Московское дело
Иван IV не ждал противодействия со стороны запуганного духовенства. Однако накануне суда он предпринял шаги, которые послужили новым предостережением для недовольных церковников. Опричники обезглавили рязанского архимандрита и взяли под стражу еще нескольких членов Священного собора. Всем памятно было, что Пимен председательствовал на соборе, осудившем Филиппа. Теперь архиепископ шел по стопам митрополита. Покорно следуя воле царя, высшие иерархи церкви лишили Пимена сана и приговорили к пожизненному заключению. Произошло это между 18 и 20 июля 1570 г. Прибыв к месту заточения в небольшой монастырь под Тулой, Пимен вскоре умер.
Арестованные в Новгороде «сообщники» Пимена в течение нескольких месяцев томились в Александровской слободе. Розыск шел полным ходом. Царь делил труды с палачами, проводя дни и ночи в тюремных застенках. Опальные подвергались мучительным пыткам и признавались в любых преступлениях. Как значилось в следственных материалах, «в том деле с пыток многие (опальные) про ту измену на новгородцкого архиепископа Пимина и на его советников и на себя говорили». Полученные на Пыточном дворе материалы скомпрометировали многих высокопоставленных лиц в Москве.
Кровавый погром Новгорода усилил раздор между царем и верхами земщины. По возвращении из новгородского похода Грозный имел длительное объяснение с государственным печатником Иваном Висковатым. Ливонский хронист Бальтазар Рюссов так отзывался о «знатнейшем канцлере» царя: «Отличнейший человек, подобно которому не было в то время в Москве; его уму и искусству, как московита, ничему не учившегося, удивлялись все иностранные послы».
Иван IV, как говорили в Москве, любил старого советника, «как спасение души». Висковатый отважился на объяснение с Грозным после того, как опричники арестовали и после жестоких пыток казнили его родного брата. Он горячо убеждал царя прекратить кровопролитие, не уничтожать своих бояр. В ответ царь разразился угрозами по адресу боярства. «Я вас еще не истребил, а едва только начал, — заявил он, — но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось!» Дьяк выразил вслух настроение земщины, и это встревожило Грозного. Оппозиция со стороны высших приказных чинов, входивших в Боярскую думу, явилась неприятным сюрпризом для царских приспешников. Чтобы пресечь недовольство в корне, они арестовали Висковатого и нескольких других земских дьяков и объявили их «советниками» Пимена. Так новгородский процесс перерос в московское дело.
Царские послы, отправленные в Речь Посполитую в 1570–1571 гг., должны были так объяснить причины казни Висковатого и Фуникова: «О чем государской изменник Курбский и вы, паны радные, с этими государскимидоменники ссылались, о том Бог нашему государю объявил, потому они и казнены».
Грозный продолжал сражаться с Курбским. Но народу знать об этом не следовало. Власти постарались внушить столичному населению, что главные дьяки земщины поддерживали изменнические связи с Польшей, Турцией и Крымом. Они якобы намеревались сдать полякам Новгород и Псков. Турок они убеждали послать войска к Казани и Астрахани, а крымцев подучили совершить набег на Русь, чем причинили огромный урон жителям Московии. Обвинения подобного рода должны были заглушить голоса тех, кто осуждал зверства опричнины.
В Речи Посполитой известие об измене Висковатого в пользу польского короля было воспринято с откровенной насмешкой. Литовский вице-канцлер Остафий Волович, направлявший деятельность литовской секретной службы в России, писал о казни Висковатого следующее: «…обвинив его, что к турецкому, татарскому и нашему государю расположен был. Не знаю об этих басурманах, но к государствам нашего Господина не благосклонен…» С кафинским пашой Висковатый вел тайную переписку по прямому заданию Ивана IV.
Суд над московскими дьяками завершился в течение нескольких недель. 25 июля 1570 г. осужденные по новгородскому делу были выведены на рыночную площадь, прозывавшуюся в народе Поганой лужей. Со временем полое место напротив Кремля стало называться Красной площадью.
Опричные приготовления предвещали необычное зрелище. Они смутили даже видавших виды людей. В центре площади была выстроена большая загородка, внутри которой опричники вбили около 20 кольев. К ним были привязаны бревна в виде поперечных перекладин. Место казни напоминало Голгофу. Возле одного из крестов пылал костер, и в большом пивном котле кипела вода.
Царь Иван явился на рыночную площадь на коне и в полном вооружении — «в доспехе, в шоломе и с копием». При нем находились наследник и многочисленная вооруженная свита. За свитой следовало 1500 конных стрельцов. Они окружили площадь полукругом.
Приготовления к экзекуции и появление царя с опричниками вызвали панику среди столичного населения. Люди разбегались по домам. Такой оборот дела озадачил Грозного, и он принялся увещевать народ «подойти посмотреть поближе». Паника понемногу улеглась, и толпа заполнила рыночную площадь. Обращаясь к толпе, царь громко спросил: «Правильно ли я делаю, что хочу покарать своих изменников?» В ответ послышались громкие крики: «Живи, преблагой царь! Ты хорошо делаешь, что наказуешь изменников по делам их!» Всенародное одобрение опричной расправы было, конечно, фикцией.
