естьянин, производящий хлеб. Поэтому он так много внимания уделил Матвею Иванову. Матвей не смог доказать свою правоту Разину, но заставил его задуматься об общенародном смысле затеянного им дела. И это очень важный аспект романа, неоднократно подчеркнутый Шукшиным.
Еще один из казаков, очень дорогой и близкий Разину – Стырь, старый насмешник и лицедей, которого хлебом не корми – дай только что-нибудь «изобразить». Он помогает обнаружить в Разине чувство юмора, уменье пошутить, позубоскалить, но не просто так, смеха ради, а для того, чтобы через эту шутку лучше почувствовать настроение своих приближенных, выяснить их отношение к затеваемому делу. «Стратегия» Разина дерзкая и озорная: играючи «обкатывает» он перед казаками тайную свою мысль: мол, Стырь подбивает его идти вверх по Волге, поднимать «на нож» царевы города – Астрахань, Царицын, Самару – со старика-болтуна какой спрос, а его, атамана могут и на смех поднять: осторожен, расчетлив Разин, тонко ведет свою линию, пока не убеждается, что опасная мыслишка привилась. Стырь хоть и злится на атамана за эту шуточку, а подыгрывает ему в силу своего неуемного характера: «Тады уж – до Москвы!». В нем живет неистребимая жажда действия – чтобы дух захватывало: после больших дел и праздник шумней, разгульней. А праздновать он готов без устали – не напиваться, а словно бы играть в занятную игру, сыпать шутками, прибаутками, загадками, кого угодно представлять – хоть самого царя. Для Степана – это отдушина, Стырь может перебить шуткой степанов гнев, снять чудовищное напряжение, за которым следует приступ «падучей». Стырь – атаманов любимец, но никаких поблажек не знает: атаман взыскует со всех строго.
И, наконец, жена Алена с пасынком Афонькой – на самом краю степанова горизонта: редко он их видит и вроде бы вовсе о них не вспоминает, но каждая встреча в охотку: он любит их и скучает, княжна не в счет – для казака это всего лишь трофей, вроде заморской птицы. Десять лет, как он отбил у татар русскую полонянку Аленку с ребенком, прижитым в неволе, и живет с ней невенчанный, не боясь греха. Больше всего на свете хочет Алена сохранить Степана для себя, для тихой семейной жизни. Ради этого вошла она в сговор с войсковым атаманом Корнеем, а у того своя цель – вернуть Стеньку в Черкасск и заставить распустить войско. Все это понимает Разин – и прощает свою Алену – он умеет прощать. Он может быть и нежным, и чувствительным, особенно с Афонькой. От природы у него доброе сердце…
Вот в таком окружении представлял себе Шукшин Степана Разина. И было в романе еще много действующих лиц – казаков, посадских, бояр, стрельцов, колоритнейшие фигуры попа-расстриги, известного под именем «патриарха Никона», скомороха Семки, богомаза Алешки, князей Ивана Прозоровского и Семена Львова и множества других персонажей. Это целый мир – безграничное пространство допетровской России, широкое полотно, написанное мастерской рукой. Зная Шукшина – рассказчика, можно только изумляться, как управился он с таким количеством действующих лиц, с таким разворотом событий. Чуть ли ни в каждом эпизоде драматизм ситуации доведен до накала. Поражаешься игре воображения писателя, его способности поднимать градус действия. Откуда что берется! Конечно, многое подсказали исторические хроники. Например, о богатой шубе, которую выклянчил у Разина воевода Прозровский, писал еще Пушкин – его «Песни о Стеньке Разине» Шукшин знал со школьных лет:
Отдай, Стенька Разин
Отдай с плеча шубу!
Отдашь, так спасибо;
Не отдашь – повешу
Что во чистом поле,
На зеленом дубе
Да в собачьей шубе.
Стал Стенька Разин
Думати думу:
Добро, воевода,
Возьми себе шубу.
Возьми себе шубу,
Да не было бы шуму.
Потом воевода жестоко поплатился за свою наглость и жадность: исторический факт. Но как расцветил Шукшин эту историю с шубой! Сотни три казаков сопровождают роскошную шубу, которую несут на высоком кресте: за ней целое шествие с веселой песней, следом посадские в ожидании скандала или выпивки. Им объясняют: шуба батьки Степана Тимофеевича замуж выходит. За воеводу… В ярости воевода выгоняет казаков, последними словами честит атамана, но шубу оставляет себе. Потом, через год, взяв Астрахань и пленив воеводу, Степан до конца отыграет это представление с шубой – с помощью казаков силой напялит ее на супостата и поведет на колокольню: так в нарядной шубе и грохнется боярин оземь. С озорством вершит Разин свой суд.
Потрясает сцена погони Разина за отступником Фролом Минаевым: догнал бы – несдобровать Фролу, но под Разиным спотыкается молодой конь, на всем скаку летит Степан о землю, теряет сознание, и кажется ему, что повешенный боярами старший брат Иван поднимает его с земли, ставит на ноги и ободряет. А, придя в себя, Степан понимает, что поддерживает его Фрол – тот вернулся, увидев, как летит с коня Степан. Но душевный порыв Фрола ничего уже не может изменить: между вчерашними побратимами начинается длинный тяжелый разговор, окончательно определивший их противостояние. Расстаются они уже законченными врагами. А потом Степан идет к своему виновато переступающему с ноги на ногу коню, обнимает его за шею и почему-то просит у него прощения… Это момент душевного очищения – Степан вышел из нравственного поединка с Фролом чистым перед своей совестью.
