Незаметно этот вертлявый хитрец овладевает нашим вниманием и с видимым удовольствием сыплет словечками, как горох. Никто из нас не считает его такой уж умницей, но все его слушают из уважения к салу.
Почувствовав в нем ложную силу и авторитет, к нему быстро и откровенно подмазывается другой кит – человек от природы грубый, но нахватавшийся где-то „культурных верхушек“. Этот, наверное, не терпит мелочности в людях, и чтобы водиться с ним, нужно всякий раз рассчитываться за выпитое вместе пиво, не моргнув глазом, ничем не выдавая досады. Он много старше нас, одевается со вкусом и очень тщательно. Он умеет вкусно курить, не выносит грязного воротничка и походка у него какая-то особенная – культурная, с энергичным выбросом голеней вперед».
«Один из китов был в прошлом актер. И они подолгу разговаривали, уже не обращая на нас внимания, о горькой актерской жизни, сетовали на зрителей, которые не понимают настоящего искусства. Да и в кинематографии тоже „беспорядочек правильный“, говорили они и не прочь были навести там, наконец, настоящие порядки».
Разъясним: режиссерский этюд на заданную тему предлагается абитуриентам режиссерского факультета для того, чтобы выявить их способности к специфическому кинематографическому видению. Будущий режиссер должен сделать зримым для читателя заданный объект, в данном случае вестибюль института, населить его разнообразными лицами, отобразить динамичную жизненную картину. Шукшин не придал значения условию экзамена и перенес действие в общежитие – с его точки зрения это было естественно: вот где в полной мере задают тон ненавистные ему киты. Потом-то он возвращается в вестибюль, чтобы поприсутствовать при посрамлении китов, не выдержавших экзамен. Но главный объект для него – общежитие. Здесь и развивается действие этюда. Кит угощает абитуриентов салом, начинается общий гам. «Разговор течет непринужденно, – пишет Шукшин, – мы острим, рассказываем о себе, а выждав момент тишины, мы говорим что-то особенное, необыкновенно умное, что бы уж сразу заявить о себе. Мы называем друг друга Коленькой, Васенькой, Юрой, хотя это несколько не идет к нам». Потом киты поют под аккомпанемент гитары «Ваши пальцы пахнут ладаном», неслыханный никем из собравшихся романс Вертинского. «Мы слушали, и нас волновала песня, – комментирует Шукшин. Только всем нам было, пожалуй, странно немножко: дома мы пели „Калинушку“, читали книжки, любили степь и даже не подозревали, что жизнь может быть такой сложной, по-видимому, интересной».
В этом этюде, несомненно, проявились литературные способности Шукшина. Но режиссерским видением тут и не пахнет. Все его внимание сосредоточенно на китах – остальные присутствуют только в авторском описании. Других живых лиц, участвующих в действии, не видно. О способности автора к режиссуре экзаменаторы судят не по описаниям, а по выразительным деталям, своего рода «крупным планам». Вот, например, один из абитуриентов, Александр Гордон, показывал в своем этюде, как нервный соискатель, чтобы справиться с волнением, нарочно рассыпает на подоконнике спички и потом их аккуратно собирает: это зримый кинематографический образ.
Дарование Шукшина не подсказало ему такого рода деталей. Он описал то, что видел и чувствовал, оставшись в границах чисто литературной образности…
И произошло чудо. А вероятнее всего, подтвердилось, что в приемной комиссии нашлись люди, которым очень не хотелось терять такого соискателя, взрослого, прошедшего жизненную школу человека, опять-таки кандидата в члены партии. Этюд оценивал и. о. доцента кафедры кинорежиссуры, в недалеком будущем проректор ВГИК Борис Григорьевич Иванов – опытнейший специалист и добрейшей души человек: «Написана работа не на тему. Условия не выполнены. Автор обнаруживает режиссерское дарование и заслуживает отличной оценки. Отлично».
И представьте – не ошибся Борис Григорьевич, какими бы мотивами он не руководствовался. В первом же семестре у Шукшина только отличные оценки по кинорежиссуре, мастерству киноактера, основам кинодраматургии, всеобщей истории искусств. Во втором – появляются четверки по общеобразовательным дисциплинам, но неизменно, на протяжении всех семестров – отлично по кинорежиссуре и актерскому мастерству.
Его, конечно, сразу же выбрали старостой курса, а позднее, секретарем комсомольской организации постановочного факультета, но дальше этого «не пошел». Как бы ни убеждали его заняться всерьез общественной работой, он упорно уклонялся от этой чести – зато с величайшим рвением налегал на учебу. Он, давно уже писавший рассказы, мечтавший о Литературном институте и, можно сказать, случайно оказавшийся на режиссерском факультете ВГИК, сразу понял, какой клад ему достался и поставил себе целью докопаться до самых глубоких недр этой золотой жилы. Режиссура, о которой еще недавно он не имел никакого понятия, всецело увлекла его, а прирожденный дар лицедейства, бурно проявившийся на учебной площадке, помог обрести уверенность в своих силах. Сокурсники активно занимали его во всех учебных работах – и это помогло ему сразу же ощутить себя «внутри профессии». Пришло время снять первый этюд, сесть за монтажный стол – и он, по собственным его словам «хлебнул воздуха кино, так что в груди заболело». Великое, великое искусство!