Стража вывела на площадь примерно 300 опальных людей, разделенных на две группы. Осужденные представляли собой жалкое зрелище. После перенесенных пыток многие из них с трудом передвигались.
Около 180 человек были отведены в сторону и выданы на поруки земцам. Царь «великодушно» объявил народу об их помиловании. Подле кольев остались более 100 человек. Москва не видывала казней такого масштаба. Немногим палачам, которых содержала посадская община, справиться с делом было не по плечу. Перед самым началом экзекуции вышла заминка. Малюта Скуратов, распоряжавшийся на площади, подбегал к царю и спросил, кому начинать казни. Самодержец отвечал двусмысленной шуткой: «Пусть один предатель другого предателя губит». Он, конечно же, имел в виду земцев. Последние по-своему поняли смысл царской речи: «Пусть верный казнит вероломного». Слова Грозного были адресованы земщине.
Участие высшего боярского руководства в казнях должно было устранить все сомнения в справедливости наказания. В тех же целях роль главного обвинителя была поручена не опричникам, а главному земскому дьяку Андрею Щелкалову.
Став посреди площади, Щелкалов начал громко «вычитывать» печатнику Висковатому его «вины». После каждой статьи обвинения Щелкалов стегал осужденного по голове плетью.
Насколько верно передал Шлихтинг публичные обвинения, предъявленные опальному дьяку в день казни? Подлинные описи царского архива сохранили официальную формулу обвинения. Важнейшим пунктом было обвинение заговорщиков в намерении извести царя злым умышлением и посадить на трон князя Владимира. Шлихтинг умолчал об этом по причинам, разобранным выше.
Щелкалов тщетно требовал от Висковатого, чтобы тот признал нелепые обвинения насчет отравления государя и сдачи крепостей Литве. Земский дьяк ответил своим палачам гордым отказом. «Великий государь, — произнес он, — Бог свидетель, что я не виновен… Но я всегда верно служил тебе, как подобает верному подданному. Дело мое я поручаю Богу, он нас рассудит на том свете».
Придворные царя сделали последнюю попытку убедить Висковатого сознаться в измене и молить государя о помиловании. «Будьте прокляты, кровопийцы, вместе с вашим царем!» — таковы были его последние слова.
По знаку царя печатника ободрали донага и привязали к кресту. Первым к дьяку подбежал Скуратов и отрезал ему нос. Другие «верные» отсекли пальцы на руках и ногах, уши и губы. Последним палачом печатника стал земский дьяк Иван Реутов. Печатника разрезали на части живьем, а потом отрубили голову у трупа.
В течение двух десятилетий Висковатый был ближайшим советником царя и пользовался его полным доверием и даже привязанностью.
После печатника настала очередь государственного казначея Никиты Фуникова. Щелкалов прочел ему «вины» и потребовал от него признания. Казначей отверг обвинения.
Спектакль явно отклонялся от намеченного сценария. Публичное покаяние изменников было предусмотрено опричниками. Грозный решил исправить впечатление и обратился к фуникову с назидательной речью. Смысл ее сводился к тому, что даже при отсутствии вины казначея он достоин казни уже за то, что был пособником изменника Висковатого: «Даже если ты и ни в чем не прегрешил, тем не менее ты ему угождал, поэтому надлежит погибнуть обоим». Слова царя свидетельствовали о полном отсутствии улик у обвинения.
Фуникова привязали к кресту, после чего Грозный приказал Малюте попотчевать его хорошим медом. Скуратов опрокинул на голову несчастного котел с кипящей водой. Потом его стали обливать попеременно кипятком и ледяной водой. Казначей был сварен заживо.
Синодик опальных подтверждает, что 25 июля был казнен последний сын дворцового повара Молявы Алексей, который также был поваром. Он якобы пытался отравить царскую семью. Повар упал перед царем ниц и остался лежать на земле. По некоторым сведениям, государь, до того не обнажавший оружия, заколол «отравителя» копьем. Не многие из подданных удостоились чести принять смерть от руки помазанника Божьего.
Пример царя воодушевил придворных. Опричный боярин князь Василий Темкин-Ростовский соскочил с коня и отрубил голову дьяку Разбойного приказа Григорию Шапкину, его жене и двум сыновьям. Один из самых видных членов земской думы, родня царя Ивана, Яковлев-Захарьин, обезглавил дьяка Большого прихода Ивана Булгакова, его жену и дочь. Убит был также дьяк Поместного приказа Василий Степанов с женой и сыновьями.
Главными героями московского дела были все же не эти столичные дьяки, а стоявший за их спиной «великий боярин» Семен Васильевич Яковлев-Захарьин, близкий родственник царской семьи и один из старших бояр думы. В новгородском Судном списке значилось, что изменники-новгородцы «ссылались к Москве… с печатником с Ываном Михайловым Висковатого и с Семеном Васильевым сыном Яковля…». Яковлев был арестован в качестве главного сообщника Пимена.