Политической составляющей решений Венского конгресса были отказ империи от поддержки территориальных претензий Тевтонского ордена к Польше (в общем-то, вполне обоснованных — после Тринадцатилетней войны Корона аннексировала огромные орденские земли) и обещание имперского посредничества в урегулировании споров с Россией, в частности, в возврате Смоленска.
«Бесова деревня Опочка», или Как закончилась Смоленская война
Европейские дипломаты могли договариваться о посредничестве и переделе континента сколько угодно, но реальная судьба Восточной Европы всегда решалась не в Вене или Риме, а на полях сражений. После Оршанской битвы русско-литовская война продолжалась до 1522 года. Правда, крупномасштабных боевых действий не было. Кампания приняла привычные формы взаимных набегов, грабительских рейдов, погромов окрестностей городов и т. д. В 1515 году московские войска сожгли Браслав и Друю, а литовские отряды разоряли Северскую землю. Ян Сверчовский во главе литовского отряда сжег посады Великих Лук и Торопца. Русская кавалерия прошла рейдом под Мстиславль (полки Б. И. Горбатого и С. Ф. Курбского), Витебск (полк В. Д. Годунова) и Полоцк. Псковский наместник А. А. Сабуров взял Рославль. В 1516 году московские дворяне под командованием А. Б. Горбатого хозяйничали в окрестностях Витебска, а литовские нападали на Гомель.
В 1517 году Сигизмунд I запланировал крупную войсковую операцию, целью которой был захват псковских пригородов — системы крепостей, оборонявших подступы к Пскову. Противник был известный, в XV веке литовцы и ливонцы неоднократно воевали под стенами этих крепостей, иногда их брали, иногда терпели поражение. Речь идет о крепостях Опочка, Воронич, Красный городок, Велье и др. Они все однотипные — одиноко стоящее укрепление (большие посады были только у Опочки и Воронича) на холме круглой или овальной формы, с валами и деревянными стенами и башнями по периметру и небольшими (в несколько десятков или сотен человек) гарнизонами. Практически все городищенские холмы сохранились до нашего времени, и сегодня можно посетить эти места боевой славы.
Сигизмунд I лично прибыл в Полоцк для смотра войска. К литовской коннице были приданы отряды наемников из Чехии и Польши. Общее командование поручили князю К. И. Острожскому. Однако войска завязли уже под первой крупной крепостью — Опочкой. Ее обороной командовал наместник В. М. Салтыков. Крепость была расположена на острове, крутые валы уходили прямо в воду. Все это делало ее практически неприступной. Штурм за штурмом заканчивался одним и тем же — нападавших расстреливали на лодках и плотах во время переправы, а тех, кто добирался до основания валов, сбрасывали в воду с городских стен. Русские источники писали о пяти-шести тысячах убитых врагов под Опочкой. Цифра, вероятно, преувеличена, но потери и в самом деле были чувствительными. (Польские источники, преуменьшая масштабы поражения, говорят о 60 убитых и 1400 раненых. Истина, как всегда, где-то посредине.) Недаром Сигизмунд I, узнав о неудачах Острожского, в сердцах обозвал Опочку «бесовым селом».
Острожский, чувствуя, что войску нужен хоть какой-то успех, послал небольшие отряды на штурм соседних менее укрепленных крепостей — Велье, Воронина, Красного городка. Но и там все нападения были отбиты. На помощь псковским пригородам двинулись отряды из Великих Лук — воеводы Ф. В. Оболенского, вставшего под Изборском, и И. В. Ляцкого, обосновавшегося в крепости Владимирце. Воеводы начали успешно совершать рейды, перехватывать оторвавшиеся от основных сил литовские отряды и уничтожать их. Когда стало известно о выступлении на помощь Опочке основных сил под командованием А. В. Ростовского, Острожский бросил все осадные орудия и спешно отступил к Полоцку.
24 октября 1517 года Василий III в Кремле принимал победные реляции от псковских воевод. Это было тем более кстати, что в русскую столицу как раз прибыло очередное литовское посольство Яна Щита и Богуша Боговитиновича, с очередными требованиями о возврате Смоленска. И теперь Василию III было что им сообщить. Поэтому великий князь радостно щурился, разглядывая унылые фигурки литовских дипломатов у подножия его трона.
Переговоры 1517 года имели некоторую специфику. В Москву прибыл имперский посол Сигизмунд Герберштейн. Одной из целей его миссии было исполнение обещания, данного императором Максимилианом королю Сигизмунду I об имперском посредничестве в установлении мира между Польшей, Литвой и Россией. Василий III не возражал, ему было даже интересно попробовать, как выразились бы сегодня, «новый формат» переговоров. Большая европейская политика все больше приоткрывала свое лицо, и это было любопытно и поучительно. Тем более что Василий III, стоявший на русских традициях ведения переговоров, переиграл гостей по всем статьям. Он отказался начинать разговор, пока литовские войска не будут отведены от Опочки. Послы прибыли в Москву 3 октября, а Василий III принял их только 29 октября, когда получил известие об успехе в Псковской земле его воевод. Понятно, что это сразу придало переговорам характер диалога победителя и побежденных.
