Шукшин учился на интеллектуальнейшем курсе Михаила Ромма, где «задавали тон» Александр Митта и Андрей Тарковский, и, конечно, участвовал во всех семинарах, посвященных языку кино и киновыразительности. Многое впитывал, многому учился и несомненно был согласен с тем, что кино – это искусство, способное точно и сильно выразить отвлеченную идею. Но что ему было до отвлеченных идей! Он оставался приверженцем экранного мира, обладающего всеми чертами реальности. Его интересовали окружающие люди, их судьбы, характеры, он хотел насколько возможно удержать и запечатлеть ускользающее чудо жизни. Он чувствовал в себе силы для осуществления этих намерений. С его точки зрения, кино было делом в высшей степени человечным, способным послужить обществу.
Шукшин пришел во ВГИК зрелым человеком и уже при поступлении обнаружил общественный темперамент и задатки социально ориентированного мышления. Свидетельством тому – его экзаменационная работа – рецензия на фильм Михаила Калатозова «Верные друзья». Стоит привести здесь его строгую нелицеприятную оценку этой работы маститого режиссера, правда, еще не снявшего своего шедевра – фильма «Летят журавли», но, во всяком случае, пользовавшегося большим авторитетом у кинематографической братии. Вот эта рецензия, заслужившая оценку «отлично».
«Есть такого рода произведения искусства, оценивая которые как-то не удается охарактеризовать их одним определенным недвусмысленным словом. Однако нельзя к ним применить и общепринятое выразительное „ничего“. Произведение волнует, запоминается – хорошее; но есть недостатки, недостатки досадные, может быть не столь крупные, но мешающие понять, увлечься сущностью произведения. Однако, сказать, что произведение – плохое, нельзя. Его достоинства слишком очевидные. Поэтому оценивать такого рода произведения – это значит внимательно и вдумчиво „проследить“ произведение, если так можно выразиться, понять, где и в какой степени выигрывает произведение в целом. К таким произведениям искусства я отношу фильм „Верные друзья“.
Сценаристу пришла в голову бесспорно хорошая мысль – написать о большой дружбе, о том, как эта дружба помогает друзьям исправлять их недостатки, злокачественные наросты души. Мысль, конечно, не новая, но и не старая. Нужная мысль. Надо сказать, что фильм не исчерпывается образным воплощением только этой мысли – идеи, – нет. как всякое художественное произведение, фильм затрагивает „походя“ ряд других проблемных и непроблемных вопросов общественной жизни. Но это – главная мысль, мы берем ее за основу рассуждений; короче, попробуем выяснить, сколь действенной и правдивой стала эта мысль в фильме.
Фильм начинается картинкой старого дореволюционного Подмосковья. Это хорошо. Хорошо, потому что это несколько необычно и сразу привлекает внимание зрителя. Сама картина правдоподобна: рабочий поселок живет своей жизнью – обычной, повседневной жизнью, шумной, бестолковой, однообразной. Очень хорошо, что цвет здесь однообразен – кирпичный; картина не пестрит, создается впечатление скучного, тяжелого, грязного. Музыка вообще очень удачная на всем протяжении фильма, очень кстати повторяет здесь одну и ту же незамысловатую мелодию. Понятно и естественно стремление мальчиков – героев фильма вырваться из этой коричневой тесной жизни, уплыть куда-нибудь.
Прошло много лет. Внимание зрителя не ослабевает от того, что фильм не повествует о том, как росли и вырастали мальчики. Это было бы длинно, да и не об этом хочется говорить. Друзья встречаются взрослыми людьми. Причем, авторы фильма внушают зрителю несколько сомнительную мысль о том, что врач, животновод и архитектор – герои фильма сохранили то существенное в их характерах, что различало их еще в детстве, хотя эти люди прошли большую и очевидно разнообразную жизнь и имели возможность что-то прибавить в себе, что-то убавить – измениться. Друзья остались верными чувству дружбы. Это видно по их теплой, я бы сказал, милой встрече друг с другом. Замечательно то, что это верится. Это лучший момент фильма. Он подскажет зрителю о необходимости дружбы. Хорошей дружбы.
Не обошлось здесь и без ошибок. Во-первых, животновод, приехав в Москву, в родной свой город, ведет себя так, точно он вчера покинул ее. Здесь не нужно было показного внимания, неправдоподобных восклицаний, удивлений, славословий и т. п., но нормальное любопытство нормального человека здесь естественно.
Мало убедительна сцена, где генерал, узнает по фотографии лошадь, которую вырастил конный завод, где работает один из героев фильма. По-моему это даже лишнее здесь. Такие случайные встречи в жизни не очень часты, а генерал, оказывается, „давно хотел поговорить“ с животноводом, точно он заранее имел в виду подобную случайную встречу.
Зато очень удачен образ секретаря академика Нестратова, этого человека-машины, зарапортовавшегося угодника. Особенно убедительно звучит его казенное бессмысленное: „…всякий трудящийся может…“.
Отдельно хочется остановиться на образе академика Нестратова. Мне кажется, Нестратов если не ошибка, то большая недоработка режиссера и значительно степени сценариста. Нестратов – бюрократ, общественное зло. Между тем, Нестратов вызывает у зрителя только смех. Артист играет хорошо, правдиво, но, кажется, не ту роль. Нестратов не вызывает ненависти к себе, а в жизни бюрократов ненавидят, а если и смеются над ними, то это – смех злой, ядовитый, от которого Нестратовы страдают. Впечатление такое, что Нестратов – безобидный чиновник. Но разве это так? Он руководитель, и его бюрократия стоит дорого – в фильме этого не скрывают.
