<…>
Брюсов объявляет одним из «ключей тайн» — страсть: любовную, телесную, плотскую страсть. «Тело, обычно подчиняющееся руководству ума и воли, — в мгновения страсти, как самодержавный властелин, повелевает всем существом человека. Мы знаем тело только в наших духовных восприятиях, в сознании, — но в страсти обличается для нас вся самостоятельность и независимость телесного». И далее: «Любовь исследима до конца, как всякое человеческое, хотя бы и непроизвольное создание. Страсть в самой своей сущности загадка; корни ее за миром людей, вне земного, нашего. Когда страсть владеет нами, мы близко от тех вечных граней, которыми обойдена наша „голубая тюрьма“, наша сферическая, плывущая во времена вселенная. Страсть — та точка, где земной мир прикасается к иным бытиям, всегда закрытая, но дверь в них».
Формула была найдена, слово — произнесено. На место безраздельного торжества «сверхчеловеческого» начала в обычном человеке (не только в Брюсове или Бальмонте, но и в Емельянове-Коханском) было подставлено начало иное, мистическое и требующее полного, самоотверженного проживания в себе. Не стать выше общественных приличий, тем самым перешагнув грань «человеческого, слишком человеческого», как предлагало примитивно понятое ницшеанство девяностых годов (когда даже Горький считался выразителем идей, посеянных Ницше), а ощутить во всех изгибах и извивах страсти присутствие Божественного — вот что стало на довольно продолжительное время одной из основных идей русского символизма.
Конечно, эротическое приобретало разные облики у разных писателей, так или иначе к символизму близких. Тут был и ужас ремизовских героев перед отвратительностью плотской любви, и расчисленное претворение в отвлеченные литературные схемы столь интриговавшего современников тройственного союза Мережковских и Философова, и довольно примитивное эстетизирование красоты у Сологуба (линия Людмилы и Саши Пыльникова в «Мелком бесе», Елисаветы в «Творимой легенде»), неразрывно сплетенное с дьявольским эротизмом [БОГОМОЛОВ].
Что касается Розанова, то его беспокойно-пытливая мысль постоянно вращается вокруг гендерной тематики, которая выступает как одна из субстанциональных идейных составляющих его мировоззрения[206]. Генриетта Мондри пишет, что, выступив как:
Автор и проповедник философии пола, В. В. Розанов синтезировал в своей теории мнения о проявлении метафизического в сфере сексуальности, собрав из серьезной и популярной культуры рубежа веков медицинские, философские и психологические сведения о связи пола с религиозностью. Главной идеей фикс розановской проповеди пола был поиск метафизического в физическом — в терминологии, заимствованной у Канта, ноуменального и феноменального. В своих изысканиях розанов был занят поисками репрезентации сверхъестественного в природном, божественного в человеческом. Сексуальность в человеке и животном была связана философом с Божественной сексуальностью. Розанов пользовался простой формулой — если человек создан по образу и подобию Бога, то обладает теми же физическими характеристиками, что и человек. Телесен человек. Телесен и Бог, и наоборот. Бог наделен сексуальностью (андрогинной, или двуполой), человек соответственно наделен теми же половыми органами, расщепленными на мужской и женский пол[207]. Однако асексуальный Христос увел религию Нового завета от Ветхого завета; христианство отошло от иудаизма как аскетическая секта. <…> Отцы церкви завели христианство в тупик своим отказом от телесности и жизни пола. <…>
«Христианство также выразило собою и открыло внутреннее содержание бессеменности, как юдаизм и Ветхий Завет раскрыли семейность („Опавшие листья“)».
По собственному признанию, Розанов начал свою «проповедь пола» как вид борьбы за выживание христианства, <чтобы не допустить> победы еврейства <разрядка моя — М. У.>.
«Дальнейший отказ христианства от пола будет иметь последствием увеличение триумфов еврейства. Вот отчего так вовремя я начал проповедовать пол. Христианство должно хотя бы отчасти стать фаллическим… („Опавшие листья“)».
Иудаизм для Розанова был религией народа, с которым заключил договор Бог именно через завет, связанный с плотью, с крайней плотью — завет обрезания. В обрезании Розанов видел символическую связь между сексуальностью Бога и человека. Евреи, по Розанову, поняли тайну проявления божественного в человеке, увидев ее в сексуальности [КУРГ-МОНД. С. 161–162].
Фалл — абстрактный языческий символ вселенского плодородия — у Розанова превращается в сугубо человеческий детородный орган (penis, лат.), а сексуальность отождествляется с мистическим миром проявления Божественного.
Связывая свою философию пола с еврейством, Розанов. Как показывает Генриетта Мондри, в сущности, ничего особо оригинального не изобретает. Его аргументация построена на идеях, почерпнутых из квазинаучных дискурсов конца XIX в.
