[2]. А если учесть, что почти во всех произведениях Шукшина заключено сильное драматическое содержание, то они легко переходят в область драмы. Открытия тут нет: Шукшин уже давно показал, на что он способен, претворив свою прозу в драматургию и осуществив постановку трех первых фильмов. Но то – в кино. А у театра иная природа воздействия на зрителя. Театр более условен, но в самой его условности есть нечто очень располагающее – действие творится прямо на глазах у публики, и в этом мощный стимул к сопереживанию, которое по сути и является отправной точкой восприятия искусства. Степень театральной условности зависит от режиссуры. Она важна во всяком театре, причем с предельной ответственностью режиссер должен подходить к инсценировке: необходимо сохранить мысль и дух оригинала. Но тут особые обстоятельства: Шукшин – сам режиссер, и его проза скорректирована чисто по-режиссерски: он буквально разводит действующих лиц по мизансценам. Остается только – вынести действие на площадку. В общем, рассказы Шукшина очень быстро оказались востребованы театром.
Одними из первых обратились к ним участники клубной самодеятельности. В 1973 году народный театр Дворца культуры Метростроя поставил спектакль «Охота жить». Автором инсценировки был молодой режиссер Виктор Комиссаров. Он выбрал четыре рассказа: «Охота жить», «Светлые души», «Верую», «Космос, нервная система и шмат сала». Главные роли во всех исполнял самодеятельный артист токарь-универсал Геннадий Горячев. Спектакль имел огромный успех и прошел около ста раз. Пятеро самодеятельных актеров стали лауреатами первого Всесоюзного смотра-конкурса самодеятельного творчества трудящихся. Об этом говорили по радио, писали в прессе. И, конечно, Шукшин был в числе зрителей. Он еще не думал тогда всерьез о театре и был приятно удивлен энтузиазмом актеров и реакцией публики. Надо сказать, что режиссер Комиссаров и актер Горячев первыми нашли выразительный способ постановки шукшинских рассказов, когда ведущий спектакль становится исполнителем всех главных ролей, по ходу действия меняя «маски»[3]. Успех этой постановки подхлестнул интерес народных театров к творчеству Шукшина, начался настоящий марафон самодеятельных инсценировок. Не могли, конечно, пройти мимо Шукшина и профессионалы. Примерно в то же время главный режиссер Академического театра им. В. В. Маяковского А. А. Гончаров предложил студентам-первокурсникам своей объединенной актерско-режиссерской мастерской в ГИТИСе делать этюды по рассказам Шукшина. На втором-третьем курсе из этих этюдов сложились инсценировки, потом возник замысел – объединить несколько рассказов в одно представление. И, наконец, настал день, когда Гончаров вынес этот спектакль на малую сцену своего театра. Назывался он так же, как и четвертая книга рассказов Шукшина, – «Характеры». Эта инсценировка обошла потом многие театры страны. И вот тут-то Шукшин задумался о создании самостоятельного драматического произведения, внутренне цельного и завершенного.
Надо заметить, первую попытку написать «сказку для театра» Шукшин сделал еще в 1966 году. Правда, потом он все-таки решает поставить по ней фильм «Точка зрения». В одном из интервью он определяет его жанр: сказка-притча. Это история одного сватовства, увиденная поначалу глазами Пессимиста, а потом глазами Оптимиста. Одни и те же события обретают совершенно разную окраску. «Воплощая свой замысел в сценарий, – сказал Шукшин, – я поставил перед собой задачу показать вред и опасность двух крайностей – огульного очернительства жизни, беспросветного пессимизма – и с другой стороны беспочвенного оптимизма, своеобразной маниловщины». Это была его первая попытка написать философскую сказку: действие происходило в «неком царстве-государстве» и развивалось при посредничестве Мудреца (потом названного Волшебником). Он-то и вручал пессимисту Алику и оптимисту Эдику (заметим, Шукшин дал этим персонажам расхожие «кликухи» ненавистных ему «китов») некую волшебную веточку, которая открывает все двери и преобразует мир в соответствии с определенным взглядом на жизнь. Зритель должен был додуматься до истинной сути вещей: жизнь сама по себе не плоха и не хороша – она будет такой, какими будем мы. Надо сказать, «пессимистический» вариант был написан крепче и выразительней – «оптимистический» больше напоминал пародию на дежурную «молодежную» пьесу. «Чувствуется, автор хорошо узнал жизнь с плохой стороны», – пошутил один из участников творческого объединения прозаиков Центрального дома литераторов, обсуждавшего «Точку зрения» – к тому времени она уже была переработана в повесть. После весьма бурного обсуждения Шукшин на время отложил этот спорный материал – только в 1974 году он отдаст свою повесть-сказку в журнал «Знамя». Но огромный интерес к аллегорическому мифологизированному художественному творчеству будет сопутствовать ему всю жизнь и восторжествует в работе над сказкой-притчей «До третьих петухов». Опять-таки это будет скорее проза, чем драматургия. Вообще, шукшинские повести для театра – явление не традиционное с точки зрения жанра. Задуманные в расчете на сценическое или экранное воплощение, они писались не как пьесы, а скорее как тексты для прочтения. По стилю это плоть от плоти его прозы, но при этом они ясно выпадают из созданной им художественной картины мира.
