[8]. Эта лаконичность породила ряд предположений. В частности, некоторые биографы Евдокии, указывая, что свадьба происходила в Коломне, а не в Москве, где жил жених и где она должна была состояться по обычаю, полагали, что при заключении брака между будущими зятем и тестем возникли какие-то разногласия и, чтобы их уладить, свадьбу решили отметить в «нейтральной» Коломне. Но все объясняется гораздо более прозаически. Летом 1365 г. в Москве разразился огромный пожар, по поводу которого летописец замечает, что «преже не бывал таков пожар», в результате чего буквально за два часа «весь град погоре без остатка»[9]. Проводить свадьбу на пепелище не было никакой возможности, и поэтому ее перенесли в Коломну.
Но насколько достоверными являются наши предположения о возможных контактах Сергия Радонежского с московским тысяцким? Понятно, что если разговоры о сватовстве дочерей суздальского князя и были, то велись они без свидетелей. Историк Н.С. Борисов обратил внимание на один источник, остававшийся на периферии внимания исследователей того времени: «Императрица Екатерина II глубоко интересовалась русской историей. При помощи лучших специалистов того времени она написала несколько исторических трудов, в которых встречаются уникальные факты. Императрица и ее консультанты имели в своем распоряжении не сохранившиеся до наших дней источники. Перу Екатерины принадлежит, среди прочего, составленная на основе источников записка “О преподобном Сергии”. В ней читаем следующее: “В 1366 г. (в действительности в 1365 г. – Авт.) преподобный игумен Сергий, по просьбе князя великого Дмитрия Ивановича, ездил послом в Нижний Новгород к князю Борису Константиновичу о мире. И мир и тишину паки восстави, и первые слова о браке князя великого Дмитрия Ивановича со дщерью князя Дмитрия Константиновича Суздальского были пособием преподобного игумена Сергия, чем пресеклись междоусобные распри о великом княжении Владимирском на Клязьме”»[10].
Несмотря на то что брак Дмитрия и Евдокии был заключен из очевидного всем расчета, этот союз оказался на удивление прочным и счастливым. Можно предположить, что во многом это было благодаря тому, что и в дальнейшем вплоть до самой смерти самый известный из русских святых следил за семейной жизнью Евдокии – известно о том, что он принимал участие в крещении двух ее сыновей.
Первым в этом браке появился Даниил, названный так в честь основателя династии московских князей и прадеда Дмитрия – Даниила Александровича. Летописцы молчат о нем. Единственный раз его имя встречается в «Слове о житии и преставленьи великого князя Дмитрея Ивановича», в котором дословно говорится: «А шестыи сынъ его Костянтинъ четверодневенъ по отци остася. Семыи же стареиши сынъ его был Данилъ и тои преже [отца] преставися»[11]. Эта неясность текста вызвала у историков споры. Одни полагали Даниила одним из младших сыновей Дмитрия Донского, поскольку он назван седьмым. Однако прилагаемый к нему тут же эпитет «старейший» разрушает это предположение, тем более что у Дмитрия Донского после появления сына Константина, родившегося за четыре дня до его кончины, просто более не могло быть сыновей. Все становится на свои места, если предположить, что в данном случае имеем дело с простой опиской и вместо «семыи» надо читать «самый».
Историк XIX в. П. М. Строев полагал, что Даниил достиг совершеннолетия и был женат. Думать его так заставило одно место из духовной грамоты еще одного сына Дмитрия Донского – Юрия, в которой говорится: «А благословляю сына своего Дмитрея [Шемяку] икона Спас окована, что мя благословила княгини Марья Данилова [то есть жена князя Даниила]»[12]. Но как позднее разъяснил известный знаток княжеских родословий А.В. Экземплярский, здесь подразумевалась жена суздальского князя Даниила Борисовича, двоюродного дяди Юрия по материнской линии. А. В. Экземплярский также отмечал, что энциклопедист XVIII в. Т. С. Мальгин (правда, без указания источников) полагал, что Даниил родился в 1369 г., а умер 15 сентября 1379 г. Но обращение непосредственно к труду Т.С. Мальгина показывает, что подобных сведений у него нет[13].
Можно полагать, что старший сын Дмитрия и Евдокии умер в раннем младенчестве, поскольку на похоронах митрополита Алексея, скончавшегося 12 февраля 1378 г., присутствовали «сынове великого князя, князь Василеи сыи еще 6 лет, а князь Юрьи трею лет», но Даниил даже не упомянут[14].
Что касается Василия, то под 1371 г. летописец зафиксировал факт его рождения: «Тое же зимы месяца декабря 30 родися великому князю Дмитрею Ивановичю сынъ Василеи»[15]. На третий день, 1 января 1372 г., младенец был крещен. По тогдашней традиции его назвали Василием в честь Василия Великого, святого IV в., память которого отмечается в этот день.
