1. Как издавали «Стихотворения Василия Пушкина»
Пора, пора… В 1812 году В. Л. Пушкин решил, что пора ему издать сборник своих стихотворений. К такому решению пришел он в Нижнем Новгороде, где встречался с Н. М. Карамзиным. У Карамзина-то уже был вышедший двумя изданиями сборник «Мои безделки», а у него нет. Правда, у К. Н. Батюшкова, который тоже оказался тогда в Нижнем, сборника еще не было. Но ведь К. Н. Батюшков много его моложе. А Василию Львовичу и вправду пора. (Справедливости ради заметим, что и у Ю. А. Нелединского-Мелецкого, тоже спасавшегося от нашествия французов на берегах Волги, своего поэтического сборника не было, хотя он и старше Василия Львовича. Но, конечно, Ю. А. Нелединский-Мелецкий нам не указ.)
Дебютировав в 1793 году в журнале «Санкт-Петербургский Меркурий», где только не печатал В. Л. Пушкин потом свои стихи?! И в «Аонидах», и в «Приятном и полезном препровождении времени», и в «Вестнике Европы», и в «Патриоте», и в «Московском зрителе», и в «Аглае».
Но одно дело публикация отдельных стихотворений, другое — издание поэтического сборника.
«Василий Львович так забавен, готовясь в печать, что страх, — писал П. А. Вяземский А. И. Тургеневу 27 октября 1821 года. — Он точно как старая —, которая, перебранная всеми руками и на всех перекрестках, краснеет и робеет, выходя под венец. И он, перечитанный, перепечатанный и особливо же пересказанный всем и каждому, подделывается к обстоятельству и глядит.»[523].
Да, письмо П. А. Вяземского написано в 1821 году. Но и в этом году сборнику стихотворений В. Л. Пушкина не суждено было выйти в свет.
Понять медлительность Василия Львовича можно. Он был вообще не скор на дела; к тому же после событий 1812 года нужно было из Нижнего Новгорода вернуться в Москву, устроить свой дом; еще были всегдашняя занятость в круговороте московской жизни, наезды в Петербург, литературные битвы, «Арзамас»…
Только в 1818 году Василий Львович подготовил к печати свои стихотворения. 1 ноября 1818 года он сообщал об этом П. А. Вяземскому:
«Нынешнею зимою я печатаю непременно мои стихотворения — все почти собрано и готово»[524].
Москвич В. Л. Пушкин с помощью друзей решил печатать сборник своих стихотворений в Петербурге. Переговоры, денежные дела (а денег у Василия Львовича не было) заняли еще около трех лет.
В 1821 году изданием занимался в Петербурге А. И. Тургенев. Но так как он не торопился начинать эту работу, П. А. Вяземский — сначала по просьбе Василия Львовича, а потом и по собственному дружескому побуждению — стал настойчиво напоминать ему об этом, укорять его, предлагать организовать подписку на готовящееся издание. В письмах, которые следовали из Москвы в Петербург одно за другим, П. А. Вяземский советовал, как устроить дело, рассказывал о том, что удалось сделать ему самому:
«Книга В. Л. у Сленина для предания Цензуре. Справься! 21 июля 1821 года. Москва»[525].
«Позаботься о сочинениях Пушкина: право, грешно! Тебе же они им и поручены. 2 августа 1821 года. Москва»[526].
«Я уже Карамзиным жалуюсь о твоем бездействии в разсуждении манускриптов изгнанника на скалу святого забвения — В. Л. Пушкина! <…> Вели напечатать тысячу билетов для подписки по десяти рублей; пришли несколько сотен сюда. Решись, где печатать; лучше всего в вашей новой Дидотовской типографии; вызови молодых авторов своих… <…> на богоугодное занятие — издавать ближнего. 18 августа 1821 года. Москва»[527].
«Я приготовил короткое донесение публике о издании в свет Василия Львовича: пришлю в четверг. А ты, между тем, приготовь все нужное и решись, где печатать, по чем отдавать экземпляр и прочее. Стыдно нам не вынести его на руках к бессмертию. 22 августа 1821 года. Москва»[528].
В статье «Об издании стихотворений В. Л. Пушкина», о которой упомянул П. А. Вяземский в последнем из приведенных выше писем, говорилось, что стихотворения московского поэта «давно уже известны любителям Русской поэзии». Отмечая связь В. Л. Пушкина с поэтической школой Н. М. Карамзина и И. И. Дмитриева, П. А. Вяземский обратил внимание на такие его достоинства, как тонкий вкус и чистота слога, которые «должны почесться истинными заслугами, им оказанными Русской словесности». Поставив В. Л. Пушкина в «избранное число тех поклонников муз, которых стихотворные занятия сделались вместе и лучшим наслаждением их жизни и неоспоримым правом на благосклонность и уважение просвещенных соотечественников»[529], автор статьи предлагал его сочинения вниманию читателей.
Статья П. А. Вяземского, однако, не сразу увидела свет. Она была напечатана только в ноябре 1821 года в 46-м номере журнала «Сын Отечества». 7 сентября 1821 года П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу из Остафьева:
«Разве я не прислал тебе объявления о „Стихотворениях“ Василия Львовича? Не откладывай дела в длинный ящик, а сунь его в приспешную. Он от радости, нетерпения, смятения и так уже
Краснеет и бледнеет
Как месяц в облаках»[530].
И еще одно письмо, отправленное из Остафьева во второй половине сентября 1821 года:
«Что не говоришь ты мне, получил ли ты мое известие о „Стихотворениях“ Василия Львовича; а если получил, то отчего не печатаешь его в „Сыне“? Если тебе некогда печатать и нет у вас человека на примете, коему доверить можно заботы о печатании, то отошли манускрипт сюда. Мы здесь у Семена напечатаем не хуже и скорее вашего. Ты — странный человек; все откладываешь дело, которое отлагательства не терпит. У Василия Львовича воды давно уже прошли и так и прет его издание: что мучить его долгими родами?»[531]
Недовольный проволочками А. И. Тургенева, П. А. Вяземский даже высказал мысль поручить издание В. К. Кюхельбекеру, который в это время нуждался в деньгах, с тем чтобы ему поступал десятый процент от выручки. Но В. К. Кюхельбекер определился на службу к генералу А. П. Ермолову. Тогда П. А. Вяземский стал снова писать А. И. Тургеневу, просить его не откладывать дела, выражать недовольство его бездеятельностью. Даже В. Л. Пушкин решился деликатно напомнить А. И. Тургеневу о себе и своих стихотворениях. 9 октября 1821 года он писал ему из Остафьева:
«Надеясь на дружбу вашу, почтеннейший Александр Иванович, и осмеливаюсь напомнить вам о моих стихотворениях. Сделайте одолжение, уведомьте меня, что с ними делается? Начинается ли подписка, и скоро ли начнется тиснение? Я полагаю, что цензура их печатать дозволила, и прошу вас убедительно не оставить меня в таком случае. Братцам вашим: Николаю Ивановичу и Сергею Ивановичу свидетельствую усерднейший мой поклон. Я очень рад, что вы теперь все имеете. Обнимаю вас душевно и остаюсь с искренним почтением моим покорный ваш слуга Василий Пушкин.
9-го октября, Остафьево, где я, к сердечному удовольствию моему, бываю не редко»[532].
Хлопоты и напоминания заставили А. И. Тургенева «сдвинуться с места». Он нашел, наконец, издателя стихотворений — Петра Александровича Плетнева, поэта и критика, того самого П. А. Плетнева, который был другом А. С. Пушкина, а потом стал издателем его романа «Евгений Онегин». Но коль скоро А. И. Тургенев по-прежнему принимал участие в издании, П. А. Вяземский не оставлял его своими письмами, по-прежнему бранил и требовал установить непосредственную связь свою с П. А. Плетневым. В уже цитированном нами письме от 27 октября он писал:
«Не с начала начинаешь: начало в том, чтобы собрать деньги с подписчиков, а там уже решить, на какой бумаге печатать Василия Львовича. 600 и 1000 рублей сейчас можно слупить с дураков, а там и приниматься за тиснение. У Пушкина ни гроша. Вели напечатать несколько билетов, да в журналах мое объявление, и на особенных листах. Только дай прежде его пересмотреть и переправить Блудову: вы так мою голову загоняли, что я в нее веровать перестаю. Пришлите мне сюда билетов: я здесь подписку заведу; а лучше всего, введи меня в сношение с Плетневым; тут мы и запоем:
Заплетися, плетень, заплетися!
А с тобою только петь: „Расплетися!“ С ним в два мига все устроим»[533].
Раздраженный А. И. Тургенев, соглашаясь передать эту просьбу новому издателю, сердито заметил, что из-за всего этого ему, «право, некогда садить цветы в нашей литературе». Но П. А. Вяземский был невозмутим и снова писал А. И. Тургеневу. Из Москвы в Петербург на почтовых доставлялись письма с вопросами о ходе издания, с призывом не оставлять его:
«Похлопочите, добрые люди! Василий Львович все-таки наш: на трубах наших повит и нашими мечами вскормлен»[534].
Отправился в Петербург и портрет сочинителя, который должен был украсить книгу — гравюра С. Ф. Галактионова, выполненная с физионотраса Э. Кенеди. 2 января 1822 года П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу:
«Вот вам его лик; отдай его Оленину, если он возьмется печатать. Пускай его вылитографируют и придадут к сочинениям. Только смотри, не потеряй»[535].
Изданием стихотворений В. Л. Пушкина живо интересовались И. И. Дмитриев и Н. М. Карамзин. 17 мая 1821 года И. И. Дмитриев писал А. И. Тургеневу:
«Поздравляю вас с приездом князя Вяземского, который привез к вам и Василия Львовича в своем портфеле. Я очень рад, что дядя сдержал свое слово и выдал свои творения прежде племянника»[536].
5 апреля 1822 года Н. М. Карамзин справлялся в письме П. А. Вяземскому:
«Что же о сочинениях Василия Львовича? Прошу нежно поцеловать его за меня»[537].
Об издании стихотворений дяди спрашивал в письме П. А. Вяземскому от 2 января 1822 года А. С. Пушкин, находившийся в то время в Кишиневе:
«…скоро ли выйдут его творения? все они вместе не стоят Буянова» (XIII, 35).
К сожалению, о том, чтобы включить в сборник стихотворений «Опасного соседа» и речи быть не могло. Но стихотворения всё равно надо было издать.
П. А. Плетнев с усердием взялся за дело. О том, насколько он вошел в подробности издания, свидетельствует его письмо П. А. Вяземскому:
«Осмеливаюсь у вашего превосходительства испрашивать разрешения на следующие пункты в разсуждении издания Стихотворений В. Л. Пушкина:
По расчету Сленина печатных листов выйдет около 13. Ежели напечатать 1200 экз., то надобно употребить бумаги 30 слишком стоп. Когда купить простой бумаги, то надобно за всю заплатить около 450 рублей: если же взять веленевой, то около 600 рублей. Прошу вас назначить которую предпочесть бумагу для такого щеголя, каков Василий Львович.
В типографии у Греча за набор за лист берут по 35 рублей. Можно ли переменить сию типографию на другую, если уже известно, что все гораздо хуже его, хотя и дешевле. У Греча весь набор будет стоить 455 рублей.
Итак выходит издание книги: на простой бумаге на веленевой
450 бум. 600
455 набор 455
500 редактору 500
всего 1405 всего 1555
Как прикажете поступать и от кого получить деньги, чтобы рассчитываться с купцами и типографщиками?
Если вашему превосходительству угодно будет доставить мне разрешение, хотя через Сленина, то я приступаю к печатанию.
Редактор Стихотворений В. Л. П. Плетнев»[538].
П. А. Плетневу удалось намного продвинуть ход издания вперед, но тут вновь возникли денежные затруднения. В письме П. А. Вяземскому от 6 января 1822 года он с присущей ему добросовестностью и обстоятельностью и вместе с тем с чувством юмора отчитывался:
«Я обязан писать вам о деле занимательном; я должен дать вам отчет о ходе издания Стихотворений того,
Кто нам Опасного Соседа
Искусным описал пером;
Кого завидным мне венком
И Арзамасская беседа
Не отказалась наградить;
Кто дружество умел ценить
Дороже славы стихотворной —
И кто теперь, судьбе покорный,
Не покидая свой диван,
Глядит с подагрой выписною,
Как подают ему стакан
Или с лекарством, иль с водою.
Издание очень скоро кончится, если только начнется. Я с своей стороны все сделал. Объявление напечатано (хотя и с ошибками: но есть ли у нас без ошибок книги?); типография приискана; бумага выбрана; билетов роздано очень много, а именно: Сергею Львовичу Пушкину 20, Александру Федоровичу Воейкову 15, Александру Ивановичу Тургеневу 9, барону А. А. Дельвигу 5; сверх того в Варшаву послано к И. М. Фовицкому (Иван Михайлович Фовицкий, член Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. — Н. М.) 25 и в Москву Е. С. Князю Петру Андреевичу Вяземскому 200. Все дело остановилось за безделицей:
Никто ни за один билет
Не шлет монеты мне ходячей:
А где наличных денег нет —
Удача будет неудачей
И дело не пойдет на лад.
Печатать я душевно рад
И часто завожу умильно
О том приятельскую речь,
Когда встречается мне Греч;
Но красноречие не сильно
Против стоической души.
„Успеешь, братец, не спеши!“
Он мне по дружбе отвечает.
А верно уж по духу знает,
Что на вопрос: есть деньги? „Нет!“
Я скромно вымолвлю в ответ.
Надежда на здешних Комиссионеров плохая. Кто занят службою, кто задавлен бездельем: все — люди должностные! Вы только, любезнейший Князь, можете привесть к концу это дело, удовлетворить желание литераторов и поднести дружеский венок Василью Львовичу. А. И. Тургенев то же самое мне сказал, что вы свободны, имеете большой круг знакомства и верно скоро успеете роздать в Москве все билеты. Для напечатания со всеми издержками довольно будет, кажется, 2000 рублей. При появлении книги найдется много охотников иметь ее — и тогда к славе автора пойдут и деньги»[539].
