но прекрасный» герой. Финал даже снимался в двух вариантах: «Лена уезжает» и «Лена остается». Всем участникам съемок режиссер предложил высказаться по этому поводу. Окончательное слово было за Шукшиным: «Конечно, она уедет». Да, она уезжала, потому что озеро души ее замутилось. А Черных оставался, потеряв свою нечаянную радость, но представши честным и перед своей семьей, и перед своей партийной совестью. К такому вот компромиссу пришел в итоге Герасимов.
Что и говорить, труднейшая роль досталась Шукшину. Притом, что больших ролей, проходивших через весь фильм, у него набралось немного, а ролей такого социально-значимого наполнения вообще не было. Но Герасимов, давно уже чувствуя в Шукшине огромный запас не истраченной энергии, и непочатый край раздумий о жизни, полностью ему доверился. Большую роль в выборе Герасимова сыграло и то, что Шукшин с Алтая, не понаслышке знает сибиряков и может стать соавтором роли – режиссер в этом нуждался. Сложность и противоречивость образа требовали харизматического исполнителя с богатым внутренним миром: только такой исполнитель, а по существу соавтор, мог раскрыть через художественный образ диалектику жизни. Тут было попадание в десятку.
Трудность же заключалась в том, что Шукшину предстояло играть не на своем – на чужом поле. Начальник строительства, убежденный в необходимости сооружения экологически вредного производства на берегу прекрасного озера – был не его герой. И сорокалетний мужик, положивший глаз на вчерашнюю школьницу – тоже его не трогал. Но назвался груздем – полезай в кузов. Играй! Не мог же он отказать самому Герасимову, попросившего о помощи и сотрудничестве.
И вот он вживается в образ, выстраивает систему координат, по которым определяет, что же это за личность – Василий Черных.
Конечно, это человек «из простых», близкий к земле, к природе, привыкший подолгу бывать под открытым небом – ему пристала простая одежда, созданная для того, чтобы защищать от дождя и ветра. В этой одежде он такой же, как сотни других людей, но стоит приглядеться к нему повнимательнее – и становится ясно: он не по-обыденному собран, сосредоточен на чем-то своем и никак не может позволить себе расслабиться – слишком уж большая на нем ответственность, слишком много у него обязательств. Вспомним, что говорил о себе сам Шукшин: «Никогда, ни разу в жизни я не позволил себе пожить расслабленно, развалившись. Вечно напряжен, собран». Вот такой и Черных – тут Шукшин пошел от себя и не ошибся: он сразу же приблизился к своему герою и этот «номенклатурный» человек стал ему понятен, близок. Он нашел в образе драгоценное зерно и сыграл производственника современного типа – умницу, всесторонне развитого человека. Его Черных – не только технолог и администратор в одном лице; это – по-настоящему богатая натура, яркий индивидуум, сочетающий в себе и душевную глубину, и ясность мышления, и кипучий темперамент. Беседует ли он с выдающимся ученым, спорит ли с непримиримым сослуживцем, любуется ли произведениями местного художника, вглядывается ли в девушку, остро задевшую его за живое – в каждом эпизоде чувствуется и его предельная собранность, за которой – постоянная работа мысли, и почти юношеская способность радостно удивляться богатству мира, разнообразию форм жизни. Нет, Шукшин не играл себя, но вольно или невольно отдавал герою то единственное, неповторимое, шукшинское, что вынашивал в себе. Главным в образе было то, о чем потом написал Герасимов, в предисловии к сборнику «О Шукшине»: «Он не делил ее (жизнь) на части по принципу „тружусь – отдыхаю“, потому что был человеком совершенно спонтанного творческого запала». Потому-то так доходчивы и естественны были «производственные» споры Черныха с оппонентами.
Главными оппонентами выступали отец и дочь Бармины. Герасимов осуществил свою идею: свести исполнителей разных поколений, но одной кинематографической школы. Так сошлись на съемочной площадке Олег Жаков, друг и единомышленник Герасимова еще с 20-х годов, со времен мастерской ФЭКС, Василий Шукшин, режиссер и актер Первого герасимовского объединения Киностудии имени М. Горького и Наталья Белохвостикова, студентка герасимовской мастерской ВГИКа. Конечно, можно возразить, что Шукшин учился во ВГИКе не у Герасимова, а у М. И. Ромма, но, по существу, роммовская школа была созвучна герасимовской. Недаром Ромм поддержал герасимовский эксперимент по объединению режиссерского и актерского курсов в одну мастерскую с общей учебной программой, а Герасимов привечал у себя на студии роммовских выпускников.
Разные люди с разным человеческим и актерским опытом – а Наташа так вовсе без опыта – сыграли на одном дыхании: сказалось не только сходство актерской фактуры, но и общность творческой позиции, состоявшей в том, чтобы отобразить богатство и сложность человеческой натуры. В то время психологизм был основой киноискусства, и каждый художник отыскивал к нему свой путь.
