Гроссман отказался вернуть авансовую сумму. Если впереди арест и осуждение, то обязательной будет конфискация имущества. Да и при депортации не сохранить его. С какой стороны ни смотри, нет смысла уступать.
15 апреля Гроссман получил судебную повестку. В тот же день приехал и представитель издательства. Он, согласно дневнику, уговаривал «признать роман порочным, что даст возможность к его переработке».
Уловка была неуклюжей, беспомощной. Имелось в виду, что Гроссман сам признает публикацию невозможной, вернет аванс, тогда издательство заключит новый договор – на выпуск «переработанного» романа. Уговоры, понятно, оказались безрезультатными.
Судебное заседание состоялось 21 апреля. Выиграл Гроссман.
Бочаров в монографии описывает разбирательство, ссылаясь на воспоминания Гроссмана. По словам исследователя, воениздатовский представитель «утверждал одно: нельзя оставлять народные деньги у писателя, написавшего антинародное произведение. Но судья отклонил иск: согласно авторскому праву, издательство, расторгая договор на уже одобренную рукопись, не может требовать возврата аванса».
Допустимо, что итог тяжбы стал бы иным, если бы не изменилась политическая ситуация. 4 апреля 1953 года «Правда» напечатала сообщение Министерства внутренних дел СССР, полностью дезавуировавшее все другие публикации о «деле врачей-вредителей»[353].
Признавалось, что обвинения были заведомо ложными, доказательства фальсифицированными, в силу чего арестованные оправданы. Ну а следователи-фальсификаторы уже привлечены к ответственности. Причины, обусловившие аресты невиновных и грандиозную, откровенно антисемитскую кампанию, не анализировались.
Впрочем, сама кампания фактически сразу и прекратилась. Без каких-либо объяснений.
21 апреля в зале суда подоплека дела была ясна всем, и сочувствие вызывал оклеветанный писатель-фронтовик, а не редакторы в погонах. Гроссмановская дневниковая запись отражала эмоциональный настрой большинства присутствовавших: «Судья встал на мою сторону, поддержанный прокурором и рядом судебных работников, добровольных участников разбирательства».
Было чем гордиться. Суд принял решение, соответствовавшее закону.
Механизмы интриг
Последняя антисемитская кампания сталинской эпохи утратила актуальность. Однако это еще не означало, что литературная интрига сразу завершится.
Инерция действовала. Например, в майском номере журнала «Звезда» – сразу три негативных отзыва. Согласно подписям, авторами двух статей были офицеры, одна же прислана сержантом. Это должно было показать, что Советская армия отвергает роман «За правое дело». Вновь Гроссману инкриминировалось пропаганда «реакционной философии», а также искажение действительности[354].
Но и литературная интрига вскоре деактуализовалась. Так, издательство, проигравшее Гроссману процесс, выиграло гораздо больше – в перспективе. Судебное решение 21 апреля можно было трактовать как правовую оценку романа. И, коль скоро он судом не признан «клеветническим», то публикация допустима. Тогда и аванс – уже не убыток.
19 июня сотрудник Воениздата, позвонив Гроссману, предложил вернуться к вопросу о публикации. Вскоре пришло и официальное письмо.
Похоже, что в издательстве приняли решение, следуя подсказке Фадеева. А 26 сентября он и сам Гроссману позвонил. В дневнике воспроизведены ключевые фразы: «Острота критики была вызвана обстоятельствами. Роман надо издать».
Запрет на гроссмановские публикации уже сняли, разумеется, по фадеевской подсказке. И решающая встреча с воениздатовским представителем состоялась в квартире генсека ССП.
Фадеев и в дальнейшем контролировал издательский процесс. Уезжая из Москвы, оставлял Гроссману адрес, по которому следовало обращаться, если возникали затруднения.
Предусмотрительность была уместной. Очередную редакцию гроссмановского романа довели уже до верстки, но Копылов требовал новых согласований – в Главном политическом управлении Советской армии, Секретариате ССП, даже в ЦК партии.
Фадеев лавировал, и все же не отступал. 2 июля 1954 года сообщил Гроссману, что «роман сдается в печать, обсуждения на Секретариате [ССП] не будет, вопрос решен утвердительно и окончательно».
В тот же день воениздатовский представитель известил Гроссмана, что исполнение фадеевских распоряжений контролирует Сурков. Он «звонил главному редактору и сказал: “Сделаете большое дело, если выпустите роман к съезду писателей”».
Речь шла о Втором Всесоюзном съезде советских писателей. Он должен был начаться в Москве 15 декабря 1954 года.
Новой публикацией романа дезавуировались бы все упреки в адрес Гроссмана. И руководства ССП тоже – «по умолчанию». Вот почему Фадеев торопился. Ему, Симонову и Суркову именно к съезду требовалось бесспорное доказательство победы. Заодно и окончательного поражения Бубеннова, не получившего Сталинскую премию в 1953 году.