Послы, видимо под влиянием Герберштейна, сразу же попытались перевести разговор в глобальный контекст противостояния христианского мира язычеству и мусульманству. Разве перед лицом такой великой опасности для веры пригоже двум христианским государям заниматься сварами между собой и тратить силы на взаимное уничтожение на радость врагам Христовым? Дипломаты Василия III охотно согласились, что, конечно, непригоже. Но ведь это Россия стоит за христианство, борется с Крымским и Казанским ханствами. А вот Сигизмунд I как раз уличен в науськивании крымских татар на Русь — какой же он борец за христианский мир? Именно польский король является виновником войны. И он должен искупить вину — выдать панов, виновных в смерти сестры Василия III великой княгини Елены, отдать Киев, Полоцк, Витебск и те города, которые князь Александр Ягеллончик передал своей жене Елене Ивановне. Вот тогда и наступит справедливый и прочный мир! Литовцы в ответ обвинили Василия III в клятвопреступлении — он начал войну вопреки существующим договоренностям, и потребовали отдать им Псков, Новгород, Смоленск, Вязьму, Северские города и т. д.
Посредничество Герберштейна было дезавуировано предъявлением текста русско-имперского договора 1513 года, подписанного Шнитценпаумером. В нем говорилось о военном союзе России и империи против Сигизмунда и о том, что империя признает права России на Киев, Полоцк и Витебск. Герберштейн разволновался: ситуация в самом деле получалась пикантной. Он начал горячо убеждать, что Шнитценпаумер превысил полномочия, что император на самом деле такого не подписывал, а затем произнес загадочную фразу: «Делал бы, да не умею, среднего пути не знаю, вы, бояре, говорите высоко, и послы Сигизмунда короля говорят высоко, а среднего пути не знаю». После чего попросился домой, к императору. Посредническая миссия явно не задалась.
Русские дипломаты применили беспроигрышный прием, которым не раз успешно пользовались впоследствии: резко задрать планку требований, чтобы потом за счет ее снижения выторговать те малые уступки, ради которых, собственно, и велись переговоры. Требуя Киев, Полоцк и Витебск и доведя этими требованиями литовскую делегацию до нервного состояния, дипломаты Василия III добились того, чего хотели: о Смоленске уже никто не вспоминал. На страницах посольской книги, содержащей запись дебатов, много споров о том, кто первым нарушил крестоцелование — Сигизмунд или Василий III, много препирательств о Киеве и других городах, но тема Смоленска не звучит вообще. Поэтому, когда, ко всеобщему облегчению, Василий III заявил, что только по просьбам Герберштейна и исключительно из любви и уважения к Максимилиану отказывается от Полоцка и Витебска, все вздохнули с облегчением. Но ход был за литовской стороной — от нее тоже требовался жест доброй воли, надо было от чего-нибудь отказаться. А от чего? Потеря Северских городов и Верховских земель была уже признана после войны 1507–1508 годов. Остался только Смоленск…
Признать это означало провалить миссию. И 10 ноября Герберштейн прислал Василию III пространное письмо, в котором обосновывал необходимость возвращения Смоленска. Он назвал бездоказательными обвинения в адрес Сигизмунда I в клятвопреступлении, нарушении существовавших договоренностей, связях с Крымом и наведении татар на Русь. По мнению Герберштейна, если король и платил татарам, так только выкупая мир для себя, но вовсе не науськивая их при этом на других христианских государей. Василий III должен доказать всему миру, что он взял Смоленск не из-за корысти и охоты до чужого добра, а из благородных побуждений, борясь за правду, как он ее понимал. Он доказал свою силу в этой борьбе — так пусть же теперь сделает жест и вернет Смоленск, что его весьма возвысит в глазах христианского мира. Этот поступок принесет Василию славу индийского царя Пирра, который вернул римлянам 200 пленных, или славу Максимилиана, который вернул венецианцам взятую Верону{5}. Тогда и император, к тебе «дружебнейший», станет еще «дружебнее».
Аргументы были слабоваты. «Дружебнейший» император не далее как несколько лет назад коварно обманул с выгодным для России договором. Мнение христианского мира для московского государя было весьма трудно воображаемым понятием, и, кроме того, он имел весьма размытые представления о царе Поре / Пирре и возвращении Вероны. Василию III было ясно одно: посредник Герберштейн на самом деле играет на стороне Сигизмунда I. К тому же Василия III задело пренебрежительное отношение к судьбе его сестры Елены, невнимание имперского посла к фактам переговоров Сигизмунда I с Крымом, его откровенное нежелание вникать в сложные перипетии развития владельческих прав монархов Восточной Европы на ту или иную землю. От Василия III хотят демонстрации благородства — но где же эта демонстрация со стороны Сигизмунда? 12 ноября 1517 года переговоры были завершены, литовских послов «бездельно» отправили из Москвы. Государь подтвердил, что он тоже хочет мир