Да, уж конечно, Черных – это не дремучий старик Воеводин, однако Шукшин ни за что не позволил бы противопоставлять их друг другу, для него это ветви одного дерева. Василий Черных тоже воеводинского рода-племени. Может, этот тот же самый младший Васька, довольно-таки безликий в фильме «Ваш сын и брат», но теперь выросший, окрепший духовно, вошедший в лучшую пору человеческой жизни – почему бы ему не дорасти до начальника строительства? Всех этих строителей, преобразователей необжитых мест, «победителей природы» дала родине деревня. Они часто спорили с Герасимовым. Шукшин говорил: зачем побеждать природу – с ней надо мудро сотрудничать. Герасимов возражал: так можно «сотрудничать» триста лет – и все равно быть у природы под спудом, декламировал Маяковского: «И меркнет доверье к природным дарам с унылым пудом сенца…». Он был прирожденный оратор, Сергей Аполлинариевич, и Шукшин отступал перед его натиском, понимая, что это человек из породы преобразователей мира, его с такой позиции не сдвинешь, но как бы в пылу преобразований ни утратила русская деревня свое главное назначение – родить хлеб и с ним вместе человеческую силу, ну, скажем, ту, что отбросила фашистов от Москвы – вот что хотелось донести до людей всем своим творчеством.
Нервное переутомление, вызванное атаками на фильм «Ваш сын и брат» и тяжелой съемочной страдой, в конце концов, привело к стрессу. А тут еще семейные неурядицы, неизбежные, если жена-актриса страстно хочет сниматься, а вместо этого приходится рожать второго ребенка. Шукшин хочет сына, но вслед за Машей опять рождается девочка, Оля. Лидия Николаевна еще вернется на экран; Шукшин напишет для нее интересные роли в своих лучших картинах, а пока ей приходится довольствоваться эпизодом в его третьем фильме «Странные люди».
Съемки идут трудно – Шукшин тяжело болеет воспалением легких. И опять находятся «друзья», которые подсовывают ему «народное средство» от всех болезней. А ведь так хорошо и долго держался! Даже писал в своей тетради: «Все никак не могу выбрать время – когда имею право загулять? Все не имею». И вот нашел время, самое не подходящее. Доигрался: фильм хотят закрыть – отстоять помогает Герасимов. Шукшин тяжело выходит из простоя – снова у него это мерзкое, давно уже не испытанное чувство: «я загнал себя настолько – что ни в какие ворота». Хочется «выйти из самого себя», посмотреть на себя со стороны – и вот появляется в первой новелле будущего фильма фотография на стене – мрачный испитой дяденька с настороженным взглядом исподлобья – не сам Шукшин, а его двойник. Этого персонажа не будет в фильме: был да сплыл, уехал куда-то; взял в подруги злодейку с наклейкой и «эта белоголовая подруга завела его далеко». Оставил жену и маленькую дочку. Тут в кадре сразу все семья: на фотографии уехавший муж – Шукшин, а под фотографией жена – Лидия Николаевна и дочка – трехлетняя Маша. Шукшин себя не щадит – прямо-таки заклеймить готов этой «фоткой». И вместе с тем кадр симптоматичен: первый раз они все вместе на экране. И в этом чудится некое обещание: все еще будет! Шукшин это обещание сдержит. И никогда больше не откупорит бутылку. Никогда. А картину доснимет, и она на долгие времена станет для него упреком: как же так, не управился со своим собственным интереснейшим материалом? Но, несмотря на такую строгую самооценку, фильм найдет своего зрителя. Ведь у Шукшина уже есть свой зритель – простой человек, который давно уже научился прятать в себе мудреца или дурачка и живет себе обычной жизнью, но на вызовы времени отвечает импульсивно и нетерпеливо, подчиняясь своей внутренней сути. Такой человек первым потянулся к Шукшину и воспринял его именно через экран.
Шукшин снова возвращается к сценарию «Я пришел дать вам волю», готовит его к публикации, одновременно правит роман, пишет новые рассказы. В 1970 году, в издательстве «Советская Россия» выходит четвертая книга рассказов Шукшина «Земляки» – славная такая, в матерчатом переплете с серебряным тиснением и графическим рисунком и с виду совсем уж не маленькая. Пишущему человеку знакомо это чувство разочарования: пишешь, пишешь, утопаешь в кипах бумаг, а из набора выходит тоненькая книжечка. Шукшин не раз с горечью говорил: мало им написано, мало, всего каких-нибудь пятьдесят печатных листов – разве это серьезно? Но новая книжка рассказов позволила уже говорить о писательской манере, о каких-то закономерностях шукшинского творчества. Вот тут-то окажется – его и припечатали словом «деревенщик». Шукшин не раз обоснованно возражал против такой оценки его творчества. Еще в молодые годы он горячо спорил с товарищами, говорившими, что он хочет въехать в искусство на крестьянской телеге: «Любимый мой Сергей Есенин тоже из крестьян, тоже „от сохи“, но он поэт далеко не крестьянский, а общенародный, потому что, играя на своей березовой лире, сумел затронуть ее звуками душу каждого – от самого простого мужика до суперинтеллигента. А удалось ему добиться этого потому, что лира его издавала звуки вечной общечеловеческой правды. Скажу откровенно, мне не важно, от крестьянской телеги или от заводского станка шагает литератор – важно, чтобы он шагал от большой жизненной правды, понятной и нужной всем и в то же время я желаю каждому литератору заиметь на земле свое Константиново, свою Вешенскую, свою Тарусу или хотя бы… Сростки»[19].
