[285], которые многие ортодоксальные богословы признают за еретическое учение[286]. В частности, о. Г. Флоровский, критик многих спекулятивных русских мыслителей, настаивал на том, что Розанов не был истинным христианином. Точно так же Флоровский нападает на Флоренского за то, что он обошел Воплощение и исключил христологию из «Столпа и утверждение истины»[287].
В истории восточного христианства преобладали споры и расколы по поводу природы Христа и Его места в Троице. Православие отличается от западного христианства тем, что утверждает, что один Христос не может спасти человека. В Западной церкви верующие склонны формулировать гораздо более личные отношения с Иисусом, однако в православии функция Христа обеспечивается только через Святого Духа. Христос не мог воплотиться и воскресить Себя; пневматология имеет приоритет над христологией. Т. о., Второе Лицо само по себе не несет ответственности за спасение человека. Такого рода представления о фигуре Христа были причиной серьезной полемики в восточном христианстве.
В частности арианская полемика возникла из-за утверждения, что Иисус был не Богом, а сотворенным существом[288]. Одной из главных (но отнюдь не единственной) причин раскола между Западной и Восточной Церквями был спор о филиокве, одностороннее провозглашение Римской Церковью того, что Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына. Что касается Розанова, то ему важно было утверждать, что Христос сотворен от Бога, а не единосущен. Воплощение Христа, продвигаемое противниками Ария и включенное в официальную православную доктрину, подразумевает отвержение Земли и возлагает на людей обязанность страдать.
Розанов же, используя двусмысленность канонического христианства, утверждает, что, несмотря на официальные учения, узаконивающие этот мир, Церковь на практике считает материальное царство безбожным. Розанов указывает на несовместимость в православном учении рождения Христа и Его Воскресения, утверждая, что Церковь отвергла значимость первого в пользу второго. Согласно Розанову главным новозаветным событием является именно Рождество Христово, которое, однако, не более важно, чем любой другой акт деторождения, поскольку всякая новая жизнь обновляет наши связи с Небом. Рождение Христа имеет значение только тогда, когда понимается как повторение Творения. Хотя Рождество Христово есть «Воплощение», оно, полагает Розанов, имеет человеческую природу. На этом основании Розанов подчеркивает в акте Рождества все плотское. Он очарован его интимными физическими подробностями: тем, что Иисус родился из тела Марии и вскармливался грудью, фактом присутствия в вертепе животных, семейственностью… Розанов считает, что Иосиф, Мария и Младенец Иисус являются одним из величайших, мистических в своей основе, примеров семьи. Более того, он настаивает на том, что у Марии и Иосифа были любовные сексуальные отношения друг с другом. Розанов сетует на то, что христианский Логос заменил Божественный Фаллос. Святость плоти, по его убеждению, отмечается через пенис, так как эта часть человеческого тела ближе всего соответствует. <…> Роль Христа у Розанова становится проблематичной, поскольку Сын Божий разрушает тождество между вещью и идеей и вводит в человеческую религиозность систему репрезентации, альтернативную той, что предложена Отцом в Творении. Христос в традиционном христианском мышлении есть и Бог, и человек, но для Розанова эти два аспекта не едины, его раздражает, что в церковной практике божественность Христа всегда берет верх над его земной ипостасью. Как пишет Гиппиус, Розанов хотел познать Христа как личность, а не абстрактное Второе Лицо Троицы. У Розанова наблюдается явное отсутствие интереса к взрослому Иисусу. Впрочем, он часто указывает, что взрослых вообще не любит, предпочитая им маленьких детей и очень старых людей.
Розанов, исследуя отношение Христа к миру в докладе «О сладчайшем Иисусе», возражает против тезиса Мережковского, что Евангелие может примириться с современной цивилизацией. Он категорически не согласен и с утверждением Мережковского о том, что священнослужители и писатели могли бы «дружно сидеть за одним столом, вести приятные беседы и пить один и тот же вкусный чай». Напротив, Розанов пишет, что ни в одно из Евангелий или посланий Нового Завета нельзя вставить частичку Гоголя или такие повседневные практики современной цивилизации, как посещение театра или чтение литературных произведений. Розанов использует превращение Савла Тарсянина в апостола Павла для дальнейшего объяснения связи между древним миром и христианством. Он подчеркивает, что это был не постепенный, органичный переход от одного к другому, а внезапная и насильственная перемена, не допускающая гармонии. Как только Савл стал Павлом, «он перестал ходить в театр»: ведь Павел никогда не предлагал афинянам продолжать посещать Олимпийские игры. Вместо мнимой гармонии Мережковского на деле Савл и Павел «пожирают „я“ друг друга».
Для Розанова Новый Завет — не «земная книга», а сам Христос лишен всех радостей этого мира. Розанов указывает, что Христос никогда не улыбается, и этот вопрос занимал не одно поколение богословов.
Розанов считает, что религиозная деятельность должна приносить удовольствие; радости этого мира находятся в связи с земными удовольствиями. Важным у него в этом отношении является описание человека как «смеющегося животного». Розановская радость телесна. В то же время он видит в Православии религию, отвергающую естественные процессы этого мира и осуждающую земные радости как греховные. В этом пункте внимание Розанова сосредоточено не столько на институте Церкви, сколько на самом Евангелии.
Ни смеха, ни влюбленности нет в Евангелии, и одна капля того или другого испепеляет все страницы этой чудной книги, «раздирает завесы» христианства.
Отказ церкви принять современную культуру расширил, по мнению Розанова, пропасть между человеком и Богом. Евангелия содержат радости, не связанные с этим миром, которые существуют только на «неизмеримой высоте над Землей и человечеством». Если сосредоточиться исключительно на духовной стороне религии, это приводит к удалению всех духовных аспектов из физической реальности. Розанов считает, что учение святого Павла оставляет всякую материю мертвой, оторванной от Божественного. «Сладость» Христа есть признак Его всепоглощающей духовной красоты, несовместимой с этим миром и делающей горькими по сравнению с ней плоды земные. Розанов призывает Церковь вновь одухотворить материю, признав ее происхождение от Первого Лица Троицы — Бога-Отца.
«Мир — святой во плоти, но святой — не во плоти Сына, но по исхождению из плоти Отца»[289].
Согласно воззрениям Розанова, и Христос, и мир — дети Божьи. Однако их нельзя примирить, ибо Христос отвергает репродуктивные обязанности, возложенные на все творение, и тем самым нарушает прямую связь между человеком и Богом. Церковь усугубила ситуацию, впав в грубый антропоморфизм, изображая Бога в виде Старца. Розанов заключает, что Христос победил мир, и добавляет, что, поскольку Христос представляет грядущий мир, Его победа знаменует собой победу Смерти над Творением. Подобно грубо насильственным отношениям между Савлом и Павлом, Православие сделало мир дольний и горний несовместимыми, оставив православных неспособными участвовать в творящей деятельности Бога. Христос отвращает людей от земных радостей и уничтожает культурную ценность литературы, о чем, согласно Розанову, свидетельствует хотя бы тот факт, что «священникам не разрешается читать Гоголя». Христос разрушает смысл семьи, побуждая мужчин оставить свою семью и следовать за Ним.
Главная причина розановской уничижительной критики Христа проистекает из его твердой ориентации на творческую деятельность Бога-Отца. В глазах Розанова Сын — бессемянный и бесполый Христос, разрушает Божью деятельность на Земле, отказываясь увековечить Боготворчество. Розанов утверждает, что, в то время как Бог творит, Христос действует вопреки Его деяниям [290] [URE. Р. 52–57].
Николай Бердяев в своей критической отповеди христоборческим наскокам Розанова писал:
Розановская постановка вопроса производит очень сильное впечатление, все возражения со стороны апологетов христианства представляются жалкими и слабыми. Розанов говорит конкретно и на первый взгляд ясно, дает почувствовать всю остроту вопроса, он ошеломляет и гипнотизирует <…> у всех остается впечатление, что Розанов показал, наглядно показал абсолютную противоположность между Христом и миром, абсолютную несоединимость сладости Христа со сладостью мира. Для Розанова Христос есть дух небытия, дух умаления всего в мире, а христианство — религия смерти, апология сладости смерти. <…> Христос загипнотизировал человечество, внушил нелюбовь к бытию, любовь к небытию. Религия лишь одно признала прекрасным — умирание и смерть, печаль и страдание. Очень талантливо пишет Розанов, очень красиво говорит, много верного говорит, но сама исходная его точка — ложна, сама его постановка вопроса — призрачна и путана. Розанов — гениальный обыватель, и вопрос его, в конце концов, есть обывательский, мещанский, обыденный вопрос, но формулированный с блестящим талантом. <…> Розановская семья, варенье, театры, сладости и радости благополучной жизни понятны и близки всему обывательскому царству, которая в этом и видит сущность мира и мир этот хотело бы спасти от гипноза Иисуса Сладчайшего.
Вопрос о мире очень неясен и неопределен, и в этом выдавании неясного и неопределенного за ясное и определенное, выдавании искомого за найденное — вся хитрость Розанова и весь секрет его кажущейся силы. Что такое мир, о каком мире идет речь? <…> Если подымается вопрос о мире как совокупности всего эмпирически данного, в котором сладость варенья занимает такое же место, как и сладость величайшего художественного произведения, тот этот вопрос для нас почти неинтересен. Вечное в мире и тленное в мире нельзя брать за одну скобку, и самая постановка вопроса о мире без всяких разъясняющих оценок недопустима. Фактический, данный и испытываемый нами мир есть смесь бытия с небытием, действительности с призрачностью, вечности с тлением. Какой мир возлюбил Розанов, какой из миров хочет утверждать, в каком хочет жить?