Денежный вопрос можно было уладить только благодаря общим усилиям друзей В. Л. Пушкина и в Москве, и в Петербурге. Еще 2 августа 1821 года Н. М. Карамзин писал из Царского Села И. И. Дмитриеву:
«Скажи, любезнейший, Василию Львовичу, что Императрица Елизавета подписывается на его стихотворения; верно подпишется и Мария Феод. (Мария Федоровна, вдовствующая императрица, супруга Павла I. — Н.М.)»[540].
Н. М. Карамзин организовал подписку среди петербургских литераторов. 11 января 1822 года Н. И. Гнедич в письме просил П. А. Вяземского:
«Пролейте бальзам в сердце Василия Львовича: подписка на издание стихотворений его — в ходу. Вчера и я у Николая Михайловича умножил число его субскрибентоф (подписчиков. — Н.М.)»[541].
21 января 1822 года в шестом номере «Московских ведомостей» было напечатано объявление:
«У Комиссионера ИМПЕРАТОРСКАГО Московского университета Александра Сергеева Ширяева, в книжных его лавках: в 1-й Университетской, состоящей в доме Университетской Типографии, между Дмитровкою и Петровкою, на валу и в 2-й на Ильинке, в доме Троицкого подворья, на углу, против Гости-наго двора, принимается подписка на следующую книгу:
Стихотворения В. Пушкина, в Трех Частях. Цена ассигн. 10 р.; за пересылку в города за 3 фунта»[542].
Конечно, собрать необходимую для издания сумму удалось не так скоро, как хотелось бы. 20 апреля 1822 года П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу из Москвы в Петербург:
«Посылаю тебе, мой милейший, 820 рублей для передачи Плетневу. К нему поступят также деньги от Николая Михайловича, и с этим может он приступить к печатанию. Вскорости пришлю еще малую толику. Получил ли он из Варшавы что-нибудь от Фовицкого по поводу подписки Пушкина?»[543]
Плетнев, наконец, мог приступить к печатанию. Но тут возникло новое затруднение. 17 июня 1822 года он писал Вяземскому из Петербурга в Москву:
«Имею честь известить вас, любезнейший и почтеннейший князь Петр Андреевич, что в издании В. Л. Пушкина встретилось непредвиденное препятствие. Впрочем, это все не помешает скоро окончить издание, если вы постараетесь немедленно разрешить меня в следующем затруднении.
Хотя Иван Осипович Тимковский и позволил все печатать в собрании Стихотворений Василья Львовича; однако новый Цензурный Комитет не соглашается на пропуск целых двух пьес: 1) Послания к Дашкову, в котором Василий Львович про себя говорит, что он с восхищением читает Кандида, и 2) Эпиграммы, начинающейся: Лишился я жены, любовницы, коня. Сверх того Цензурный Комитет просит переменить несколько слов, на что, я думаю, Василий Львович не будет очень гневаться, когда уж сему подвергал себя и Жуковский.
Но что касается до выпуска из издания означенных двух пьес, я не смею на это посягнуть без вашего согласия. Впрочем, смею вас уверить, что Цензурный Комитет преклонить уже ничем нельзя — и следственно, если вы узнаете, что Василий Львович без сих пьес издать своих стихотворений не захочет, то издание не состоится.
Его портрет давно уже готов, и я один экземпляр имел честь препроводить Н. М. Карамзину.
Ожидая разрешения вашего, имею честь быть, любезный князь, вашим покорным слугою»[544].
27 июня 1822 года П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу из Москвы в Петербург:
«Вот письмо Плетневу. Я уговаривал Пушкина побороться с цензурою, но пот его прошиб, и он дал тягу. Неужели нельзя тебе шепнуть слово князю Голицыну (Александр Николаевич Голицын в 1816–1824 годах был министром просвещения. — Н. М.) о неистовой нелепости его подчиненных. Ты ему же сделал бы одолжение. Положим, что у них нет совести, но пускай вспомнят они, что есть история, поздняя совесть правителей и народов»[545].
Заметим, что цензор И. О. Тимковский был известен своей строгостью и мелочными придирками. Это он не пропустил пушкинскую «Русалку». И это о нем писал А. С. Пушкин:
Тимковский царствовал — и все твердили вслух,
Что в свете не найдешь ослов подобных двух (II, 370).
Так вот, даже И. О. Тимковский дал разрешение на печатание стихотворений В. Л. Пушкина, а новый Цензурный комитет этому воспротивился. Понять, почему П. А. Вяземского взбесила глупость цензурных требований, можно. Но можно понять и Василия Львовича, который даже не помышлял о единоборстве с цензурой. Он был отважным литературным бойцом, когда вступался за друзей. А за себя постоять не мог. «Я писал к Плетневу несколько раз и доставил ему требуемые госп. цензором поправки, — признавался В. Л. Пушкин и тут же с тревогой спрашивал: — Ничего в ответ не имею и не знаю, что делается с моими стихотворениями?»[546] 25 сентября 1822 года Н. М. Карамзин писал из Царского Села в Москву И. И. Дмитриеву:
«Я жаловался на излишнюю строгость цензоров князю A. Н. Голицыну и сказывал ему о немилости их к невинным творениям нашего любезного Василия Львовича. Между тем слышу, что манускрипт уже в типографии: авось напечатают к удовольствию автора и читателей»[547].
Забегая вперед скажем, что в издании стихотворений B. Л. Пушкина нет запрещенного цензурой послания «К Д. В. Дашкову», в котором сочинитель признавался в своем восхищении повестью Вольтера «Кандид». А ведь это сочинение чрезвычайно значимое в творческом наследии Василия Львовича. Будучи одним из первых манифестов карамзинской школы, оно занимало заметное место в литературной борьбе начала 1810-х годов. Слава богу, что Василию Львовичу удалось напечатать его в брошюре «Два послания», изданной в 1811 году, и оно не пропало для потомства. А вот эпиграмма, которая начиналась словами «Лишился я жены, любовницы, коня» и также была исключена из издания стихотворений, до сих пор нам неизвестна.
Наконец книга стихотворений В. Л. Пушкина все же вышла в свет. Это радостное для него и его друзей событие произошло в ноябре 1822 года. Рассказанная нами история ее издания, отраженная в переписке В. Л. Пушкина и его друзей, примечательна во многих отношениях. В ней есть и любопытные для нас подробности, связанные с издательским делом пушкинского времени, и цензурные требования, свидетельствующие о служебном рвении и бдительности Цензурного комитета, и взаимоотношения литераторов, объединенных дружбой с московским стихотворцем, и литературный портрет В. Л. Пушкина, запечатленный в дружеской переписке и остроумных стихах П. А. Плетнева. Вышедшая в свет книга знакомит нас с поэтическим автопортретом Василия Львовича. Нам остается только раскрыть ее, прочитать заключенные в ней стихи и услышать в них живой голос автора.
2. «Вот плоды моего воображения»
На авантитуле книги — ее название, повторенное и на титульном листе:
«Стихотворения Василия Пушкина».
Затем эпиграф:
«Се sont icy mes fantasies, par les quelles je ne tasche point à donner à connoistre les choses, mais moy. Montaigne».
(«Вот плоды моего воображения. Я совсем не хотел с их помощью дать понять о вещах, а только о себе самом. Монтень».)
Далее — типографская марка, и внизу листа — выходные данные:
«Санктпетербург
В типографии Департамента Народного Просвещения.1822».