Сказано исчерпывающе. Можно сказать, смолоду проявлял Шукшин зрелость мышления. У него был врожденный ум, без которого талант легковесен точно перышко. Талантливых людей в России много, но ум и талант в единстве достаются человеку не часто. «Ум как свинец в бабках», – сказал однажды Шукшин, любивший эту старинную русскую игру. – «Не зальешь – и не пробьешь». Поистине семи пядей во лбу надо было, чтобы провести через все пороги сценарий «Я пришел дать вам волю» – добиться утверждения сценария в плане Киностудии имени М. Горького, определить места съемок, подобрать всех сотрудников съемочной группы и почти всех исполнителей главных ролей и даже получить разрешение на постановку от Госкино СССР – но с уменьшением затрат. Шукшин на это не согласился. А между тем в оппозицию к сценарию по идейным мотивам встал ряд членов художественного совета и картину закрыли. И опять-таки сколько надо было ума и воли, чтобы выстоять, пережить крушение своих надежд. Когда-то, в былые времена, он мог «уйти в отрыв», «залечь на дно» – теперь он был другим человеком и глушил тоску работой – готовился к постановке фильма «Печки-лавочки», писал рассказы, обдумывал статью «От прозы к фильму». Были ли причины для тоски? А это как посмотреть: с одной стороны, у него прочное положение, интересная работа, хорошая семья; а с другой – как режиссер и писатель он еще, в сущности, не открыт своим народом. Все надежды выйти к широчайшей аудитории он связывал со Степаном Разиным.
Все изменилось в одночасье – точно какая-то невидимая сильная рука вывела его из тени на свет. В 1971 году на него обрушились две больших награды. За исполнение роли Василия Черныха в фильме С. Герасимова «У озера» ему наряду с создателями фильма была присуждена Государственная премия СССР. И тут же «за выдающиеся заслуги в области киноискусства» он был награжден правительственной наградой – орденом Трудового Красного знамени. И сразу же его имя замелькало в печати, а лицо в кинохронике. Посыпались приглашения на фестивали и приемы. Шукшин был просто ошеломлен: премия – ладно, она коллективная, но – орден! Что он такого сделал? Какие выдающиеся заслуги? Снял, издал три маленьких книжечки рассказов и один неоконченный роман, снял три скромных фильма… Да, конечно, работал много. Но ведь все работают – и куда тяжелее. Так уж сразу и – выдающиеся заслуги… Утешительный приз! Конечно, от наград не отказываются, но и прыгать от радости не с чего. Действительно, еще не завершен фильм «Печки-лавочки», не снята «Калина красная», не вышел роман «Я пришел дать вам волю». Все было еще впереди, а награды были даны словно бы авансом – с чего бы это вдруг такие авансы? Шукшин понимал, что в творческой среде они вызовут кривотолки и зависть. Зато произведут впечатление на чиновников, от которых зависит его работа. Так оно и вышло.
Очень помогли эти награды, когда началась травля нового фильма «Печки-лавочки». Самое обидное, что шла она «снизу», из местных газет – вроде бы от народа. Большие критики словно воды в рот набрали – ни «да», ни «нет». Не дело режиссеру «толмачить» свой фильм, думает Шукшин, но опять приходится выступать и разъяснять: что же он хотел сказать всей этой, как многим казалось, неправдоподобной историей поездки сельского механизатора в разгар лета на курорт. Почему-то вот этот самый «курорт» вызывал у критиков «снизу» особенное возмущение. Черти, думал Шукшин, сами что ли не ездили – да кому же и дают эти самые дешевые и вовсе бесплатные путевки в бывшие царские дворцы, как не рабочим и колхозникам[20]. А, может, этого Ивана замучил радикулит! Впрочем, не в курорте дело. А дело в том, что этот самый колхозник Иван едет, как хозяин, по своей стране и если кто-то сомневается в таком вот его хозяйском праве, пусть оставит эти сомнения при себе – иначе придется его поправить, и сделать это жестко.
Но зато неожиданно хорошо был встречен фильм молодежью – на «ура» шли обсуждения в разных киноклубах. Молодые с их острым зрением и чутьем увидели в фильме отклик на уже ощутимое социальное расслоение общества, оценили ненавязчивый юмор. Этот самый шукшинский юмор, впервые проявившийся после фильма «Живет такой парень» и позволивший прокатчикам отнести картину к разряду комедии, молодые ребята понимали на удивление правильно: в жизни очень много смешного, но это не значит, что она – веселая. Как-то незаметно подрос новый зритель, умный, чуткий, отзывчивый на все талантливое, и это радовало.
Но точно так же Шукшин не делил своего читателя на городского и деревенского, умного и глупого, молодого и старого, он не собирался снимать кино для какой-то категории зрителей: ему нужен один-единый зрительный зал, с которым можно говорить на понятном всем и в то же время особым, предельно выразительным и насыщенным языком экрана. Все эти годы он исподволь овладевал мастерством кинорежиссера и теперь