Второй бюрократ – Нехода, начальник строительства. Более реальный образ, хотя и ему свойственна карикатурная вычурность. По-моему фильм не пострадал бы от того, если бы образ бюрократа был вылеплен еще резче, отвратительнее. Зачем, например, он подписывает документ, не читая? Это старая замашка чинуш. Теперь этого почти нет. Настоящий бюрократ, бюрократ «со вкусом», «напротив будет тянуть чтение, смаковать свое начальствование. Про авторитет – (о том, что критика подрывает его авторитет) Нехода не скажет, несмотря на свою полную неспособность оценивать явления. Он, Нехода, знает, что за это ругают – за непонимание в смысле критики – а когда будут ругать, то скажут: вот, тов. Нехода полагает, что допуская критику, он подрывает свой авторитет.
Малоубедителен образ молодого врача в Осокине. Она много говорит, лицо наивное и подобострастное. А ведь она – единственный врач-хирург в местечке, это не могло не сказаться на ее манере держать себя. (Тут Шукшин зачеркнул полторы строчки: „Замечу, кстати, что в операционной посторонних…“ – почувствовал, видно, что совсем уж сбился на инспекторский тон. – Л.Я.). Хирург, сделав операцию, ведет себя так, точно он позвонил по телефону. Ведь он волновался, переживал, будь он хоть трижды известный и опытный, и поэтому он не мог так скоро оправиться от пережитых чувств. Эта показная небрежность большого мастера очень не идет к нему, умному чуткому человеку.
В общем, фильм „Верные друзья“ имеет больше положительных сторон, нежели отрицательных и бесспорно сыграет большую роль в воспитании зрителя. Я подчеркиваю основные положительные стороны фильма. Дружба героев убедительна. Хочется верить, что она поможет Нестратову освободиться от того грязного налета делячества впустую, от ненужных хвастливых самомнений и т. п., которыми он заразился в своих „апартаментах“. А это значит, фильм достиг цели. И будь он еще более жизненно правдивым, не столь смешным, сколь серьезным, он бы бил в цель с большей силой».
Рецензируя эту работу, педагог ВГИКа отметил, что она написана хорошим языком, автор хорошо подмечает положительные черты и небольшие недостатки фильма, однако увлекшись частностями, ничего не говорит о времени и о среде. Спорно и его отношение к образу Нестратова – полагая его резко отрицательной фигурой, абитуриент упустил присутствие в нем того хорошего, ради чего друзья борются за него. Оценка, с нашей точки зрения, мягкая. Анализируя фильм, Шукшин проходит мимо двух очень важных составляющих – режиссерской работы и актерского исполнения. Он, в сущности, сосредоточен на драматургии и подмечает ее недостатки. Не принимает он во внимание и требований жанра – комедии. Задатков режиссерского мышления в этой экзаменационной работе не видно. Но все равно – «отлично». Шукшина определенно подтягивают к верхней планке. Он нужен ВГИКу – молодой человек, отслуживший во флоте, успевший поработать и на заводе, и на стройке, и в сельской школе, знающий жизнь, наделенный общественным темпераментом, к тому же кандидат в члены коммунистической партии. Не забудем, идет 1954 год. Еще совсем недавно во ВГИКе происходили аресты студентов, обвиненных в «инакомыслии». Студенческая среда всегда отличалась брожением, а тут еще имели место быть «творческие шатания», «космополитизм», «преклонение перед иностранщиной». На каждом курсе надо было формировать «здоровое ядро» из молодых партийцев и комсомольских активистов – таких высматривали уже во время приема. Не побоюсь сказать, что в этот решительный переломный момент его жизни Шукшину очень помогла кандидатская карточка. Его роль была определена еще до зачисления: староста курса, потом, может быть, член партбюро факультета, а там кто его знает – все будет зависеть от его успешности и активности.
Ответственейший экзамен – режиссерский этюд. Тема этюда – «Вестибюль ВГИК». И опять-таки Шукшина выручил общественный темперамент. Он понял тему опосредованно: вестибюль ВГИК – это лицо абитуриента. И со свойственной ему ненавистью к тому, что мешает жить таким вот как он, простым честным людям, сосредоточился не на тех, кто достоин учиться во ВГИКе, а на тех, кто недостоин. Тонким чутьем определил их в толпе абитуриентов – суетных, полных сознания собственной исключительности, привыкших смотреть кругом свысока и заклеймил их прозвищем «киты»:
«Вот один такой. Среднего роста, худощавый, с полинялыми обсосанными конфетками вместо глаз. Отличается тем, что может, не задумываясь, говорить о чем угодно, и все это красивым, легким языком. У себя дома, должно быть, пользовался громкой известностью хорошего и талантливого молодого человека, имел громадный успех у барышень. Он понимает, что одной только болтовней, пусть красивой, нас не расположишь к себе – мы тоже не дураки, поэтому он вытаскивает из чемодана кусок сала, хлеб и с удивительной искренностью всех приглашает к столу. Мы ели сало и, может быть, понимали, что сала ему жалко, потому что слишком уж он хлопотал, разрезая его и предлагая нам. Но нас почему-то это не смущало, мы думали, что это так и следует среди людей искусства…