На обороте титульного листа:
«Печатать позволяется с тем, чтобы по напечатании, до выпуска из Типографии, представлены были в Цензурный Комитет семь экземпляров сей книги для препровождения куда следует, на основании узаконений. Санктпетербург, Сентября 30 дня, 1821 года. Цензор Статс. Совет, и Кавал. Иван Тимковский».
На фронтисписе — портрет стихотворца, автора книги: тонкий профиль, устремленный вдаль взгляд, нарядное белое жабо. Как уже говорилось, С. Ф. Галактионов создал свою гравюру по физионотрасу, который привез В. Л. Пушкин из Парижа, то есть воспроизвел его портрет почти двадцатилетней давности.
Пусть так — «Тот вечно молод, кто поет / Любовь, вино, Эрота…».
А теперь перевернем страницу.
Когда В. Л. Пушкин готовил сборник к печати, он должен был решить сложную задачу. Представляя читателю свой творческий отчет чуть ли за 30 лет, ему надо было отобрать лучшие из своих стихотворений — они-то и должны были «дать понятие» о нем самом — человеке и стихотворце. Отобранные стихотворения следовало выстроить в определенной последовательности, сгруппировать их наилучшим образом, одним словом — разработать своего рода стратегию и тактику завоевания читательского внимания и успеха.
Как весело стихи свои вести
Под цифрами, в порядке, строй за строем,
Не позволять им в сторону брести,
Как войску, в пух рассыпанному боем!
Тут каждый слог замечен и в чести,
Тут каждый стих глядит себе героем.
А стихотворец… с кем же равен он?
Он Тамерлан иль сам Наполеон (V, 84), —
напишет много позже А. С. Пушкин.
Василий Львович разделил сборник на три части. В первой — послания. Это было верное, продуманное решение. Отряды стихов Василия Львовича двинулись стройными рядами, одушевленные любовью к Отечеству и родному языку, под развевающимся знаменем, на котором сияли слова «Просвещение» и «Вкус». Послание «К В. А. Жуковскому» по праву заняло первое место в сборнике — ведь именно оно было первым манифестом карамзинской школы, первым ударом по литературным противникам-шишковистам. Мы уже говорили об этом послании, но многие высказанные в нем суждения столь справедливы и сегодня, сама форма высказываний столь афористична, что трудно отказать себе в удовольствии и не повторить хотя бы некоторые из них:
Кто мыслит правильно, кто мыслит благородно,
Тот изъясняется приятно и свободно.
<…>
Талант нам Феб дает, а вкус дает ученье.
Что просвещает ум? питает душу? — чтенье.
<…>
Слов много затвердить не есть еще ученье;
Нам нужны не слова, нам нужно просвещенье (36–38).
В первом разделе В. Л. Пушкин поместил также послания к П. А. Вяземскому и к арзамасцам. И вот что интересно. В сборнике послание к арзамасцам напечатано под названием «Кххх». Вероятно, Василий Львович пошел навстречу цензуре. Когда сборник вышел в свет, Д. В. Дашков писал П. А. Вяземскому: «…жаль и того, что ученый Арзамас превращен Ценсурою в карающий ваш глас»[548]. Но все равно, то, что В. Л. Пушкин сказал в этом послании друзьям-арзамасцам о своих заслугах в литературной борьбе, он, по-видимому, хотел заявить всем читателям. Конечно, упомянутый здесь «один стих» из «Опасного соседа», которым он «убил» «злого Гашпара» — А. А. Шаховского, был у всех на памяти — но ведь и напомнить его иногда не мешает. Жаль, конечно, что цензура не пропустила послания «К Д. В. Дашкову». Но что делать? Хорошо, что второе послание «К Д. В. Дашкову», написанное в 1813 году в Нижнем Новгороде, можно было в сборнике поместить: в стихотворении очень симпатичен образ терпящего лишения стихотворца, который «забытый в мире», поет «теперь на лире / Блаженство прежних дней», утешается дружбою и живет надеждою на радостную встречу с друзьями. Поэзия, дружба — неизменные ценности для стареющего поэта, который «Амуру… служить / Отрекся поневоле». Об этом речь идет и в послании к С. Л. Пушкину — «К брату и другу», и в «Ответе имянинника на поздравление друзей». Стихи Василия Львовича как нельзя лучше сохранили атмосферу непринужденного дружеского общения, веселья, шутки:
Граф Толстой и князь Гагарин,
Наш Астафьевский боярин,
Ржевский, Батюшков-Парни,
Расцветают ваши дни!
Вам все шутки — мне ж все горе,
И моя подагра вскоре
Ушибет меня, друзья!
Жалкий имянинник я.
<…>
Но хоть старость угнетает,
Сердце Вера утешает,
И печать ее со мной!
Час не страшен роковой,
Никому, кто дышит Верой
И все прочее химерой
Чтит, любезные друзья!
Славный имянинник я (51–52).
Приведенные стихи были впервые напечатаны в сборнике «Стихотворения Василия Пушкина». К стиху «Наш Астафьевский боярин» Василий Львович сделал примечание: «Астафьево — село, принадлежащее князю Петру Андреевичу Вяземскому» (51); к стиху «И печать ее со мной» — «Княгиня Вера Федоровна Вяземская подарила мне печать» (52).
В послании «К графу Ф. И. Толстому», также впервые напечатанному в сборнике, Василий Львович выражает сожаление о том, что подагра не позволяет принять ему приглашение на обед к приятелю, что он не сможет пировать вместе с ним и с друзьями, о каждом из которых он говорит добрые слова:
Почтенный Лафонтен, наш образец, учитель,
Любезный Вяземский, достойный Феба сын,
И Пушкин, балагур, стихов моих хулитель —
Которому Вольтер лишь нравится один,
И пола женского усердный почитатель,
Приятный и в стихах, и в прозе наш писатель.
Князь Шаликов, с тобой все будут пировать;
Как мне не горевать? (53).
Вряд ли нужно пояснять, что «почтенный Лафонтен» — это И. И. Дмитриев, а Пушкин — А. М. Пушкин (заметим кстати, что здесь упоминание Вольтера цензура пропустила). Хотелось бы обратить внимание на то, что подагра и в этом послании стала поэтической темой. Неслучайно друзья писали о поэте-подагрике. Любопытно и то, что Василий Львович включил в свой текст монолог врача:
Проклятый эскулап кричит, что быть беде,
Советов если я его не буду слушать,
И говорит: «Извольте кушать
В Немецкой слободе!
С больными пухлыми ногами
Вам непристойно быть в гостях!
Смотрите: за плечами
Стоит курносая с косою на часах —
Махнет — прощайтесь с стерлядями.
С вином шампанским и стихами!
Не лучше ль грозную на время удалить
И с нами, хоть годок, пожить?» (52–53).
Умеет-таки Василий Львович быт превращать в поэзию! В этом отношении совершенно очаровательно послание к «любезному родственнику, поэту и камергеру» Павлу Николаевичу Приклонскому. В нем речь идет о том, что у Василия Львовича убежал его крепостной, его поймали, отдали в рекруты и вот теперь ему, то есть Василию Львовичу, надобно получить квитанцию за этого рекрута. Казалось бы, какая тут может быть поэзия? Оказывается, очень даже может быть.