Конечно, Шукшину было очень интересно встретиться на экране съемочной площадки с таким мастером психологического портрета, как Олег Жаков. Подобно крупнейшим актерам мирового кино – Жану Габену, Спенсеру Трэси, Тосиро Мифуне – он мог, исходя из однозначности проявлений характера и внешности героя, всякий раз по-новому освещать создаваемый образ. Это достигалось не в преодолении собственной индивидуальности, а в открытии все новых и новых оттенков поведения и мировосприятия его героев. И при том актер был эмоционально скуп, умел выразить внутренний мир своего героя, не ставя акцентов на внешней стороне перевоплощения.
Шукшин играл в другой, динамичной манере, пользуясь куда более экспрессивными средствами, но Жаков побудил его к сдержанной, как бы взвешенной игре, к тонкой нюансировке, и вышло – Шукшин созвучен Жакову, даже внешне отвечает ему своим сильным мужественным лицом и внимательным умным взглядом. В фильме не оказалось места для развернутой обстоятельной полемики – режиссер был против организованных столкновений, считая, что в реальной действительности противостояние чаще всего не декларируется, а только обозначается. И такая сдержанная взвешенная актерская манера лучше всего отвечала наполнению эпизодов, в которых сходились двое непримиримых, но достаточно корректных противников. Байкальская проблема решалась за кадром – а в кадре были только отголоски жесточайшей битвы умов. Противостояли в сущности единомышленники. Их жизненные позиции по большому счету совпадали, и потому противостояние не исключало взаимопонимания и, как ни странно это может показаться, даже сочувствия. Эти сложные человеческие отношения воплощались актерами, исходившими из самого обычного житейского поведения, но при том умевшими создать у зрителя впечатление напряженной внутренней жизни, как бы пульсирующей работы мысли. Это была игра – и не игра, а словно бы кинодокумент. Шукшин представал в таких эпизодах очень серьезным, как тогда говорили «интеллектуальным» актером. Именно такая манера помогала раскрыть образ, показать человека, не обособляя его дел от мыслей и чувств – притом, что он не спешил обнаружить эти чувства, поделиться этими мыслями. Многое оставалось в подтексте.
Вот так, благодаря подтексту угадывалось сложное чувство, возникшее у взрослого человека к вчерашней школьнице. Эпизод за эпизодом развивается тема непрошеной любви. Столкнулись умудренность жизненного опыта и максимализм юности. Мало того, столкнулись мужское самолюбие и женская гордость. Черных задет резкостью, бескомпромиссностью Лены, и в то же время он любуется ею; он счастлив, что она самим своим существованием подтверждает его веру в человеческую гармонию. Все мило ему в этой девочке: умный лоб, ясный взгляд, душевная чистота и открытость, пробудившееся женское очарование. И по мере того, как ближе и доверительнее становится к нему это светлое существо, внутренне распрямляется, раскрепощается он сам. Шукшин с большой проникновенностью показал тончайшие оттенки переживаний героя, воплощая их в контрапункте жеста и слова, в самой манере говорить, двигаться, да просто смотреть и смотреть на Лену. Кульминацией их отношений становится сцена в библиотеке, где проходит встреча с читателями. Тема встречи – магия поэзии. Чтобы дать запев всему вечеру, Лена читает «Скифов» – знаменитое стихотворение Блока. Читает со страстным желанием донести свое ощущение прекрасного до любимого человека. И, повинуясь буре нахлынувших чувств, Черных в ответ вспоминает блоковское: «О, Русь моя, жена моя…» – в этот момент для него образ возлюбленной обретает законченность: она и жена, она и Родина. Тут Шукшин поднимается до философских высот.
Конечно же, роль эта стоит особняком в фильмографии Шукшина, как-то поперек всех его творческих устремлений. Наверное, поэтому и критики, пытавшиеся ограничить диапазон его творчества, проходили мимо картины Герасимова. Вроде бы смущал их образ «строителя коммунизма». А вот Герасимов считал, что от Черныха могла пойти новая линия в творчестве Шукшина. И предназначал ему главную роль в своем будущем фильме по собственному сценарию «Жизнь одна», где речь шла о строительстве плотины через Берингов пролив – грандиозном проекте, который действительно существовал в чертежах. У героя сценария был реальный прототип – инженер Борисов, ученый, мыслитель, фантаст, опередивший свое время. Герасимов всерьез мечтал о том, что его кинематографический проект поможет осуществлению «самого выдающегося инженерного проекта ХХ века». И остается только пожалеть о том, что ни тот, ни другой проект не осуществился, а Шукшин так и не сыграл роль необыкновенного человека.
Не суждено было сыграть ему и Достоевского – он успел только прикинуть грим и оказался потрясающе похож на писателя с портрета В. Г. Перова. А был такой замысел у режиссера И. Таланкина – привести на экран великого писателя, и кто бы лучше Шукшина воплотил этот образ? Дело тут, конечно, не только в портретном сходстве, но в едином внутреннем состоянии, в целенаправленности обоих. Наверное, нельзя с полной уверенностью заявить, что это была бы абсолютная актерская удача – слишком многое зависит от общей концепции фильма, от режиссерского решения. Но несомненно это была бы достойная попытка приблизить к нам Достоевского, показать его во плоти.