Это были последние слова от него. Они остались…
Крестьяне видели, как, втащив на дерево пулемет, они крутили его до последнего патрона. Потом отстреливались из винтовок. Никто не ушел. Все до единого умерли, исполняя приказание. Когда-то, может быть, Россия вспомнит этих бедных детей, которые умирали, пока взрослые предавали.
Мать откопала тело его из общей могилы-ямы. Лицо было спокойно и прекрасно, пуля попала прямо в сердце, и, должно быть, смерть была быстрая. Почти накануне, после трех недель на позициях, он пришел домой на один день. Хотели его удержать еще на один день. Он ответил: „В такой семье не может быть дезертиров“.
А кто вынул его тело из груды других, кто, рискуя жизнью (их едва не расстреляли), откопал его из общей ямы? Четверо волынских крестьян из нашей деревни, которые знали его с детства, и ведь любили „помещика“. Вот судьба. Я работаю до изнеможения, тем скорее пройдет время до могилы»[375].
По-человечески похоронить Василида помогли его детские друзья, волынские крестьяне из Курган. Эти четверо хлопцев, жившие тогда в доме Шульгиных на улице Караваевской, подошли к рыдающей Екатерине Григорьевне и сказали: «Барыня, шоб нашего паныча отак закопалы без креста, без службы Божией! Так мы цього не дозволим».
В киевской группе датского Красного Креста попросили крытый брезентом грузовик и ночью вместе с Виталием Григорьевичем Градовским, братом Екатерины Григорьевны, они поехали к месту братской могилы. Грунт был свежий, раскопали и увидели 25 убитых юношей. При дрожащем свете фонаря отыскали среди них Василида. Их заметил патруль и вскинул винтовки со словами: «А теперь и матку!» Она крикнула: «Если русские стали убивать мать за сына — стреляйте!» Выстрела не последовало.
Василька привезли в дом, где он родился, обмыли, переодели, уложили в «домовину» (гроб). Православный священник отпел, и похоронили на Байковом кладбище, где лежали его дедушка и бабушка.
Теперь в Киеве было страшно оставаться. Петлюровцы мстили всем, кого подозревали в связях с москалями или гетманом. Так, они собрали в актовом зале 1-й гимназии юнкеров и офицеров — и расстреляли. Уцелел только один. Младший брат Михаила Булгакова Николай успел выпрыгнуть из окна второго этажа в сугроб и спасся[376].
Генерал Глобачев, бывший тогда в Киеве, вспоминал: «…Гетманская власть пала, уступив место украинской Директории с Петлюрой во главе. Тотчас же начались репрессии по отношению ко всем лицам, так или иначе причастным к прежнему правительству. Прежде всего террор обрушился на голову офицерства, как непосредственного защитника старого порядка. Ужасы террора превосходили по своим размерам даже то, что в последнее время приходилось наблюдать в советской России. Офицеров в форме убивали на улицах Киева как собак. Все, что только имело возможность, скрывалось в подполье или бежало из города»[377].
Екатерина Григорьевна с двумя сыновьями, Вениамином и Дмитрием, при помощи сотрудников «Азбуки» уехала в Одессу к мужу.
Однако новогоднюю ночь Василий Витальевич встречал в одиночестве. Екатерина Григорьевна, поставив бокал с вином около портрета Василида, ушла. Она считала, что Дарья Васильевна увела за собой ее Василька, и показала мужу, что обо всем знает.
Он остался один перед фотографией и предался грустным воспоминаниям.
«Я смотрел на его портрет, и мне вспомнился романс киевского композитора Калишевского. Романс этот не очень высококачественный, но крайне трогательный. И его с необычайным чувством и пониманием пела Дарья Васильевна, но только для меня. Никто никогда этого романса в ее исполнении не слышал.
В осенний день, унылый и печальный,
На кладбище найдешь мою могилу ты.
Тебе покажут угол дальний,
Где пышно разрослись роскошные цветы.
Знай, песни те, что были не пропеты,
И мысли те, что словом не одеты.
Из сердца вырвались и выросли цветы.
Это особенно можно было отнести к Васильку, погибшему девятнадцати лет мыслящему существу, и эти мысли он унес с собой. Когда ему было пять лет, он сидел на коленях у матери, а мимо по Кузнечной улице, в направлении Байкового кладбища шла похоронная процессия. Увидев ее, мальчик спросил мать:
— Мама, что такое смерть?
Она ему ответила сквозь слезы:
— Когда ты вырастешь, узнаешь.
Он узнал, еще не успев вырасти. И это было горько.
Так окончился 1918 год для меня»[378].
Василий Витальевич чувствовал, что теряет интерес к жизни.
Дальше вступала в силу инерция борьбы.
Еще в конце ноября 1918 года, в связи с падением гетмана, руководящий центр «Азбуки» переместился в Одессу. Шульгин отсюда продолжал направлять все ее отделения, сотрудничая с контрразведками добровольцев и французов. Благодаря «Азбуке» были перехвачены многие донесения большевистского подполья в Москву, изобличен и арестован агент красных Жорж де Лафар. Есть данные, что звезда немого кино Вера Холодная, сотрудничавшая с вражеским подпольем, была ликвидирована сотрудниками шульгинской организации.