Башмашник мой, повеса,
Картежник, пьяница, в больницу отдан был,
И что ж? От доктора он лыжи навострил!
В Тверской губернии пойман среди леса,
В июне месяце, под стражу тотчас взят,
И скоро по делам он в рекруты назначен;
Я очень рад,
Что он солдат:
Он молод, силен, взрачен,
И строгий капитан исправит вмиг его,
Но мне квитанцию взять должно за него.
Башмашника зовут Кузьмою,
Отец его был Фрол, прозваньем Карпушов.
Итак, без лишних слов,
Скажу, что юному герою
Желаю лавров я, квитанции себе.
В селении моем, благодаря судьбе,
Хотя крестьяне пьют, зато трудятся, пашут;
Пусть с радости поют и пляшут,
Узнав, что отдали в солдаты беглеца
И что остался сын у бедного отца (41).
Лавры и квитанция — смелое соединение высокого, поэтического и низкого, прозаического. Завершается послание просьбою к П. Н. Приклонскому ответствовать «скорей иль прозой, иль стихами», пожеланием здоровья, уверением в дружбе, надеждой оказаться у друга в Твери, и вот тогда-то
Воссяду с лирой золотою
На волжских берегах крутых,
И тамо с пламенной душою
Блаженство воспою я жителей тверских (42).
Замечательно! Послание начиналось так прозаически, а закончилось так поэтически: поэт «с пламенной душою» на «лире золотой» будет воспевать блаженство тверских жителей.
Завершается первый раздел посланием «К графине С. А. Мусиной-Пушкиной при доставлении стихов»:
В стихах Баллады любишь ты;
Желанье исполняю:
Жуковского тебе мечты —
Дев спящих — посылаю (55).
Галантный кавалер Василий Львович отправил С. А. Мусиной-Пушкиной поэму В. А. Жуковского «Двенадцать спящих дев», присовокупив к ней галантные стихи: ведь это она, Софья Алексеевна, своим искусным чтением поэмы в кругу родных и друзей будет украшать «поэта дарованье», будет своим нежным голосом вселять «в сердца очарованье». Завершается послание обращением к красавицам, ради которых и берут поэты «златые лиры в руки», обращением к С. А. Мусиной-Пушкиной:
Для вас Жуковский стал поэт;
Он пел любовь и славу:
И я теперь, под старость лет,
Пою тебе в забаву! (56).
Тема для Василия Львовича важная. Важно и то, что он заявил ее в первой части своего сборника.
Во второй части сборника — басни, излюбленный В. Л. Пушкиным жанр, который, как он считал, лучше всего ему удавался; недаром эта часть вместила больше всего стихотворений и в свою очередь подразделяется на две книги (в каждой — по 12 басен).
В баснях (многие из них — переводы Лафонтена, Флориана и других французских авторов) Василий Львович следует за русским Лафонтеном — И. И. Дмитриевым. Это изящные сценки, легко и непринужденно написанные. Вот одна из них — «Кузнечик» (из Флориана):
Кузнечик, в мураве густой
Скрываясь, мотыльком прещался,
Который с одного цветочка на другой
Порхал, резвился, любовался
И майским утром, и собой.
Лазурь и золото блистали
На крыльях мотылька и взоры привлекали (99).
Кузнечик завидует мотыльку, сетуя на свою безвестность и некрасивость. Но вдруг
Толпа веселая детей,
На луг зеленый прибегая,
Пустилась вслед за мотыльком.
На воздух и платки, и шляпы полетели!
Мальчишки резвые красавцем овладели,
И он пойман под платком.
Один ему крыло, другой теребит ногу,
А третий и совсем бедняжку раздавил (99–100).
Бедняжка-мотылек раздавлен, и кузнечик вынужден признать:
Я, право, мотыльку завидовал напрасно
И вижу, что блистать на свете сем опасно! (109).
Сочинитель заключает басню сентенцией:
Всего полезнее, чтоб счастливо прожить,
Скрывать свой уголок и неизвестным быть (100).
Другие басни В. Л. Пушкина завершаются подобными же поучениями. Читатель сборника его стихотворений узнает, что «счастлив кто живет на свете осторожно» («Лев больной и лисица»); что «веселость денег нам дороже во сто крат» («Сапожник и его сват»); что «в старости не ум, а сердце нужно нам» («Старый лев и звери»). Конечно, А. М. Пушкин, подтрунивая над Василием Львовичем, говорил, что его басни так пусты содержанием, что можно печатать только одни их названия. Но так ли это? Ведь с высказанными в баснях суждениями трудно спорить. В них — житейская мудрость, которая приобретается, как правило, с годами. И этой житейской мудростью Василий Львович делится с читателями.
Впрочем, иногда читатели «Стихотворений Василия Пушкина» встречали в его баснях и нечто иное:
От старика и до ребенка
Все заняты умы в столичных городах:
Тот проживается, тот копит, богатится
И в страшных откупах;
Другой над картами трудится;
Заботы, происки о лентах, о чинах;
Никто не думает о ближних, о друзьях;
Жена пред мужем лицемерит,
А муж перед женой — и до того дошло,
Что брату брат не верит.
(«Сурок и щегленок») (78).
В басне «Японец» за «Японией благословенной», конечно, виделась Россия. Слепой, глухой, немой житель этой благословенной страны полагал, что его соотечественники «добры, чтут правду и закон». Но когда «какой-то славный врач, в Японии известный, / Не худо бы и нам таких врачей иметь!», вылечил беднягу, то
… что ж Японец наш узнал?
Товарищи его не стоили похвал;
Друг друга грабили они бесчеловечно;
Везде бессильный был попран;
В судах коварство обитало,
На торжищах обман,
И словом — зло торжествовало.
«О ужас! — юноша вскричал
С прискорбием души, с сердечными слезами, —
Таких ли гнусных дел от вас я ожидал?
Что сделалось, японцы, с вами?
Куда не оглянусь: в стране несчастной сей
Или безумец, иль злодей!» (72).
На героя басни донесли, и он был навек изгнан из отечества. Грустная история!
В свой сборник Василий Львович включил басни, посвященные всегда животрепещущей теме зависти, — стихотворец с жаром выступал против завистников талантов. «Завистники соловья», «Овсянка и пеночка», «Сычи» — авторская позиция В. Л. Пушкина в этих баснях не может не вызывать уважения:
Как солнца светлого лучи,
Сияют дар, ученье:
Невежество — умов затменье;
Невежды-авторы — сычи (83).
Как тут не вспомнить стихи племянника:
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма! (II, 420).
В раздел «Басни» В. Л. Пушкин поместил и свои стихотворные сказки. Они в самом деле близки к басенному жанру. Так, в сказке «Кабуд-путешественник» история путешествия осла в Мекку (хозяин отдал его дервишу, с тем чтобы осел вернулся оттуда ученым, заговорил на многих языках) рассказана для того, чтобы прийти к заключению:
…кто поехал в путь ослом,
Ослом и возвратится (112).
Не удержался Василий Львович и от того, чтобы включить в забавное повествование выпад против давнего литературного врага — А. А. Шаховского:
На правой стороне брюхастый стиходей
Достойнейших писателей злословил
И пасквили писал на сочиненья их,
А помнил сам в душе один известный стих,
Которым он воспет в поэме был шутливой (109).