В контексте этих дискурсов концепция телесности устанавливалась как маргинализации не только расового Другого, но и гендерного Другого. Она проявлялась в отождествлении телесности с еврейским телом. И в свою очередь с амбивалентно понимаемой еврейской сексуальностью. Тенденция силлогизации «еврей = баба» <…> существовала как расхожий предрассудок задолго до ее «научного» оформления в работах как еврейских, так и нееврейских мыслителей рубежа веков, занятых поисками связи между полом и характером, расовой и религиозной принадлежностью и сексуальностью [КУРГ-МОНД. С. 159].
Отто Вейнингер, например, в книге «Пол и характер», наделил «еврейскую нацию женственными характеристиками неврастении и психоза», а Зигмунд Фрейд исследовал связь еврейского обрезания с формированием у европейских христианских народов неврозу/психозу боязни кастрации и как следствие — с антисемитизмом.
Обрезанный еврей в Европе воспринимался как полукастрат, а его кастрированный пенис идентифицировался с клитором — недоразвитым пенисом женских гениталий. <…> В результате такого параллелизма еврейский мужчина и женщина были синтезированы в другого, противопоставленного мужественному обладателю детородного члена полных размеров.
<…> Розанов сам неоднократно отождествлял евреев с женщинами. При этом отождествления с женщинами носили то уничижительный, то одобрительный характер [КУРГ-МОНД. С. 160 и 163].
По той огромной роли, которую Розанов отводит полу, он явно близок к своему современнику Зигмунду Фрейду. Учение австрийского психиатра именно в те годы стало проникать в Россию, где, однако же, в отличие от западного мира, не укоренилось. Но если для Фрейда пол проявляется в бессознательных, темных и часто разрушительных инстинктах человека, то у Розанова он — воплощение положительного природного начала, онтологическая данность, из которой вырастает личность и через которую человек мистически связан с Богом.
Отстаивая право пола и связанной с ним телесности быть понятыми, Розанов <утверждает>, что человек, лишенный пола, тем самым утрачивает самостоятельность в ментальных процессах, ибо легко превращается в объект манипуляций. Плоть, плотское, которое соединяет тело с особыми чувствами и переживаниями, наслаждениями, не противно духу. Это лишь свидетельство сложной природы человека[208]. <…> Розанов <концентрирует> внимание на антиномии пола: пол есть явление природы (естества) и одновременно — выходит за границы естества, оказываясь внеестественным и сверхъестественным. Сверхъестественность пола означает его связь с Богом, святость, а святое не требует называния, — оно просто есть. Святое и является «неприличным», ибо сокрыто, сокровенно. Сфера половых органов — это «отдел мировой застенчивости», неприличный до святости. А-сексуалисты обязательно а-теисты <«Опавшие листья»>. Сверхъестественность пола сообщает человеку одухотворенность, именно так человек обретает «лицо», глубину и «закругленность» отношений.
<…> Розанов, таким образом, реабилитирует сексуальность, которую христианство стремится подавить. Доводы его просты и разумны. Сексуальность основана на институтах брака и семьи, задача которых регулировать права и свободы людей и в случае необходимости — защищать. В этом смысле философия Розанова может быть понята как авангардизм, занятый поиском новых практик соединения «физики» и «метафизики», «феномена» и «ноумена» Путь Розанова — это поиск всеобщего через частное, приватное, повседневное. Ежедневные (а то и ежечасные) записи философа имеют смысл, поскольку «мелочное, мимолетное, невидимые движения души, паутинки бытия» суть постижение вечного. Это и есть инновационная форма самовыражения в жизни, нашедшая естественное продолжение в философии Розанова, которую его современники воспринимали как хулиганство и эпатаж [ЧЕТВЕРИКОВА. С. 17–18].
В своих рассуждениях о «проблеме пола» Розанов важную, но отнюдь не главную (sic!), роль отводит женщине. Если фалл, изливающий семя — могучий носитель жизни и ее символ («Древо Жизни»), то женский половой орган — вульва (vulvae/vagina, лат.; κτεις, греч.) в сравнении с ним «ничто» (потому женщина есть «слабый пол»).
Я раньше больше сосредоточивался на ктещ: но года 3 я стал думать, до чего «все дело в ф<ал>ле» и женщина «ничто» перед мужчиною собственно в половой организации. «Силы ф<ал>ла неисчислимы». У женщины 12 раз выделяется яйцо; у мужчины — около 100 совокуплений, т. е. выхода «мужского яйца» (семени), и, главное, в каждый раз столько «живчиков», что «могут потомством наполнить весь город». Это же поразительно. Очевидно, он в плане творения «залит семенем», когда у женщины яиц 12 х 40 (максимум). Очевидно, он «осыпан половыми благодеяниями». За что? Почему? Что такое. — «Потому что он прекрасен» (Аристотель) [РОЗАНОВ-СС. Т. 29. С. 386].
Все вместе рассуждения Розанова о «пр