Василий Розанов как провокатор духовной смуты Серебряного века — страница 31 из 113

глубине, в какой и сам я себя не сознавал, особенно — не сознавал еще тогда. Я знал, что реставрирую Египет; все в атласах его (ученые экспедиции) было понятно; я плакал в Публичной Библиотеке, говоря: «да! да! да!» Так бы и я сделал, нарисовал, если бы «пришел на мысль рисунок», но «самого рисунка не было на мысли», не было дерзости в моей мысли, смелости, храбрости выговорить: а чувство было уже… даже и до поцелуя Алисовых яиц. То вот — Гришкин испуг: не есть ли это уже Гришино Чудо. Чудо — ведения, уже — сквозь землю, и скорее — моего будущего, нежели (тогда) моего «теперешнего». Согласитесь сами, что это напоминает или вернее что это «истинствует» «сану Аписа» в его какой-то вечной истине. Т. е. что я + Гришка, Гриша + Апис есть что-то «в самом деле», а не миф [128].

Анализируя реакцию церковных и околоцерковных кругов в отношении фигуры Розанова, нельзя не отметить присущую ей двойственность. С одной стороны, он — похаб, блудодей, кощун и даже ересиарх[129], а с другой — в Духе, трепетно-родной и глубоко православный человек. Да и как можно обвинять в безбожии человека, писавшего:

Что же я скажу (на т. с.) Богу о том, что Он послал меня увидеть?

Скажу ли, что мир, им сотворенный, прекрасен?

Нет.

Что же я скажу?

Б. увидит, что я плачу и молчу, что лицо мое иногда улыбается. Но Он ничего не услышит от меня («Опавшие листья. Короб первый»).

Зинаида Гиппиус в очерке «Задумчивый странник: О Розанове» пишет:

Да, опасным «еретиком» был Розанов в глазах высшей православной иерархии. Почему же все-таки духовенство, церковники, сближались с ним как-то легче, проще, чем с кем бы то ни было из интеллигентов, ходили к нему охотнее, держали себя по-приятельски?

«Православие» видело «еретичество» Розанова, и просто «безбожием» не затруднялось его называть. В глубины не смотрело [ФАТЕЕВ (II). Кн. I. С. 152].

В этом плане весьма показательными являются отношения, в которых состояли Василий Розанов и «главный идеолог» царствования Николая II, Оберпрокурор Святейшего Синода Константин Победоносцев[130]. Существует мнение, что эти оригинальные мыслители в глубине души уважали друг друга, несмотря на эмоциональные и, иной раз, грубые отзывы друг о друге. В частности К. П. Победоносцев считал В. В. Розанова человеком курьезным и «не совсем нормальным», говорил, что «у Розанова не все дома» и что он является «поклонником собачьего брака». Со своей стороны, В. В. Розанов называл К. П. Победоносцева «червем», точившим Русскую Церковь и доведшим Россию до революции, Мукдена и Цусимы).

Однако Победоносцев:

По воспоминаниям С. Н. Дурылина, знал и «по благородству своему, молчал», о том, что Розанов был двоеженцем. И не будучи разведенным с А. П. Сусловой, был тайно обвенчан в церкви с В. Д. Бутягиной (Розановой), что, в случае открытия, грозило бы ему по закону «разлучению с женой, с детьми и ссылке на поселение»[131]. К тому же, как признавал сам Василий Васильевич, несмотря на то, что он «засыпал» массу корост «за воротник» духовенства, но, между тем, «кто знал меня, да и из не знавших — многие отнеслись — „отвергая мои идеи“, враждуя с ними в печати и устно — не только добро ко мне, но и любяще», относя к подобным людям, в том числе, и Победоносцева, который не поставил «ни одного препятствия и никакой задоринки мне в писаниях», хотя мог бы, так как, по мнению Розанова, знал, что по отношению к Церкви он «нравственно прав» [СОЛНЕВ. С. 32–34].

А вот свидетельство самого Розанова на сей счет: в письме о. П. А. Флоренскому от 20 сентября 1910 г. (СПб) он говорит:

«Мою историю» <т. е. двоеженство — М. У.>, оказывается, все знали: Рачинский (учитель) — от меня. Победоносцев (с Рачинским на «ты»), митр. Антоний и, кажется, «весь святейший Синод» (оказывается, по письму летом ко мне — Никон Вологодский знает, коего в жизни я ни разу не видал). Все ко мне лично необыкновенно хорошо относились, чувствовал, что любят меня (м<итрополит> Антоний, и — почти уверен — Победоносцев; Рачинский — сухарь — нет) [РОЗАНОВ-СС. Т. 29. С. 249].

Нападая на церковь за ее историческую закостенелость, Розанов, однако же, сказал много теплых слов в адрес рядового священства. Простые «церковники», как пишет Зинаида Гиппиус, приятельствовали с Розановым, прощая резкие выпады по их адресу, вот почему: он, любя всякую плоть, обожал и плоть церкви, православие, самый его быт, все обряды и обычаи. Со вкусом он исполняет их, зовет в дом чудотворную икону и после молебна как-то пролезает под ней (по старому обычаю). Все делает с усердием и умилением.