Много в романе батальных сцен и бойцовских схваток, жесточайших эпизодов кровавого разинского возмездия. И каждый эпизод выписан с кинематографической точностью, буквально по мизансценам разводит Шукшин героев в батальных сценах. Ясно, что работая над романом, он все время видит будущий фильм. Долгая режиссерская практика уже выработала у него чувство экрана, развила дар кинематографического видения. И Шукшин щедро проявляет его в романе. Потрясает сцена поминок по убитому в бою Стырю.
«В красном углу, под образами сидел… мертвый Стырь. Его прислонили к стенке, обложили белыми подушками, и он сидел, опустив на грудь голову, словно задумался. Одет он был во все чистое, нарядное. При оружии. Умыт.
Пили молча. Наливали и пили. И молчали… Шибко грустными тоже не были. Просто сидели и молчали.
Колебались огненные язычки свечей. Скорбно и с болью смотрела с иконостасов простреленная Божья мать.
Тихо, мягко капала на пол вода из рукомойника. В тишине этот звук был особенно отчетлив. Когда шевелились, наливали вино, поднимали стаканы – не было слышно. А когда устанавливалась тишина, опять слышалось мягкое, нежное: кап-кап, кап-кап…
Степан посмотрел на дедушку Стыря и вдруг негромко запел:
Ох, матушка, не могу,
Родимая, не могу…
Песню знали; Стырь частенько певал ее, это была его любимая.
Подхватили. Тоже негромко, глуховато:
Не могу, не могу, не могу,
Могу, могу!
Снова повел Степан. Он не пел, проговаривал. Выходило душевно. И делал он это серьезно. Не грустно:
Сял комарик на ногу,
Сял комарик на ногу…»
Это уже чистый кинематограф. Такой эта сцена и вошла в сценарий – вплоть до колебания огненных язычков свечей и капанья воды. И точно так же как в романе, сцена кончается видом гигантского, играющего дальними зарницами пожара – на другом берегу горит Камышин, подожженный разинцами.
Пересказ – не очень-то достойное дело. Но как иначе обратить внимание читателя, знающего и не знающего роман, на его потрясающую динамику, на совершенно удивительный по своей крепости («наваристости», как сказал один критик) состав событий? Как выразить его энергетику? Не цитировать же целыми страницами, хотя в этом тоже есть резон. Как обратить внимание на язык романа, нисколько не стилизованный под XVII век, а, можно сказать, современный? (Помнится, на вопрос, каким языком будут говорить разинские казаки, Шукшин ответил: да примерно таким же как жители его родного села Сростки). Выводя на передний план личность, писатель, конечно, прежде всего заботится о психологической убедительности романа и не ставит себе задачей стилизацию речи – она только затрудняет чтение и тем самым отвлекает от сути, как отвлекают эти время от времени срывающиеся с пера Шукшина «ийтить», «хошь», «страшисся». В общем, не познакомившись с романом, трудно представить себе содержательность и размах шукшинского проекта – осуществить постановку фильма «Я пришел дать вам волю».
Замысел этот, как уже говорилось, возник задолго до создания романа – Шукшин пронес его через всю свою творческую жизнь. Отказ Киностудии им. М. Горького, полученный им в 1966-м году Шукшина не обескуражил – сценарий уже перерастал в большое художественное полотно, и это было необходимо для философски-нравственного осмысления материала. А уже на основе этого произведения вновь писался сценарий, куда более содержательный и зрелый. Как ни зрелищен, ни кинематографичен был роман, но в сценарии многие линии пришлось спрямить, многие эпизоды упростить – эта неизбежная работа была трудна и кропотлива. Шукшин замышлял теперь фильм не в двух, а в трех сериях. И все равно, даже при таком раскладе, материал, заключенный в романе, требовал больших сокращений. Ушли все монологи, все воспоминания, и почти все отступления – остались только видения, в которых являлся Степану погибший брат Иван. Но сохранилась вся сюжетная канва и все действующие лица, сохранилось – что очень важно – эмоциональное наполнение этого произведения. Сценарий был дорог Шукшину на меньше, чем роман – ведь только с ним можно было выйти к многомиллионной аудитории, открыть своего Разина всему народу.
К концу 1970 года Шукшин посчитал работу над сценарием законченной, опубликовал его в журнале «Искусство кино» и обратился на Киностудию имени М. Горького с заявкой на производство фильма. И сразу же столкнулся с резким неприятием своего детища. Возражений было так много, что впору было не поправки вносить, а писать новый сценарий. Но Шукшин не собирался этого делать. Перед ним лежали рецензии четырех докторов исторических наук, и все они высоко оценили сценарий. Предстояло убедить худсовет в перспективности этой работы. К худсовету он тщательно готовился, записывая на отдельных листках своим разборчивым почерком такие резоны: