Что это? Пародия на героику военных лет, – как ничтоже сумняшеся заявил один «исследователь»? Но вспомним, что Шукшин – подросток тех военных лет. А какой мальчишка не мечтал тогда убить Гитлера? Влепить ему пулю прямо в усики! Гитлер – средоточие того ужаса, который принесла в жизнь война. Гитлер – это страх, нищета, сиротство. Какие тут шутки – покушение на Гитлера это серьезно, серьезнее не бывает. Никто и не смеется над Бронькой Пупковым, Шукшин не позволяет. Такой вот не смешной анекдот. Конечно, для Броньки это покушение – «момент истины». Для него война еще не кончилась и, похоже, не кончится никогда. Но не та, настоящая война, на которой он был санитаром, а какая-то киношная, книжная, вымечтанная на охотничьем привале, именно потому, что не было в жизни места подвигу, а была только нескончаемая суета и маята.
«Жизнь: когда же самое главное время ее? – спрашивает себя еще один „странный человек“, скотник и пастух Костя Валиков из рассказа „Алеша Бесконвойный“. – Может, когда воюют?». Он-то воевал, был ранен, поправился, вернулся на передовую «и всю жизнь потом с омерзением вспоминал войну». Казалось бы, уж на что далек такой вот человек от поиска смысла жизни. Алешей Бесконвойным прозвали его односельчане за редкую неуправляемость: пять дней вкалывал на совесть, а на шестой топил баню – и никакими уговорами нельзя было заставить его работать. «Никто бы не поверил, что Алеша серьезно вдумывался в жизнь: что в ней за тайна, надо ее жалеть, например, или можно помирать спокойно – ничего тут такого особенного не осталось? Он даже напрягал свой ум так: вроде он залетел – высоко-высоко – и оттуда глядит на землю… Но понятней не становилось: представлял своих коров на поскотине – маленькие, как букашки… А про людей, про их жизнь озарения не было. Не озаряло. Как все же: надо жалеть свою жизнь или нет? А вдруг да потом, в последний момент как заорешь – что вовсе не так жил, не то делал? Или так не бывает?».
Стало быть, и маленький человек, не далекий, не образованный задумывается над смыслом жизни? Сам-то он никогда этого не скажет, так и промолчит до самой смерти и унесет с собой все свои думы – спасибо рассказчику, который заглянул ему в душу и увидел в ней свет, нашел подтверждение мысли, что «человек… это нечаянная, прекрасная, мучительная попытка Природы осознать самое себя».
Если «Миль пардон, мадам!» самый анекдотичный рассказ Шукшина, то «Алеша Бесконвойный» – самый философичный. В нем как бы незатейливый состав событий: человек топит баню, налаживает «маленький Ташкент» – рубит дрова, умело подкладывает в каменку поленья, распаривает в кипятке веник, поддает жару, ковшами кидая на каменку кипяток. Шукшин не понаслышке знает, как это делается – все в его описании звучно, зримо, осязаемо – прямо инструктаж какой-то. Ну, как не принять во внимание, что, разжигая огонь в каменке, можно обойтись и без лучины – достаточно взъерошить топором те поленья, которые ложатся поперек кладки, а потом эти заструги зажечь – загорится здорово. «Ах, славный момент!.. Алеша всегда много думал, глядя на огонь. Например: „Вот вы там хотите, чтобы все люди жили одинаково… Да два полена и то сгорают неодинаково, а вы хотите, чтоб люди прожили одинаково!“». Перед нами в сущности деревенский философ, глубокий, чуткий человек, который цены себе не знает и никогда не узнает. И, может быть, к лучшему это; иначе потерял бы покой человек. И тогда это был бы уже не он. Ведь спокойствие, терпение, выдержка – коренные алешины черты. Потом, в другом рассказе, о другом терпеливце Шукшин скажет: «Это не им одним нажито, такими были его отец и дед… Это – вековое». Но в «Алеше Бесперебойном» такое авторское резюме было бы, наверное, неуместно: тут рассказчик ничего не декларирует – он просто дает наглядеться на Алешу, послушать его внутренний голос, и все становится ясно. Перед нами архетип русского человека. Он работяга, но ему обязательно нужно окно в буднях – и чтобы свет теплился в этом окне: ну, хотя бы одно хорошее воспоминание. Он не ждет милости от судьбы, и сам время от времени налаживает для себя праздник. У него нет претензий к жизни; конечно, неплохо было бы подучиться в свое время – может и жизнь была бы другая, но вообще-то и так сойдет, пусть сын учится, достигает. Он семьянин и самое дорогое для него – дети, хотя и виду не показывает, как он любит детей. Он не чужд прекрасного, и чем дольше живет, тем яснее видит красоту родной земли, тем осознаннее любуется природой. Он добр и покладист по натуре своей, но наступать ему «на любимую мозоль» не рекомендуется – может заартачиться, уйти в себя, а то и хорошенько врезать.
Конечно, такой архетип не совпадает с представлением о «человеке будущего», о строителе нового социалистического общества. Раздавались опасливые голоса, можно ли приписать «чудикам» типические черты, выводить из них русский национальный характер. Но Шукшин упорно писал о малых мира сего, о тех, кто не задавался великими целями, а из поколения в поколение жил ради самой жизни, ради продолжения рода. Что ни говори, приходится согласиться, что таких людей на свете большинство. Когда-нибудь, в пятом, десятом поколении из них выходит «светоч нации», но опять-таки Шукшин не ставил себе задачей приоткрыть эту лучезарную перспективу; его девиз был: сегодня, здесь, сейчас. Он знал, что рано или поздно все лучшие черты человеческие, все дарования, вся энергия сконцентрируется вдруг в одном индивиде – ради этого, наверное, и живут люди; как там у Горького в пьесе «На дне»: «…для лучшего люди-то живут… Вот, скажем, живут столяры и все – хлам-народ… И вот от них рождается столяр… такой столяр, какого подобного и не видела земля, – всех превысил и нет ему во столярах равного. Всему он столярному делу свой облик дает… и сразу дело на двадцать лет вперед двигает. Так же и все другие… слесаря, там… сапожники и прочие рабочие люди… и все крестьяне… и даже господа – для лучшего живут! Всяк думает, что для себя проживает, а выходит для лучшего! По сту лет… а может и больше – для лучшего человека живут».