В сказке «Красавица в шестьдесят лет» очерчен карикатурный портрет старой кокетки, которая
…в зеркале себя увидев невзначай,
Сказала, прослезясь: «Веселие, прощай!
Как зеркала переменились!» (115).
То же можно сказать и о сказках «Быль» и «Догадливая жена», где легким пером набросаны портреты молодых жен и их доверчивых старых мужей. Диалоги просто великолепны:
«Все ты сидишь в углу; не слышу я ни слова;
А если молвишь что, то вечно вы да вы.
Дружочек, любушка! Скажи мне нежно ты —
И шаль турецкая готова».
При слове шаль жена переменила тон:
«Как ты догадлив стал! Поди ж скорее вон!» (105).
Что же касается сказки «Людмила и Услад», то в ней есть и мораль (собака дает урок верности неверной красавице), и свободный тон дружеского послания — В. Л. Пушкин начинает свою сказку обращением к К. Н. Батюшкову (которому эта сказка посвящена):
Аполлоном вдохновенный.
Друг любезный и поэт!
Ты, прощаясь, дал совет,
Чтоб, на скуку осужденный.
Коротал я длинный час, —
И свободными стихами
Я беседовал с друзьями,
Но, ах, милые, без вас
Как стихами заниматься?
Как веселым мне казаться?
Так и быть. Вот мой рассказ (112).
И балладные мотивы также здесь присутствуют. Можно даже, как нам кажется, говорить о некоторой перекличке текстов В. А. Жуковского и В. Л. Пушкина.
У В. А. Жуковского в балладе «Светлана»:
У В. Л. Пушкина в сказке «Людмила и Услад»:
Обожаемый сердцами,
Пол прекрасный! Не сердись!
Я невинен. Улыбнись!
Ведь не грех шутить стихами!
Лжец и сказочник — все то ж,
Знают все, что сказка — ложь (115).
Завершает сборник раздел «Смесь». Вот здесь отряды стихотворений В. Л. Пушкина «рассыпаны боем». Он включил сюда и патриотическое послание «К жителям Нижнего Новгорода», и сатиру «Вечер», и стихотворение «Суйда», в котором воспеваются прелести сельского уединения. Здесь элегии, песни, романсы, эпиграммы, мадригалы, стихи в альбом, подражания, буриме. Угодно ли прочесть подражание Парни, читайте стихотворение «Скромность»:
Сокроемся, мой друг, от солнечных лучей,
От шума светского, от зависти людей,
Чтоб не могли коварны очи
Восторгов наших отравить!
Не скажем дню мы тайны ночи —
Счастливую любовь не мудрено открыть…(152).
Хотите ли познакомиться с многочисленными подражаниями Василия Львовича Горацию, которого он очень любил, пожалуйста:
В несчастии будь тверд и в счастьи не гордись!
О Делий, смертные — судьбины лютой жертвы:
Сегодня живы, завтра мертвы;
Мы чада смерти все. Не бойся, веселись! (153).
Нравятся эпиграммы? Ну что же:
Змея ужалила Маркела.
Он умер? — Нет, змея, напротив, околела (208).
Возможно ли, скажи, чтоб нежная Людмила
Невинность сохранила?
Как ей избавиться от козней Сатаны?
Против нее любовь, и деньги, и чины (209).
О как болтаньем докучает
Глупец ученый Клит!
Он говорит все то, что знает,
Не зная сам, что говорит (211).
Больше по душе мадригалы? И мадригалы есть:
Когда приходит час с тобою расставаться,
Друг другу говорим: люблю, люблю тебя!
Не уверять в любви хотим мы тем себя,
Но только для того, чтоб больше наслаждаться (146).
Злословит кто любовь, зовет ее бедой,
О Хлоя, пусть хоть раз увидится с тобой (171).
А стихи в альбом? Как точно сумел Василий Львович дать поэтическое определение альбома:
Альбом есть памятник души:
Но скромность многого сказать не дозволяет.
Пусть прозорливый ум всю тайну отгадает —
И, что я чувствую, сама ты напиши (170).
В поэтических мелочах, стихотворениях «на случай» сказался дар В. Л. Пушкина — салонного стихотворца. В них отразились и его добродушный характер, и его жизненная философия. В стихотворении «На случай шутки А. М. Пушкина, который утверждал, что я умер» Василий Львович писал, что он действительно умер для шума и утех, для амура и карточной игры, но для друзей и для муз остался жить:
Но я живу еще для искренних друзей.
Душе и сердцу милых;
Живу еще для Муз и в хижине моей
Не знаю скуки я, не вижу дней унылых.
С спокойной совестью быть можно одному!
Молчу по суткам — и мечтаю,
Я счастья всякому желаю,
А зла, Бог видит, никому.
К чему мне пышные обеды,
Где в винах дорогих купают стерлядей?
Живу для мирныя, приятныя беседы
И добрых, ласковых людей (160).
Очень похожий автопортрет создал В. Л. Пушкин в стихотворении «Люблю и не люблю»:
Люблю я многое, конечно.
Люблю с друзьями я шутить.
Люблю любить я их сердечно,
Люблю шампанское я пить,
Люблю читать мои посланья,
Люблю я слушать и других,
Люблю веселые собранья,
Люблю красавиц молодых.
Над ближним не люблю смеяться,
Невежд я не люблю хвалить,
Славянофилам удивляться,
К вельможам на поклон ходить.
Я не люблю людей коварных
И гордых не люблю глупцов,
Похвальных слов высокопарных
И плоских скаредных стихов (160–161).
С детским простодушием Василий Львович рассказывает о своих привычках и пристрастиях. Он любит по моде одеваться, любит приятные общества, любит декламировать Расина, читать Г. Р. Державина и И. И. Дмитриева, «для сердца утешенья» хвалить Н. М. Карамзина, любит «петь граций хоровод», изливать друзьям свою душу, со слезами вспоминать в стихах свою резвую юность. Он не любит нахалов, не любит страдать подагрой, не любит глупых журналов и злых суждений, не любит играть в карты, не любит строптивых сердец и дурных актеров. В стихотворении «Люблю и не люблю» — весь Василий Львович. Может быть, потому и не включил он это стихотворение в свой сборник.
Завершает сборник «Стихотворений Василия Пушкина» буриме — стихи на заданные рифмы — «Рассуждение о жизни, смерти и любви». Некогда, будучи молодым автором, он читал эти стихи в доме М. М. Хераскова, который не понял его литературной игры. Но ее вполне оценил В. А. Жуковский, включив буриме В. Л. Пушкина в изданное им в 1810–1811 годах «Собрание русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев российских…» (части 1–5). А ведь «Рассуждение о жизни, смерти и любви» — на философскую тему. Но оказывается, что и о чрезвычайно важных и серьезных предметах можно говорить шутливо и весело:
…Француз и молдаван
Твердят, что смерти путь и труден и песчан.
А в жизни мило все: крапива и тюльпан.
Живу, люблю, горю; Амуров мне капкан
Не страшен никогда… (218).