Издательство старалось выполнить просьбу руководства ССП, насколько это было возможно. 2 августа Гроссмана известили, что «роман подписан к печати, прошел Главлит и сдан в типографию».
Заказ был там своевременно выполнен. 26 октября, согласно дневниковой записи, новое издание продавалось «в магазине “Военная книга” на Арбате».
Это и означало, что Бубеннов посрамлен. Однако не объясняло, почему началась и так долго продолжалась кампания в связи с романом «За правое дело». Гроссман в дневнике такой вопрос не рассматривал.
Объяснения предложили мемуаристы. Первым – Эренбург.
В цитировавшихся выше мемуарах он, правда, не упомянул Бубеннова как здравствовавшего тогда инициатора антигроссмановской кампании. Цензура не пропустила бы. Эренбург сообщил лишь о «статье одного писателя, напоминавшей не критику романа, а обвинительное заключение».
Рассказ был эмоционален и невнятен. Эренбургу, в редакции «говорили, что Сталину прочитали отрывки романа и что он возмутился».
В какой редакции «говорили» – «Нового мира» или «Правды» – не понять. Оба варианта допустимы. Равным образом неизвестно, до или после издания бубенновской статьи генсеку «прочитали отрывки романа».
Невнятность повествования была вполне продуманной. Эренбург конструировал «биографический миф» Гроссмана. Причем в годы, когда ЦК партии возглавлял Хрущев, требовавший окончательного «разоблачения культа личности Сталина».
Мемуарист, словно бы невзначай, объяснял, что антигроссмановская кампания была ошибкой, допущенной «в период культа личности». Ее исправили. Отсюда следовало, что и конфискацию романа в 1961 году можно признать решением ошибочным. Например, обусловленным интригами неких клеветников, а значит, подлежащим исправлению. К такой оценке Эренбург и подводил читателей. Не всех, разумеется, а функционеров ЦК партии, контролировавших публикацию каждого тома воспоминаний.
Несколько иная версия у бывшей сотрудницы «Нового мира» А. С. Берзер. Ее воспоминания опубликованы в 1990 году – под одной обложкой с цитировавшимися выше мемуарами «Жизнь и судьба Василия Гроссмана»[355].
Прежде всего, Берзер анализировала мотивацию Твардовского и Фадеева как защитников романа. Таковы они в ее воспоминаниях. Гроссмановский дневник мемуаристка не читала.
Берзер утверждала, что Твардовский и Фадеев на исходе 1940-х годов достигли карьерного предела, были удовлетворены своим положением, значит, могли себе позволить интерес к литературе истинной. Вот и покровительствовали автору романа «За правое дело».
Кроме того, у Фадеева, согласно Берзер, имелась другая, не менее веская причина. Он презирал антисемитизм. Стало быть, публикация гроссмановского романа, его выдвижение на соискание Сталинской премии были акциями, направленными против антисемитов.
Однако все сказанное ничего, по сути, не объясняет. Не следует откуда-либо, что функционеры, даже и достигшие карьерного предела, довольные своим положением и уверенные в себе, могут рисковать всем достигнутым ради истинной литературы или ненависти к антисемитизму. Риск был очевиден – именно в разгар антисемитских кампаний.
На исходе 1980-х годов сходную версию предложил и Г. Ц. Свирский. Его книга была опубликована лондонским издательством[356].
Свирский утверждал, что функционеры, лоббировавшие гроссмановский роман, пытались таким образом спасти автора от последствий антисемитских кампаний. Потому и выдвинули его кандидатуру на соискание Сталинской премии. В случае удачи статус лауреата исключал бы арест.
Однако и версия Свирского ничего, по сути, не объясняет. Не следует откуда-либо, что функционеры готовы были рискнуть карьерой, обеспечивая Гроссману защиту. Причем скорее гипотетическую, нежели реальную: санкционировать арест классика советской литературы мог только Сталин, он же и лауреатский список визировал, а для генсека звание – не помеха. Вряд ли это не осознавали в руководстве ССП.
Мотивация Фадеева, Симонова, Суркова и Твардовского рассматривались выше. Иной вопрос – почему статья Бубеннова разрушила планы высокопоставленных литературных функционеров и триумф обернулся скандалом.
Берзер в мемуарах предложила свою версию. Описав первый успех новомировской публикации, она постулировала: «Но не дремали сталинские опричники, которые выросли и сформировались в эти годы на разгромах и уничтожении. Один из самых оголтелых – Бубеннов, автор “Белой березы”, в эти дни обратился прямо к Сталину по поводу романа Гроссмана. Он послал ему свой огромный донос. И по указанию Сталина этот донос в форме статьи Бубенного “О романе В. Гроссмана “За правое дело” был напечатан в “Правде” 13 февраля 1953 г.».
Примечательно, что Берзер, характеризуя Бубенного как «сталинского опричника», да еще и «оголтелого», так и не сообщила, откуда узнала про «огромный донос». Зато прагматика версии очевидна: Сталин – против автора романа «За правое дело». И лично санкционирует преследование.