Русский человек у Шукшина – это путник, идущий каменистым путем и несущий свое единственное достояние – свечу жизни. Шукшин, в сущности, сурово смотрит на житейскую суету и не идеализирует своих героев. Но вот дороги ему все эти «сельские жители» и «земляки». Помните, как у Есенина? «Оттого и дороги мне люди, что живут со мною на земле»? Отчего – дороги? Оттого, что делят с ним это счастье – жить на свете. И пусть они не осознают своей миссии, пусть просто живут, все равно они достойны лучшего. Жизнь коротка, люди обижены природой, отпустившей им такой короткий срок. И не писателю считать, сколько у них грехов – он не прокурор, не судия на страшном суде. Он хочет показать их такими, как они есть, но при этом затронуть что-то очень существенное, важное, сокрытое в самой глубине человеческой натуры, без чего человек-то и человеком в полной мере не может быть.
Герой Шукшина как чуткий резонатор: он резонирует от всякой несправедливости, от бесчеловечности, от грубого слова. Он яростно отстаивает свое человеческое достоинство, порой даже сам того не сознавая. Он ненавидит тех, кто портит ему праздник, а праздник – это редкая, но тем более драгоценная минута душевного равновесия, гармонии. Этот праздник по-настоящему дается только доброму человеку, как награда за сделанное добро. Доброта – свет в окошке, главнейшее человеческое качество – так получается по Шукшину. Только добротой силен и прочен маленький человек. Вот ведь обошла жизнь своими милостями Алешку Бесконвойного, посмеялась над ним вместе с «крепдешиновой Алей», в полном смысле слова обобравшей его на большой дороге, а он так и не разучился «полюблять» ее, держит в уме стишок, сложенный когда-то маленькой дочкой – про то, как укроет в дождь лопух новорожденную березку – будет ей тепло и хорошо. И тепло становится у нас на душе, хотя рассказ-то в сущности горький. Это самое душевное тепло Шукшин все время поддерживает в своем читателе. И пусть тот, кто не может понять этого, просто следит за событиями – они тоже заденут за живое, заставят переживать, ну, а тот, кто внимательней, пытливей и серьезней в отношении к печатному слову, непременно начнет размышлять о прочитанном и осмыслять человеческую жизнь, в которую ему довелось заглянуть. Ибо Шукшин пробуждает в читателе не только чувство – он пробуждает думу.
Один рассказ у него так и называется: «Думы». В бессонные ночи под одинокую гармонь вспоминает председатель колхоза Матвей Рязанцев свою жизнь. Ему бы выспаться с устатку, но проклятая гармонь не дает забыться, оживляет в памяти самые обжигающие моменты жизни. Ту ночь, когда он мальчишкой пятнадцать верст нахлестывал коня – отец погнал его в деревню за молоком, отпаивать насмерть простуженного братишку. Вот в эту самую ночь и суждено было Матвею, может быть, единственный раз в жизни испытать восторг бытия. «Это было как полет – будто оторвался он от земли и полетел». И как же упоенно передает Шукшин восторг этого полета, когда «слились воедино человек и конь», как уверенно, одним штрихом заставляет ощутить безбрежность этой, можно сказать, космической ночи: «Ничего вокруг не видно: ни земли, ни неба, даже головы конской – только шум в ушах, только огромный ночной мир стронулся и понесся навстречу». «Даже конской головы не видно» – такое не выдумаешь, такое надо воочию увидеть хотя бы внутренним зрением. И тут же самыми простыми словами Шукшин скажет, что потом была у Матвея целая жизнь: женитьба, коллективизация, война и всю жизнь на уме только работа, работа – и вот уж скоро выйдет отпущенный для жизни срок, отнесут Матвея на кладбище – не то чтобы страшно, но как-то дико это живому человеку. Ясно видно, не ощутив однажды восторга бытия, не задумался бы человек и о смерти: чего-то в жизни должно быть до слез дорого как та ночь, чего-то бесконечно жалко отдать небытию. Ну, нельзя, ни в коем случае невозможно отдавать.
Шукшин тут философ и мыслитель. Он часто вспоминает о смерти. И всегда у него человек бунтует против нее, не смирятся с положенным. Разве что совсем избывший себя самого дед Степан в рассказе «Как помирал старик», принимает ее покорно, безропотно. Но, он, пожалуй, один такой в шукшинской прозе. Живущий не приемлет смерть – вот очень глубокая мысль-страдание, которую далеко не всякий пишущий способен выразить. О, как бунтует против смерти маленький человек, и надо быть Шукшиным, чтобы выразить этот обреченный, ничего не способный изменить бунт. У дедушки Нечая в рассказе «Горе» умирает жена – тихая безответная старушка. Что жила, что нету – зарыли и забыли на третий день. И все так же ночами пахнет полынь, все так же сияет луна и какой-то мальчишка, притаившись в лопухах, обмирает от необъяснимой тайной радости – жить. «Было мне лет двенадцать