Наверное, завершая именно так свой сборник, Василий Львович хотел, чтобы его читатель, прежде чем он закроет книгу, задумался и улыбнулся.
3. Что сказали первые читатели и критики «Стихотворений Василия Пушкина»
Какому сочинителю не приятны похвалы, высказанные критиками в адрес его сочинений? Василий Львович мог радоваться тому, что критические отзывы о сборнике его стихотворений носили исключительно комплиментарный характер. Все говорили о заслугах В. Л. Пушкина перед русским языком и отечественной словесностью, о его безупречном вкусе и приятном слоге. Все признавали его талант, снискавший ему известность еще до выхода в свет его книги.
«Извещая читателей о выходе в свет собрания стихотворений В. Л. Пушкина, мы считаем излишним знакомить их с талантом автора. Есть писатели, которые и по издании трудов своих часто остаются неизвестными публике; напротив того, другие, прежде формального своего выхода в свет, большей части любителей дарований совершенно знакомы. Ко второму разряду принадлежит и В. Л. Пушкин»[550].
Так начиналась статья «О стихотворениях В. Л. Пушкина», напечатанная без подписи в 11-м номере петербургского журнала «Соревнователь просвещения и благотворения» за 1822 год (начиная с 4-го номера за 1818 год, журнал получил название «Труды Высочайше утвержденного Вольного общества любителей российской словесности»). Не исключено, что статью написал П. А. Плетнев, который с 1821 года был редактором этого издания. Критик привел выдержки из статьи «остроумнейшего из наших новейших поэтов», напечатанной в 1821 году в «Сыне Отечества» (то есть процитировал П. А. Вяземского), и из «Опыта краткой истории русской литературы» Н. И. Греча (книга вышла в свет в 1822 году), где отмечались не только «легкость, правильность и приятность слога» стихотворений В. Л. Пушкина, но и заключенные в них «благородные мысли и чувствования». Завершалась статья указанием на несомненные типографические достоинства вышедшей в свет книги:
«Издание Стихотворений В. Л. Пушкина чрезвычайно удачно как по исправности текста, так и по типографической красоте. Оно все напечатано на самой лучшей любской бумаге. Издатели украсили оное портретом, снятым с автора в Париже во время его там пребывания, и гравированным здесь в С. Петербурге известным художником Г. Галактионовым. Книга сия продается у Казанского моста в книжном магазине И. В. Сленина по 10 р. экземпляр. Иногородние могут получить ее, не прилагая особенно за пересылку»[551].
На выход в свет «Стихотворений Василия Пушкина» откликнулись «Московские ведомости». В 102-м номере газеты от 23 декабря 1822 года была напечатана статья П. И. Шаликова. Она была помещена в разделе «Ученые известия» вслед за статьей «О делании кирпичей посредством гнета». (Не будем смущаться таким странным соседством: хорошие кирпичи нужны точно так же, как хорошие книги.) Всегда восторженный П. И. Шаликов в начале своей рецензии попытался заявить о своей беспристрастности и объективности:
«Критика, самая благонамеренная, может без сомнения найти в Стихотворениях, о которых извещаем публику, некоторые легкие погрешности против трудных условий искусства и строгих правил языка»[552].
Однако рецензент на эти легкие погрешности не указал.
«Но сии стихотворения, — писал он далее, — показывают Автора Европейского, напитанного чтением классических творений во всех тех родах, которым поэт наш посвятил лиру свою. Слог его выработан, вкус верен, тон — важный или шутливый всегда благороден, плавность, гармония и механизм стихов достойны подражания»[553].
Затем следуют одни восторги. Заметим, что восторженные оценки П. И. Шаликова раскрывают перед читателем грани дарования В. Л. Пушкина: речь идет и о веселости, и о чувствительности, и об остроумии, и о занимательности его стихов: «Есть пиэсы, исполненные равной силы от начала до конца; другие пленяют веселостью, или трогают чувствительностью: таковы все Послания. Рассказ Басен и их нравоучение, или эпиграмма — прекрасны, остроумны. Сказки весьма занимательны»[554].
Особо отметил П. И. Шаликов в своем приятеле дар салонного стихотворца:
«Пиэсы, под заглавием Смесь, показывают еще в Авторе нашем человека светского, коротко знакомого с лучшим обществом, где талант авторской получает, можно сказать, последнюю грань, придающую ему особенный блеск, не обретаемый в кабинете, происходящей единственно от навыка сочинять по вызову людьми с дарованием, а особливо прекрасным полом. Доказательством сего замечания служат Стихи на заданные рифмы, которыми заключается книжка нашего Поэта»[555].
Представляя книгу читателю, П. И. Шаликов рекламировал ее так: «Она не толста, но без сомнения прочнее многих тяжелых томов; напечатана как нельзя лучше, на самой хорошей бумаге, с портретом автора»[556]. А в примечании не преминул дать информацию: «Продается в книжных лавках при Университетской типографии и у Готье — по 10 руб. ассигнац. за экземпляр»[557].
Завершая же свою статью, издатель «Московских ведомостей» писал:
«Для славы литературы нашей должно желать, чтобы гораздо чаще выходили у нас такие книжки, которые оцениваются знатоками не по числу листов, но по другому достоинству и которые заслуживают известное преимущество быть в руках у каждого человека со вкусом и просвещением»[558].
Просвещение — не пустой для сердца Василия Львовича звук. Знал П. И. Шаликов, как наилучшим образом закончить похвалы своему другу-стихотворцу.
16 февраля 1823 года в петербургской газете «Русский инвалид» появилась статья о сборнике В. Л. Пушкина за подписью «К». Ее автором был москвич Василий Иванович Козлов, поэт и критик. В начале 1814 года он переехал в Петербург, стал сотрудничать с «Русским инвалидом», печатая там свои стихи, литературные и театральные рецензии, хроникальные заметки. С 1822 года В. И. Козлов стал фактическим редактором газеты. В Москве он входил в круг карамзинистов, приятельствовал с П. И. Шаликовым. В 1824 году он писал П. И. Шаликову:
«Вы увидите в Москве добрых истинных друзей моих:
С. Л. Пушкина и все его семейство. Поклонитесь им от меня и скажите, что я живо чувствую потерю приятного их общества»[559].
Скорее всего, В. И. Козлов был знаком и с В. Л. Пушкиным.