Последующие сведения о Василии крайне скудны. Летописец, кроме его участия в похоронах митрополита Алексея, сообщает, что в 1380 г. во время похода отца на Куликово поле он оставался с матерью и братьями Юрием и Иваном в Москве на попечении известного воеводы того времени Федора Андреевича Свибло[16].
Для Василия с братом и матерью потянулись напряженные дни ожидания. Великокняжеский терем в Кремле стал местом массового паломничества москвичей, желавших хоть что-то узнать из приходивших от великого князя известий о судьбе своих близких. Было получено сообщение, что Дмитрий со всем войском перешел через Оку. По свидетельству автора «Сказания о Мамаевом побоище», люди в Москве начали скорбеть, говоря со слезами: «Почто поиде за Оку? Аще и самъ Божиею благодатию сохранен будет, но всяко от воиньства его мнози падут». Когда же было прислано известие о скором решительном сражении, по приказу митрополита Киприана все соборные церкви и монастыри были открыты днем и ночью и в них круглосуточно творилась сугубая молитва о Божьем милосердии к русским воинам. В эти дни Василий с матерью практически не покидал московских храмов. На четвертый день после битвы на Дону в Москву примчался гонец с вестью к великой княгине Евдокии и к воинским женам. Он сообщил о победе, «и сказали им, которые побиты». Василий узнал главное – его отец жив, хотя до него доходили слухи о ранении, и это вселяло тревогу. 25 сентября 1380 г. наступил знаменательный день возвращения великого князя. Евдокия с детьми у Фроловских (позднее Спасских) ворот московского Кремля встречала мужа, «честь воздающе», как ему, «такожде и прочим князем и боляром и всему воинъству»[17].
Хан Тохтамыш. Позднейший рисунок
Спустя два года после Куликовской битвы Василию вновь пришлось пережить неприятные минуты. Победа над Мамаем показала готовность Руси навсегда покончить с унизительной зависимостью от Орды. Понимал это и новый хан Тохтамыш. Стремясь удержать Дмитрия в своем подчинении, он предпринял нашествие на Москву. Учитывая печальный для татар опыт двухлетней давности, когда Мамаю не удалось сохранить в тайне свои оперативные планы, новый глава Золотой Орды на этот раз предпринял все, чтобы для москвичей новый поход стал полной неожиданностью. С этой целью он велел захватить русских купцов, торговавших в пограничном Булгаре на Волге, с тем чтобы ни один из них не передал в Москву весть о движении татар. Это вполне ему удалось – со всей своей армией он переправился через Волгу «и поиде на великаго князя Дмитрея Ивановича къ Москве и на всю Русскую землю; ведяше бо рать изневести внезаапу со умением и тацемъ злохитриемъ, не дающе вести про себя, да не услышано будетъ»[18]. Чтобы полностью использовать фактор внезапности, Тохтамыш не стал вторгаться в лежавшее первым на его пути Суздальско-Нижегородское княжество, а обошел его с юга по степной окраине. Только когда татары оказались перед Окой, известие о нашествии дошло до московского князя.
Дмитрий, узнав, «что идетъ на него сам Тахтамышь царь во множестве силы своея, и нача совокупляти полцы ратныхъ, и собра воя многи, и выеха изъ града съ Москвы, и хотя идти противу ратныхъ». Был созван военный совет «з братомъ своимъ и с прочими князи и з бояры своими». Но на нем возникли споры и разногласия: «Бывшу же промежу ими неединачеству и неимоверьству». Основной причиной этого явилась скудость сил, которые могла выставить Русь после кровопролитной Куликовской битвы: «Оскуде бо вся земля Русская отъ Мамаева побоища за Дономъ». В этих условиях великому князю не оставалось ничего иного, как «поиде… не во мнозе въ Переславль, а оттуду поиде мимо Ростовъ на Кострому»[19]. Вместе с ним отправился, видимо, и Василий.
Евдокия между тем оставалась в Москве. Историки выдвигали ряд версий по поводу того, почему Дмитрий оставил супругу в городе – то ли надеялся, что Москва выдержит осаду, то ли полагал, что быстро сумеет собрать свежее войско. Но причина была гораздо прозаичнее – Евдокия в эти дни ждала появления на свет сына. В четверг 14 августа 1382 г. у нее родился сын Андрей. Под этой датой летописец записал: «Того же лета родися великому князю Дмитрею Ивановичю сынъ князь Андрей, месяца августа въ 14 день, и крести его Феодоръ игуменъ Симановьский» (племянник Сергия Радонежского)[20].
Однако к этому времени ситуация в городе резко ухудшилась – москвичи сели в осаду, а в самом городе начался «мятежь великъ». Одни горожане «хотеху сести въ граде и затворитися, а друзи бежати помышляху». Те, кто предлагал переждать татарскую угрозу в кремлевской крепости, не выпускали никого из города: «Не пущаху ихъ, но убиваху ихъ и богатство и имение ихъ взимаху».