Прикрытием контрразведывательной деятельности стала запущенная Шульгиным газета «Россия: одесское издание», ее преемницей после конфликта с французским командованием была «Южная Русь». Ему помогал племянник Ф. А. Могилевский (псевдоним «Эфем»).
В середине января 1919 года его французский друг Энно утратил свое влияние, в город прибыл новый командующий французскими войсками генерал д’Ансельм, который выразил изменения, произошедшие в политике Парижа, в своем заявлении Шульгину: «Мы должны поддерживать у вас все элементы порядка, а до того, кто за единую Россию, кто против, — нам нет дела». Действительно, в отношении Добровольческой армии позиция стала резко враждебной. Французские войска после заключения перемирия с Германией разлагались, надо было искать им замену.
По мнению французов, их зону влияния следовало разделить на русскую и украинскую, где в каждой будут свои вооруженные силы, и все они должны находиться под контролем французских уполномоченных. Петлюровцам был разрешен выпуск враждебных добровольцам украинских газет. Кроме того, предполагалось создание смешанной бригады, так называемой «бригады микст», с офицерами из Добровольческой армии, уроженцами Украины, и солдатами, тоже из уроженцев Украины. В полках бригады должно было быть определенное число французских офицеров и унтер-офицеров, что делало ее клоном Иностранного легиона, воюющего во французских колониях. Однако Деникин после донесения Шульгина запретил своим представителям участвовать в формировании бригады и выразил протест генералу д’Ансельму. Французы закрыли и шульгинскую «Россию», после чего наш герой выпустил листок, в котором перепечатал свою антинемецкую статью из «Киевлянина» о том, что больше не будет выпускать эту газету, так как верен союзникам. И рядом поместил приказ о закрытии «России». Что ж, французы одумались, стала выходить «Южная Русь», но по сути это не изменило положения.
Дело кончилось тем, что «благодарные» союзники настояли на отзыве генерала Гришина-Алмазова, который диктаторскими методами обеспечивал в Одессе порядок. Он распустил «демократическое» городское самоуправление, не останавливался, как мы знаем, даже перед незаконными расправами над теми, о ком знал, что они террористы и бандиты.
Ему на смену из Екатеринодара был прислан «свой» генерал Санников, престарелый и изношенный, толку от которого не было.
Проводив Гришина-Алмазова, Шульгин понял, что в Одессе дело закончится развалом, и стал готовиться к отъезду, переводя «Азбуку» на нелегальное положение.
О незаконных убийствах он знал. И, не осуждая их, предложил в объяснение такой довод: «Мне вспомнился Владимир, князь Киевский, святой и равноапостольный. Он принял христианство по-настоящему и прекратил смертную казнь. Но дело повернулось плохо. Киев стал голодать, потому что прекратился подвоз продовольствия. А это случилось потому, что разбойники обнаглели. И народ киевский стал открыто говорить, что прежняя вера была лучше. Новая вера — это голод. И тогда пришли к князю монахи, которых его жена привезла с собою из Царьграда, и сказали ему, что так поступать нельзя:
— Не напрасно ты, князь, на боку меч носишь.
Владимир, в святом крещении Василий, ответил:
— Греха боюсь.
— Мы грех твой замолим, а ты делай свое княжеское дело»[379].
Это он, Василий Витальевич, так замаливал диктатуру.
А Гришин-Алмазов решил вернуться в Сибирь и исчез: пароход «Лейла», на котором он плыл по Каспийскому морю, был перехвачен эсминцем красных «Карл Либкнехт», генерал застрелился, чтобы не попасть в плен. Это случилось 5 мая 1919 года.
И кто был больше всех виноват в гибели этого воина?
В январе 1919 года под давлением англичан донской атаман Краснов признал верховенство Добровольческой армии (да и немцы уже ушли), и теперь, объединившись с казаками, добровольческие войска стали именоваться Вооруженными силами Юга России (ВСЮР).
Англичане, несмотря на противоречия во взглядах премьер-министра Ллойд-Джорджа и военного министра Черчилля, стали поставлять боеприпасы и снаряжение.
Ллойд-Джордж считал единую Россию опасным соперником Британской империи и открыто высказывался за ее расчленение. Черчилль же, в предвидении возрождения Германии, желал иметь в Восточной Европе не группу мелких и враждебных Западу государств, а единую Россию, союзника Англии.
Что касается позиции французов, то о ней в мемуарах генерала Деникина говорится так: «Англичане, доставляя нам снабжение, никогда не возбуждали вопроса об уплате или компенсациях. Французы не пожелали предоставить нам огромные запасы свои и американские, оставшиеся после войны и составлявшие стеснительный хлам, не окупавший расходов по его хранению и подлежавший спешной ликвидации. Французская миссия с августа вела переговоры о „компенсациях экономического характера“ взамен за снабжение военным имуществом и после присылки одного-двух транспортов с ничтожным количеством запасов…»