В «Русском инвалиде» печатались рецензии В. И. Козлова на сочинения В. А. Жуковского и К. Н. Батюшкова, высоко оценил он поэму А. С. Пушкина «Кавказский пленник». Объявляя себя сторонником новой романтической литературы, В. И. Козлов оставался убежденным приверженцем сентиментализма. Кому же как не ему было откликнуться на книгу В. Л. Пушкина! Его статья, во многом повторяющая вышедшие ранее критические отзывы, на наш взгляд, наиболее содержательна. Потому мы позволим себе привести ее полностью:
«Собрание Стихотворений В. Л. Пушкина — Писателя, равно любезного Музам, Грациям и многочисленным друзьям своим, — есть конечно приятный подарок отечественной Публике. Как современник Карамзина и Дмитриева, давно уже подвизался он на поле Словесности; как ревностный сотрудник знаменитых друзей своих, содействовал он к очищению вкуса, доказал новыми опытами способность Русского языка к легкой Поэзии, и знакомил светских людей и прекрасный пол с изящными ея произведениями. Давно уже повременные наши издания украшались трудами сего почтенного Литератора; давно уже лучшие, образованнейшие круги обеих столиц восхищались чтением оных. Но Поэзия была для него потребностию души, живейшим наслаждением жизни, неразлучною спутницей тех радостей, кои любовь к добру, родство и дружба доставляют сердцам чувствительным. Посему-то не спешил он собирать свои Стихотворения; не искал (подобно многим) наполнить оными большие томы и никогда не был в печальном заблуждении, что числом печатных листов можно купить себе бессмертную славу. Наконец, уступая желанию друзей своих и Публики, решился он собрать и напечатать свои стихотворные произведения, дотоле рассеянные в Журналах, а частию и совсем еще не изданные. Но и к сему приступил он с приметною, может быть с излишнею строгостию; и в сем собрании поместил только избранные свои Стихотворения и исключил из оного множество других, кои, в каком-либо отношении, не удовлетворяли требованиям его, проницательной Критики. — Повторяем, что строгость сия показалась нам излишнею, ибо и между сими Стихотворениями находятся многие, кои могли бы сделать славу другого Писателя. Некоторые замечательны также и по своему предмету, как напр. Послание к И. И. Дмитриеву, напечатанное в 1-й книжке Аонид и, неизвестно почему, не помещенное в сем собрании. Здесь Автор вооружился первый против излишней слезливости, в коей, лет за 20 пред сим, не без причины упрекали наших Стихотворцев. Признаюсь, что я душевно пожалел, не найдя сего Послания и еще некоторых старых знакомых между приятными произведениями почтенного Ветерана нашей Литературы.
Почитаю за излишнее распространяться о достоинстве сих Стихотворений, все оные, более или менее, известны в кругу любителей отечественной Поэзии. В. Л. Пушкин писал во многих родах, и без всякого пристрастия можно сказать, что каждая Муза, коей приносил он свои жертвы, принимала оные с благосклонною улыбкою. Басни его, Сказки, Послания и мелкие сочинения — все ознаменованы печатаю таланта и изящного вкуса; язык его чист и правилен, стихосложение легко и приятно Любовь к отечеству; усердие к успехам языка и Литературы; искренное, нелицемерное добродушие; живые, чистые наслаждения ума и сердца — изображаются повсюду в произведениях нашего Стихотворца и делают оные столь же драгоценными для всех Читателей, как и для многочисленного круга его друзей и ближних.
Остается заметить, что Типографическая часть издания в полной мере соответствует достоинству книги. Она украшена также портретом Автора, искусно выгравированным и довольно сходным. — Любители отечественной Словесности, кои не имеют еще сих Стихотворений, конечно поспешат украсить оными свои библиотеки»[560].
В. И. Козлов так же, как и другие критики, сообщал, где сии Стихотворения можно купить: «Стихотворения В. Л. Пушкина продаются в книжном магазине И. В. Сленина, что у Казанского моста. Цена в бумажке 10 руб.»[561].
Поэзия действительно была для Василия Львовича потребностью души, наслаждением жизни. Отметим еще одно, как нам представляется, важное суждение критика: в стихотворениях В. Л. Пушкина дают о себе знать любовь к Отечеству, желание способствовать успехам русского языка и литературы, добродушный характер автора, его ум и сердце. И еще — В. И. Козлов назвал стихотворца почтенным ветераном нашей литературы. Вот оно — найденное критиком слово. Всё так — В. Л. Пушкин действительно признанный ветеран литературы. Критики оценили его несомненный вклад в развитие родного языка и поэзии, воздали ему справедливую хвалу. Достоинства его стихотворений не оспоривались теми, кто были некогда его литературными противниками. Правда, долгожданное и наконец вышедшее в свет издание не принесло ему «славы дань, / Кривые толки, шум и брань». В это время шумные споры шли вокруг сочинений племянника Василия Львовича. Их новизна, новаторство остро ощущались. В 1820 году уже была напечатана поэма «Руслан и Людмила», в 1822-м — поэма «Кавказский пленник». А. С. Пушкин становился русским Байроном, кумиром молодых читателей. Теперь именно его стихи читали и переписывали, выучивали наизусть. Всех занимала полемика о романтизме, ставшем настоящей революцией в литературе. Тут было не до Василия Львовича. Впрочем, бранью его наградил, как это уж давно повелось, А. М. Пушкин.
24 декабря 1822 года А. Я. Булгаков писал брату из Москвы в Петербург:
«Вчера был я зван на вечер к Сонцову; были тут: Тургенев, Вяземский, Жихарев, молодой Юсупов, Вас. Львович и Алекс. Мих. Пушкины; этот того, по обыкновению, дурачил и ругал. „Кто тебя просил написать ко мне глупое послание, да и напечатать еще его в твоих сочинениях, которые на всех навязываешь, и никто их не берет? Это делает другой, такой же дрянной поэт, как ты, Хвостов; но этот, по крайней мере, сенатор, годится при случае, а ты ни к черту не годишься“. Смешнее всего, что Вас. Львович серьезно все принимает и оправдывается»[562].
Нет, Василий Львович конечно же никому не навязывал своей книги. Он ее дарил и, по-видимому, подарил очень многим. П. И. Шаликов получил ее с такой дарственной надписью:
Поэту милому, товарищу и другу,
Счастливому отцу, счастливому супругу,
Вот от души подарок мой!
В час скуки и отдохновенья
Читай мои стихотворенья
И помни, что люблю любимым быть тобой (171).
В Музее книги Российской государственной библиотеки хранится том «Стихотворений Василия Пушкина» с дарственной надписью П. А. Вяземскому:
Его сиятельству
кн. Петру Андреевичу Вяземскому
Чем мне дарить тебя, друг милый и собрат,
В день твоего рожденья?
Прими сей слабый дар, мои Стихотворенья;
И будь счастливее их автора стократ.
Сочинитель
12 Июля
1823 года (171).
9 апреля 1824 года К. Я. Булгаков писал А. Я. Булгакову из Петербурга в Москву:
«У меня есть сочинения Василия Львовича Пушкина. Попроси его, чтобы он мне прислал письмо своей руки, которое бы я мог переплести вместе с книгою — так, как Карамзина и Жуковского. Со временем этот экземпляр, в коем будет и почерк сочинителя, сделается еще интереснее»[563].
Василий Львович незамедлительно откликнулся на такую лестную для него просьбу, не только написал желаемое К. Я. Булгаковым письмо, но и передал ему в дар экземпляр своей книги (хотя, как мы понимаем, книга у Константина Яковлевича была). 24 апреля Александр Яковлевич отправил все в Петербург:
«Вот тебе сочинения Василия Львовича и письмо, которое ты желал иметь»[564].
Вскоре после выхода книги в свет В. Л. Пушкин отправил ее в Кишинев племяннику, который, как мы помним, интересовался ее изданием. (Хочется верить, что книга эта сохранилась, но местонахождение ее пока неизвестно.) Как оценил «Стихотворения Василия Пушкина» Александр Пушкин? На этот вопрос мы ответим в следующей главе, где речь пойдет о взаимоотношениях дяди и племянника в годы ссылки А. С. Пушкина.