурового наказания преступников. Мы уверены, что это требование выражает мнение всех трудящихся евреев и будет единодушно поддержано ими».
Проект документа обсуждался неофициально, однако достаточно широко и воспринят был «как прелюдия к депортации»[344].
В нашу задачу не входит анализ этой версии. Но косвенные свидетельства фиксируются в таких количествах, что пренебречь этим нельзя. Характерно, что и авторитетные историки, опираясь на результаты исследования архивных материалов, доказывают: опасность была реальной[345].
В дневнике Гроссман не фиксировал свое отношение к политическим событиям. Речь там шла только о «прохождении рукописи». Потому ключевое событие – публикация в «Правде» статьи Бубеннова «О романе Василия Гроссмана “За правое дело”»:
Подчеркнем еще раз: статью главная партийная газета поместила 13 февраля. Опять Гроссману были инкриминированы пропаганда идей, враждебных марксизму, увлечение «реакционной» философией. А еще – стремление утвердить искаженное представление о Великой Отечественной войне. Но основные инвективы еще и корреспондировали с публикациями о «врачах-вредителях».
Как отмечалось выше, Бубеннов утверждал, что в романе слишком много героев с еврейскими фамилиями. Это подразумевало главный вывод: Гроссман, будучи евреем, не пожелал или не смог уделить основное внимание борьбе русского народа с иноземцами.
В таком случае, конечно, возникал правомерный вопрос о причинах недавних похвал в адрес Гроссмана. Но ответ был: некоторые хвалившие беспринципны, другим же свойственна «идейная слепота».
От «Правды» не отстал главный партийный журнал – «Коммунист». В тот же день подписчикам доставили очередной номер со статьей, заглавие которой само по себе было инвективой: «Роман, искажающий образы советских людей»[346].
Таким образом, триумф закончился, и начался скандал. Все отзывы были только негативными. Почти каждый заголовок – обвинение: «В кривом зеркале», «На ложном пути», «Корни ошибок» и т. п.[347]
Агитпроповские функционеры требовали от писательского начальства, чтобы автор «клеветнического» романа признал себя виновным. Традиция.
Липкин в мемуарах упомянул о таком предложении руководства ССП. Если верить мемуаристу, «Фадеев настойчиво советовал Гроссману покаяться, публично отречься от романа, “ради жизни на земле” – процитировал он Твардовского. Гроссман отказался».
Цитата действительно взята из книги Твардовского «Василий Теркин». Со времен войны строки эти были на слуху, стали поговоркой:
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле[348].
Неизвестно только, цитировал ли их Фадеев и он ли предлагал тогда «покаяться». Зато известно, что Гроссман не «отказался». 28 февраля в Секретариат ССП отправил письмо. Его цитировал, например, Бочаров[349].
Да, покаяние не соответствует «биографическому мифу». Но Гроссман жил в реальных условиях. Он принял некоторые упреки. Главным образом, относившиеся к философской проблематике и недостаточному вниманию к «организующей и вдохновляющей роли партии».
Однако письмо не сводилось к покаянию. Автор еще и утверждал, что готов исправить якобы допущенные ошибки: «Я хочу, учтя критику партийной печати, продолжать работу над второй книгой романа, посвященной непосредственно Сталинградской битве. В этой работе я буду стремиться к марксистски-четкому, к более глубокому идейно-философскому осмыслению событий…»
Гроссман искал компромисс. Но кампания продолжалась.
Редколлегия «Нового мира» от Гроссмана отреклась. А также Президиум ССП во главе с Фадеевым. Все признавали в печати, что публикация романа – политическая ошибка[350].
Устные заявления были и более резкими. В дневнике Гроссман отметил, что 3 марта на общем собрании секции прозаиков Московского отделения ССП бранили книгу и те, кто хвалил ранее. Ну а Бубеннов «цитировал Шолохова: “Роман Гроссмана плевок в лицо русского народа”».
Неизвестно, Шолохов ли такое сформулировал вдали от Москвы, либо за него кто-нибудь в столице. Главное, что Бубеннов торжествовал. Он добился желаемого: победил и Твардовского, и Симонова, и Суркова, и даже Фадеева.
С Бубенновым не спорили. Подразумевалось, что победа окончательна и теперь его роман должны признать «военной эпопеей». Гроссман, объявленный «клеветником», более не участвовал в конкуренции. Его откровенно травили.
Инвективы критиков предусматривали и вполне конкретные последствия: арест и осуждение за «антисоветскую агитацию». Правда, уголовной ответственности тогда подлежала бы вся редколлегия «Нового мира» во главе с Твардовским, а также руководство ССП, что было маловероятно. Однако и гарантий от абсурда не осталось.
Возможно, от ареста Гроссмана уберегло то, что ранее он, как другие известные романисты, оказался под сталинским покровительством. Без ведома генсека арестовать не могли.
Но истерия нарастала. И трудно было судить, пожертвовал ли Сталин проектом гроссмановской «военной эпопеи» ради новой пропагандистской кампании, адекватен ли, контролирует ли ситуацию.
Гроссман, по версии Липкина, уехал к нему на дачу в подмосковный поселок, где и пережидал опасное время. Исключить такое нельзя.
Правда, сам Гроссман иначе характеризовал февральско-мартовскую ситуацию – в уже цитировавшемся автобиографическом рассказе «Фосфор». Там речи нет про отъезд на чью-либо дачу. Повествователь – в своей московской квартире: «Телефон стоял на моем столе и молчал. Обо мне в эту пору плохо писали в газетах, обвиняли меня во многих грехах.
Я считал, что обвиняют меня несправедливо, конечно, все обвиняемые считают, что их обвиняют несправедливо. Но возможно, что обвиненные и обвиняемые не всегда кругом виноваты. А обо мне писали только плохое, и на собраниях обо мне говорили только плохое.
А телефон на моем столе молчал».
Повествователя мучило одиночество. Рядом с ним преданного друга не было. Но художественное произведение, разумеется, не аргумент.
О Гроссмане тогда «говорили только плохое» и в печати, и на писательских собраниях. Причем кампания лишь набирала силу.
Не изменили ситуацию даже сообщения в периодике о болезни Сталина. Разве что несколько отвлеклись критики после 6 марта, когда газеты напечатали обращение ЦК партии к советским гражданам в связи со смертью генсека[351].
Однако 17 марта автор романа, объявленного «клеветническим», получил официальное письмо. Начальник Управления Воениздата, генерал-майор П. Ф. Копылов требовал: «Ввиду того, что Ваше произведение “За правое дело” признано идейно-порочным в своей основе и не может быть издано, прошу полученные Вами деньги вернуть в кассу Издательства не позднее 1 апреля с. г.»[352].
У генерала не оставалось выбора. После шквала погромных рецензий печатать роман было нельзя, но и списать аванс в убыток не разрешили бы вышестоящие инстанции. За убытки полагалось отвечать руководителю издательства, а сумма весьма солидная, превышающая годовой оклад генеральского жалованья.
Разумеется, издательство могло б расторгнуть договор, если бы автор не выполнил предусмотренные условия. Но ими предусматривалось лишь внесение правки – добавлений, сокращений. Править же было нечего: роман отвергнут категорически. Вот и пришлось генералу выдвигать незаконное требование. Надеялся, вероятно, что Гроссман в законах несведущ. Или – побоится судебного разбирательства.