Единственная, в полном смысле этого понятия, пьеса, написанная Шукшиным по уговору с Андреем Александровичем Гончаровым, – «Энергичные люди». Посмотрев спектакль «Характеры» на Малой сцене Академического театра им. В. В. Маяковского, Шукшин, по собственным словам, почувствовал «некий зуд» – так захотелось написать для театра. И, оказавшись к концу 1973 года в больнице, он позвонил Гончарову: пьеса почти готова. Студенты мастерской Андрея Александровича в ГИТИСе, они же участники спектакля «Характеры», сговорившись заранее с Шукшиным, подогнали к больнице машину и «украли» больного на несколько часов. За это время Шукшин прочитал пьесу театральной труппе.
«Читал он по клеенчатой тетрадке, где текст был написан от руки, – вспоминал А. А. Гончаров. – Больше того, в некоторых местах вместо реплик, которые Шукшин не успел сочинить, стояли многоточия, и Василий Макарович по ходу импровизировал. Сразу после читки он вручил нам клеенчатую тетрадь с текстом – я видел эти самые многоточия, – а позже забрал, чтобы закончить работу… Читал Василий Макарович поразительно. Как он читал, так ни мы, ни Большой драматический театр в Ленинграде не смогли сыграть. В чтении Шукшина яркость языка и гротесковые характеристики действующих лиц носили натуральный, естественный характер. Эти характеристики в его изложении были так поразительно соотнесены с его личной емкой актерской индивидуальностью, что гротесковые тенденции словно уходили. Наоборот, они становились абсолютно естественным, жанрово точным определением сцены»[4].
Интересно, что талант Шукшина-актера, ярко проявившийся при чтении собственной его пьесы, отметил и главный режиссер ленинградского Большого драматического театра Г. А. Товстоногов: «Волновался Шукшин ужасно, но прочел удивительно – со свойственным ему серьезом и юмором, и актеры просто покатывались от хохота. Смех вызывал не только сам текст: не меньшую реакцию вызывали и ремарки, полные авторского ироничного отношения к происходящему. Тут меня осенила идея: оставить голос Шукшина в спектакле, чтобы автор сам комментировал и объяснял происходящее. Тогда я попросил его специально записаться, и он сразу согласился»[5].
Пьеса «Энергичные люди», сыгранная сначала в Москве, а потом в Ленинграде, вскоре обошла чуть ни все театры страны. Причина этого успеха, конечно же, не только в обаянии имени Шукшина, в упрочившейся «шукшинской легендарности». У пьесы есть несомненные достоинства. Социальная острота соединена в ней с яркой театральностью. Герои, или как тогда принято было говорить об отрицательных персонажах, «антигерои» этой пьесы – люди, живущие на нетрудовые доходы, проще говоря, спекулянты в крупных масштабах. Устроившись на крупные посты в торговых трестах и больших магазинах, они получили доступ к так называемому дефициту – всевозможному импорту (в эту категорию входили и продукты, и одежда, и мебель) – и организовали свою систему распределения жизненных благ – из рук в руки по принципу: ты – мне, я – тебе. В ту пору это было относительно новым, но быстро набирающим обороты общественным злом, порождавшим в обществе цинизм и неверие в общественный строй. И Шукшин, как честный человек, конечно, возмущался наглостью и безнаказанностью этой категории преступников. Он назвал их «энергичными людьми» и заклеймил в пьесе. Тут заговорил не только его талант сатирика, но и гражданское чувство. Тем более что явление «новых хозяев жизни» замалчивалось большей частью государственных управленцев, либо не понимавших до каких масштабов, угрожающих всей советской социальной системе, может вырасти это зло, либо успевших пристроиться к этой криминальной кормушке. Шукшин все прекрасно понимал и не намеревался отмалчиваться. По сути, он объявил войну узаконенному государством криминалитету. Его оружием был смех – язвительный и беспощадный, высмеивая «энергичных людей», Шукшин выводил их на общее обозрение и осуждение людишками вроде бы мелкими и ничтожными, чьи интересы не простираются дальше шкафа «Россари», коньяка «Наполеон», ну, самое большее, автомобильных покрышек – не случайно один из них называет другого «мелким щипачом». Но этому самому «мелкому щипачу» Шукшин вкладывает в уста целое обоснование воровства и спекуляции как общественно важного деяния. Вот что говорит Аристарх Кузькин жене, которая нашла у него в кармане записку от некой Соньки и вознамерилась отомстить своему благоверному, написав на него донос прокурору: «Я тебе прочитаю курс экономики. Чтобы ты не бегала и не мешала прокурору. И прокурор твой, и все, кто всерьез занимаются экономикой, прекрасно знают, что воруют. Больше того, какой-то процент, кажется, пятнадцать процентов, специально отводится под во-ров-ство. Не удивляйся и не делай