И чем больше он вникал в это искусство, тем больше убеждался: кино реалистично по самой своей природе, не только потому, что лучше всех искусств передает объективность реальности, но и потому, что именно физическая достоверность порождает эстетический принцип. Ему стало ясно, что реальность не цель, а средство искусства, что художник не копирует жизнь, а воссоздает ее такой, какой она представляется ему через его собственное восприятие. Каков художник – таков и мир, который открывается ему. Все это заставляло его со все большей строгостью и серьезностью относится к самому себе. Может быть, тогда уже он впервые сказал себе: «сознаешь свою долю честно – будет толк». На это нужно мужество – осознать свою долю, принять ее как пайку отпущенного тебе насущного хлеба. Шукшин считал, его пайка – черный хлеб простонародной жизни. Вот эту самую жизнь ему предстоит отразить в самом тонком, самом нервном, самом пластичном, самом напряженном – и что там еще наговорили о кино интеллектуалы – самом очаровательном искусстве!
Естественно, с первых лет обучения он потянулся к творчеству режиссеров, разрабатывавших эстетику реализма. Но особенное тяготение почувствовал он к Хуциеву с его тонким психологизмом, чуткостью к социальной жизни и вместе с тем пониманием поэтики кино, умением соединить условное с безусловным. Когда настало время режиссерской практики, он выбрал группу Хуциева, снимавшего свою новую картину «Два Федора и Наташа» на Одесской киностудии, и был направлен туда ассистентом режиссера. И тут произошел еще один поворот в судьбе Шукшина – Хуциев попробовал его на главную роль. Шукшин оказался настолько убедителен в образе солдата Великой Отечественной войны, вернувшегося к мирной жизни, что был утвержден художественным советом. Конечно, раздавались голоса: а вытянет ли студент режиссерского факультета главную роль в полнометражной картине, но Хуциев отстоял его кандидатуру. Таким образом шестимесячная практика затянулась на полтора года. Все это время Шукшин вел рабочий дневник, а по окончании съемок представил подробнейший отчет о своей практике. Читая этот отчет, не трудно представить себе, как шел будущий режиссер к овладению профессией.
Но сначала стоит привести характеристику, которую дал ему Хуциев как руководитель практики.
«Говорить о Василии Шукшине только как о практиканте мне трудно не только потому, что он занят в картине как актер, исполняющий главную роль, но потому, что характер и объем работы, проводимой им, активное, творческое участие во всех делах группы, делают его настоящим членом нашего творческого коллектива. В подготовительном периоде Шукшин занимался подбором актеров, принимал участие в работе над режиссерским сценарием и сметой, в разработке планировок, решений костюмов, гримов и выборе мест натурных съемок. Проводил репетиции актерских проб, снимал отдельные пробы, а так же кадры осенней натуры.
Кроме того, Шукшин имел отдельное, очень ответственное задание – отбор документальных материалов Великой Отечественной войны и первых послевоенных лет. С этой целью он много и кропотливо поработал в кино-фото-фоноархиве СССР, в архиве Музея Советской армии и Украинском республиканском архиве, отобрав интереснейший, ценнейший материал, который ежедневно оказывает огромнейшую помощь в работе над картиной.
В съемочном периоде Шукшин проводит все предварительные репетиции сцен, в которых он не занят. Но если даже и занят, то в тех кадрах, где свободен, он находит возможность выполнять свои режиссерские обязанности. Шукшин считает картину своим личным делом, не ждет, когда ему будет дано задание, а находит себе работу сам. Он участвует в подготовке очередных объектов, в монтаже текущего материала. В обсуждении предстоящих съемок Шукшин всегда присутствует как активная единица. Он обладает настоящим творческим темпераментом, хорошей жизненной фантазией. У него всегда очень свой, шукшинский ход мыслей, большой запас наблюдений. Вместе с оператором П. Тодоровским, Шукшин является моим ближайшим творческим помощником в работе над картиной. А я, как режиссер фильма, радуюсь не только эгоистической радостью, встретив нужного мне актера. Я рад знакомству и дружбе с интересным режиссером и человеком.
М. Хуциев
29/IV-1958 г.»
А теперь – записки Шукшина, озаглавленные «Работа режиссера».
«Метод работы? Какой?.. Метод – это, наверное, человек?
Хуциев Марлен – человек прочного ума и редкого упорства. Честный. Любит жизнь и кинематограф. Работе отдается с головой до самозабвения. Любимое дело – смотреть в камеру. Порой смахивает на ребенка. Таких людей очень легко любить. Работать с ним интересно. В работе с актером никакого определенного метода нет. Он подкупает его, во-первых, тем, что держится как равный, во-вторых, никогда не показывает, как надо играть. О