За это то усердие и «душевность» Розанова к нему и благоволили отцы. А «еретичество»… да, конечно, однако ничего: только бы построже хранить от него себя и овец своих [ФАТЕЕВ (II). Кн. I. С. 153].

Из лиц духовного звания Розанов, помимо о. Павла Флоренского, необыкновенно высоко ценил старорусского (а затем новгородского) протоиерея о. А. П. Устьинского:

Как я люблю его, и непрерывно люблю, этого мудрейшего священника наших дней, — со словом твердым, железным, с мыслью прямой и ясной[132] [РОЗАНОВ (I). С. 43]

С Александром Устьинским, которого М. М. Пришвин вывел в своем рассказе «Отец Спиридон», Розанов состоял в переписке вплоть до своей кончины, см. об этом [ВОРОНЦОВА (II)]. Кроме того, он публиковал в разных изданиях его письма, касающиеся проблем пола, брака, семьи и сопутствующих вопросов. Они, эти письма, как бы обеспечивали богословскую поддержку и теоретическую базу его собственным статьям и книгам на эту тему. Андрей Белый писал в книге «Отцы и дети русского символизма»:

«Когда Розанов пишет о поле, он сверкает… Хватаясь за любую неинтересную тему, незаметно свертывает в излюбленную сторону. Тогда он бережно прибирает свою тему: тут вставит совершенно бесцветное письмо какого-то священника, наставит восклицательных знаков, снабдит сверкающим примечанием и вдруг от совершенно обыденных слов потянутся всюду указательные пальцы в одну точку…»

«Какой-то священник» — это наш Устьинский, а бесцветными его письма никак на самом деле назвать нельзя. Вот, например, отрывок из письма-статьи о раздвоенности семейной жизни и иронически-скептическом отношении русских людей к самой идее «спасения в семье»: «…Откуда же такое настроение в русском обществе? Оно создалось веками вследствие преобладания в обращении аскетической литературы, в которой всегда и постоянно господствовал идеал девственности, монашества и отшельничества и в которой ни разу, в качестве идеала христианского совершенства, не была выставлена христианская семья. Всюду развевался монашеский флаг и нигде и никогда — флаг христианской семьи…»[133]

Весьма примечательно, что причаститься перед смертью Розанов пожелал не у своего высокомудрого друга-философа Флоренского, а у другого о. Павла — простого сельского батюшки.

Глава IIВасилий Розанов о себе и его современники о нем и его философии

Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные.

Ап. Павел (1 Кор. 11:19)

Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферентист… Я хотел бы быть свободным художником и — только <…> Фирму и ярлык я считаю предрассудком. Мое святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода <…>.

А. П. Чехов— Ф. Н. Плещееву, 04.10.1888 г.

Наша консервативная часть общества не менее говенна, чем всякая другая. Сколько подлецов к ней примкнули…

Ф. М. Достоевский


О себе и жизни своей Василии Розанов, как никто другой, писал много и, что называется «со вкусом». Вся его беллетристика — это, в сущности, интимный дневник.

И о Розанове, как прозаике, публицисте и мыслителе, писали многие, причем еще при его жизни. Затем последовали многочисленные воспоминания современников, публиковавшиеся на Западе, в эмигрантских изданиях, — см. [ФАТЕЕВ (II)].

Наиболее подробным опытом критико-биографического исследования его личности и творчества вплоть до постсоветской эпохи оставалась книга искусствоведа, литературного критика и мыслителя Эриха Голлербаха «В. В. Розанов. Жизнь и творчество», увидевшая свет в 1922 г.[134] [ГОЛЛЕРБАХ]. Книга Голлербаха — свидетеля времени, к тому же доброго знакомого писателя, несомненно — шедевр в жанре литературного портрета. Автору удалось нарисовать:

«лицо» Розанова, т. е. цвет, запах и мелодии его изумительной души, в одних проявлениях чарующей нас, в других — заставляющей содрогаться.

Дополнительную ценность этой книги придает и то, что первый ее вариант успел прочесть и прокомментировать сам Василий Розанов. Голлербах пишет по этому поводу:

Осенью 1918 г. появилась моя книга «В. В. Розанов. Личность и творчество; Опыт критико-биографического исследования», в которой давался краткий обзор жизни и деятельности В. В., составленный очень конспективно, разбросанно и недостаточно вдумчиво. Тем не менее, Розанов остался доволен этой несовершенной работой, а отдельные замечания, характеризующие его индивидуальность, казались ему необычайно верными и меткими [ГОЛЛЕРБАХ. С. 89].

И хотя с конца 1980-х гг. в России вышло несколько книг о Розанове биографического характера — [ВАРЛАМОВ], [ГРЯКАЛОВ], [НИКОЛЮКИН], [РАВКИН], [СУКАЧ (I)], [ФАТЕЕВ (I) и (III)] и др., а на Западе — в Германии его фундаментальная научная биография [GRUBEL] (2019), работа Голлербаха остается непревзойденной по глубине анализа личности писателя. Такая оценка дается самим Розановым в письмах к писателю: