земного только) они и являются из всего одни плодородными, потомственными, сотворяют и далее, в бесконечность, «по образу и подобию своему»… Душа — от души, как искра — от пламени: вот деторождение! [РОЗАНОВ-СС. Т. 3. С. 270].
Подробный анализ метафизического дискурса Василия Розанова и о. Павла Флоренского выходит за рамки нашей книги. Обсуждение богословия Флоренского — одного из самых видных религиозных философов Серебряного века, также не предмет нашего повествования. Читателю, желающему углубить свои представления по данному вопросу, рекомендуются соответствующие литературные источники, например, [БОНЕЦКАЯ (I) и (II)], [ФЛОРЕНСКИЙ (III)], [ХОРУЖИЙ], [GRAHAM-KANTOR]. Тем не менее, поскольку дружба с Флоренским играла исключительно большую роль в жизни Розанова, для более цельного представления портретного образа о. Павла Флоренского мы, дополнительно к вышесказанному, проясним для читателя еще некоторые важные аспекты его философского мировидения.
В истории:
Бывают люди, чье имя с ранних пор окружено легендами. Постепенно они и сами становятся легендой и так переходят в историю. Павел Александрович Флоренский принадлежит к их числу[327].
И действительно:
Если смотреть на Павла Флоренского и его творчество через призму исследовательской литературы, то повсюду наталкиваешься на гимническое восхваление с употреблением превосходной степени: Флоренский — это «универсальный гений», «Паскаль нашего времени», «русский Лейбниц», «Леонардо да Винчи XX века». Многочисленные таланты Флоренского и его глубокая ученость подавляют и пугают. <Его> даже называют «самым светоносным представителем русской духовной жизни» и <…> «одним из величайших интеллектуалов всех времен». К этому добавляют нимб «мученика православной Церкви», включенного в сонм святых новомучеников и исповедников, — причем создается легенда: в представленном церковному собору для прославления списке лиц Флоренский не был упомянут [ХАГЕМЕЙСТЕР].
В 1918 году незадолго до своей кончины Розанов в самых лестных выражениях высказался о личности о. Павла:
Это Паскаль нашего времени, Паскаль нашей России, который есть в сущности негласный вождь всего московского молодого славянофильства, и под воздействием которого находятся множество умов и сердец в Москве и в Посаде, да и в Петербурге. Кроме колоссального образования и начитанности, горит самым высоким энтузиазмом к истине. Знаете, — мне порой кажется, что он — святой, до того необыкновенен его дух, до того исключителен… Я думаю и уверен в тайне души, — он неизмеримо еще выше Паскаля, в сущности — в уровень греческого Платона с совершенными необыкновенностями в умственных открытиях, в умственных комбинациях или, вернее, прозрениях. Только он еще пессимистичнее моего смотрит на положение России («Россия окончательно уже никогда не оправится»)[328]…
Все панегирики Флоренскому со стороны его восторженных почитателей представляются нам, мягко говоря, сильным преувеличением. Касается это и Василия Розанова, провидевшего в личности своего интимного друга образ великого французского религиозного философа, математика и физика Блеза Паскаля (1623–1662). Два других его сравнения личности Флоренского с гениями человечества — немецким математиком, философом и механиком Готфридом Вильгельмом Лейбницем (1646–1716), и один из крупнейших представителей искусства Высокого Возрождения художником, скульптором и изобретателем Леонардо да Винчи (1452–1519)[329], также не выдерживают критики.
Выдающийся богослов-интеллектуал Серебряного века, разносторонний ученый, Павел Флоренский, действительно, совмещал свои философские, богословские[330], культурологические и искусствоведческие[331] занятия с работой в области техники. С 1919 г. он подвизался на заводе «Карболит» в Орехово-Зуеве, затем, в 1928–1933 гг. работал в отделе материаловедения Всероссийского электротехнического института, где занимался вопросами электрических полей и диэлектриков. В 1927 г. Флоренский стал одним из редакторов «Технической энциклопедии», где опубликовал около 150 статей. Будучи узником ГУЛАГа, с конца 1934 года и, предположительно, до начала 1937 года[332] он работал на Соловецком лагерном заводе йодной промышленности, где занимался проблемой добычи йода и агар-агара из морских водорослей и запатентовал 4 научных разработки.
В 1920-х годах Флоренский подготовил к печати монографию «Диэлектрики и их техническое применение», первая часть которой «Общие свойства диэлектриков» была издана в Москве в 1924 г. В журнале «Электричество» (1923. № 7 и № 11) им были опубликованы статьи «Экспериментальное исследование электрических полей» и «О формулировке законов электромагнетизма». Он получил также 12 авторских свидетельств на изобретения в области химии. В 1927 году Флоренский стал одним из редакторов «Технической энциклопедии», где опубликовал около 150 статей.
В 1922 г. Флоренский издал за свой счёт наукообразный трактат «Мнимости в геометрии», где при помощи математических доказательств пытался подтвердить геоцентрическую картину мира, в которой Солнце и планеты обращаются вокруг Земли, и опровергнуть т. о. гелиоцентрические представления об устройстве Солнечной системы, утвердившиеся в науке со времён Коперника. В этой книге Флоренский также изложил абсурдную с научной точки зрения идею о существовании «границы между Землёй и Небом», располагающейся якобы между орбитами Урана и Нептуна.
Значительный научный интерес, вплоть до настоящего времени, имеют только лишь искусствоведческие работы Флоренского[333], а также корпус его религиозно-философских трудов, особенно трактаты «Столп и утверждение истины» и «Имена».
Т.о, Павел Александрович Флоренский, будучи, вне всякого сомнения, человеком универсального склада ума и разносторонней образованности [334], тем не менее, ничего выдающегося — особенно в сравнение с Паскалем, Лейбницем и иже с ними (sic!) — в научно-технических областях знания не создал.
Не обыкновенное любопытство влекло Флоренского к тайным наукам, но нечто гораздо более принципиальное — стремление к возрождению (прежде всего в себе самом) архаического человека. Он был убежден в том, что ноуменальное знание — достояние не ratio, но сил архаической бездны. Новое мировоззрение, которое тщатся разработать Флоренский и Розанов, предаваясь взаимному психоанализу, — это возрожденное древнее, «фаллизированное». Древним наукам были ведомы корни вещей. И вот Флоренский изучает и практикует хиромантию; составляет гороскопы членов семьи Розанова, «сильно подчиненного влиянию светил» (27 октября 1910 г. [С. 47]); сам знаток первоисточников каббалы, он использует каббалистическое учение о тайном существе звуков и букв для построения собственной философии языка…[БОНЕЦКАЯ (I)].
Исходя из того, что магия, как своего рода наука древности, имела религиозный источник, Флоренский, которого, по его словам, «увлекает астрология», следующим образом реконструирует рождение астрологического знания:
Каково происхождение астрологии? Маги, постясь и вкушая священные наркотики, приступали к наблюдениям. На головокружительной высоте башен вавилонских, в одиночестве, в священном трепете созерцали они, неподвижные, хоры небесных светил. Светлые точки на черном бархате неба, ведь это прямое средство для самогипноза, для экстаза, для исступления! И, в экстатическом состоянии, они вещали, что виделось; планетные духи воплощались в них, входили в них и изрекали правду о себе и о деяниях своих их устами. Так возникла астрология звездословие и звездоразумие, звездоразумение. Потом началась систематизация и анализ звездодухновенных проречений. Вдохновение заменилось наукою. Сперва эта наука была наукою живою, помнящею свое место. Потом место вспомогательного приема. Потом механизация завладела всем, и люди захотели выучиться быть звездодухновенными совершенно так же, как они ныне «учатся» быть Богодухновенными, — т. е. при помощи диссертаций. А потом эти диссертации заплесневели и о них позабыли. Так умерла астрология. Но она все еще жива, жива не только в идее своей, вечной и неотменной, но и в переживании звездного «течения, influentia, влияние» в душу и тело [С. 52].
Флоренский, как химик, явно был хорошо осведомлен об использовании галлюциногенов в языческих культах и весьма одобрял эту практику.
Состояние «экстаза» под действием «священных наркотиков» оптимально, в глазах Флоренского, для обретения знания существа вещей — для духоведения, богообщения. Атмосферу православного богослужения этот архаический иерей — «жрец», согласно его самохарактеристике, — хочет приблизить к вавилонской «священной» ночи с ее наркотическими воскурениями и экстатическим трепетом. Загадочный сергиево-посад-ский «отшельник — духовник — профессор» ощущал — но также и строил — себя в качестве выходца из эпохи древнего оргиазма. Его личный «аналитик» и поклонник Розанов проницательно распознал в нем почитателя бога «Эроса» и лишь «боковым образом» христианина:
«Вы и христианин — боковым образом, как „припека“ („с боку припека“), но Вы — одна из тех загадок, блуждающих в мире, как комета, „без своего дома“, — без системы солнца, к которой Вы непременно бы принадлежали. Ваша „тенденция жизни“, конечно, и есть Ваша душа, Ваш „закон“, Ваша „религия“: но центр ее — Эрос, и античная скульптура, и музыка Бетховена, как его возбудители или пути к нему. Христос сюда входит лишь по Вашей догадке или Вашему чувству, что Он-то и явил собою святую плоть, объект Эроса и лампад, или, вернее, — Субъект = Объект» [С. 209–210].