рию, многое могла и не знать.
В начале января 1948-го арестовали ее двоюродную сестру Киру Аллилуеву. Привезли на Лубянку. Дальше она рассказывает: «Открылась дверь в огромный, как зал, кабинет. Вхожу, вижу много народу — и какой-то важный начальник в центре за столом, ко мне спиной»… Кира Павловна — человек веселый, добрый, жизнерадостный. В детстве с родителями она жила в Берлине, в советском посольстве (отец Киры работал в Торгпредстве), ну и встречалась там с интересными людьми — Александрой Коллонтай, Александром Вертинским, ходила в танцевальную школу одной из учениц Айседоры Дункан. «Занятия проходили в большом зале с зеркалами под аккомпанемент рояля», — вспоминала Кира Аллилуева и, как знать, может, огромный зал на Лубянке чем-то напомнил ей тогда уроки хорошего тона, усвоенные в берлинской школе танцев. Чуть ли не отвесив книксен важному-то начальнику, она выдохнула: «Здрасьте!» А начальник ей: «Вы не на бал пришли!..» Потом помолчал и добавил: «Что же вы наделали?!.» Кира и в самом деле не понимала, что она наделала, стала говорить, что она комсомолка, что в Малом театре чуть ли секретарем комсомольской организации не стала. Начальник с народом послушали ее немного, но вскоре монолог Киры прекратили: «Ну хватит!» — и ее увели.
«Привезли обратно в Лефортово. И тогда слезы потекли из меня рекой, — передает душевные страдания Кира Павловна: — Плакала я день и ночь. Плакала так, что казалось, будто все глаза выплакала. Плакала от бессилия, оттого, что никогда маму не увижу, оттого, что ждет нас обеих страшная участь. А за что — непонятно».
В самом деле, за что? Кирина мама, дочка новгородского священнослужителя, была человеком образованным. С гимназических лет хорошо знала французский, в Германии выучила немецкий, потом, уже в Москве, на курсах освоила английский язык. Знала она хорошо и русскую литературу, у нее была, как пишет Кира Павловна, «красивая, правильная русская речь и замечательное чувство юмора». Иосиф Виссарионович и сам великолепно знал русскую литературу, при случае беседовал с Женечкой Аллилуевой о новых книгах, советовался — что почитать. А она «к случаю», как замечает, Кира Павловна, любила сыпать новгородскими поговорками: «Сталин не был ни сухарем, ни угрюмым неучем, как о том многие сегодня говорят. Он заливался искренним смехом, услышав «в тему» мамино: «Приходите к нам через подворотню задницей, чай пить, когда нас дома нету!» Или: «Да, да! Просто, просто срать с моста! Один срал — да в воду упал!», или: «В своем говне как в крепости»…
Кира Павловна так комментирует поговорки своей не лишенной юмора матушки: «Быть может, на чей-то вкус — слишком смачно, грубовато, но до чего же точно по смыслу!» Не согласиться с таким заключением трудно. А в русских-то тюрьмах ох, как просто убедиться в великой мудрости наших народных поговорок…
В декабре 1947 года в американской печати была опубликована статья о личной жизни Иосифа Сталина. Содержание статьи стало ему известно и он приказал разобраться, откуда всплыло все то понаписанное. Так, 10 декабря ребята из компетентных органов и увели под белы рученьки Евгению Александровну. В ходе допросов она указала на близко знакомого ее семьи И. И. Гольдштейна, сотрудника Института экономики АН СССР, который был критически настроен, как бы нынче сказали, к «этой стране». В январе 1948 года арестованный Гольдштейн в свою очередь указал на Гринберга. Оказалось, что еще в 1946 году Гринберг, сотрудник аппарата президиума Еврейского антифашистского комитета, сообщил ему об антисоветской националистической работе, которую проводит комитет (ЕАК), и что возглавляет ту работу артист Соломон Михоэлс. Гринберг рассказал Гольдштейну также о широких связях Михоэлса с еврейскими буржуазными националистами в США. Все это, конечно, записали в протокол в том числе сообщение Гринберга, что Соломон Михоэлс «пользуется полной поддержкой у американских сионистов». А еще Гольдштейн показал, что артист и руководитель ЕАК пытался воспользоваться браком Светланы Аллилуевой с Морозовым, чтобы влиять на отношение Сталина к евреям.
Сталин не запретил дочери тот брак, но выговорил: «Сионисты подбросили и тебе твоего первого муженька». Она пыталась возразить: «Папа, да ведь молодежи это безразлично — какой там сионизм!» — «Нет! Ты не понимаешь! — сказал Сталин резко, — сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь учат…»
Именно тогда артист Соломон Михоэлс и поэт Ицик Фефер, вернувшись из поездки в США, вместе с рабби Эпштейном написали Сталину письмо с просьбой содействовать учреждению «Еврейской социалистической республики в Крыму». Только таким образом, по мнению авторов письма, можно было бы «по-большевистски в духе ленинско-сталинской национальной политики» разрешить «проблему государственно-правового положения еврейского народа и дальнейшего развития его вековой культуры». Надо заметить, в этом вопросе так же резко совпали мнения большевиков Фефера и Михоэлса с мнением миллионера как тогда считалось, гада-капиталиста Дж. Н. Розенберга из Штатов. Фефер потом припомнит, как беседовали они о создании в Крыму такого самостоятельного государства. Тогда Розенберг заметил, мол, этот полуостров их интересует «не только как евреев, но и как американцев, поскольку Крым — это Черное море, Балканы и Турция»… Не случайно миллионер еще в 20-х годах ухлопал 30 миллионов «зеленых» на создание в Крыму еврейских колоний. Тогда Крым еврейским не стал.
Уже в наше время соратник Сталина Лазарь Моисеевич Каганович уточнит кое-что в связи с таким единомыслием — интернационалистов и сионистов: «Мы вполне разгромили еврейский буржуазный национализм, все эти сионистские организации еще в 1920-е годы. Однако, после войны, когда Красная Армия спасла евреев от Гитлера, и когда советское правительство помогло евреям, пережившим трагедию гитлеровского геноцида, образовать государство Израиль в Палестине, еврейский национализм в нашей стране снова поднял голову. Хорошо зная психологию и тактику сионистов, я обеспокоился и сообщил о своей тревоге Сталину, — вон ведь когда труба позвала в бой! — Иосиф Виссарионович согласился с моими доводами о том, что целесообразно свернуть деятельность еврейского антифашистского комитета, слишком тесно связанного с зарубежными сионистскими центрами в США, Израиле и Европе, и нанести удар по «космополитизму», прежде всего, по космополитично настроенной советской еврейской интеллигенции».
Лазарь Моисеевич прожил долгую жизнь, сохранил память, прекрасно ориентировался в современной ситуации — «перестройки» и реформ — и такой вот его вывод: «Я считаю, это была тогда правильная мера, она оздоровила идеологическую обстановку в партии и государстве. Сейчас же, в годы крушения коммунистических идеалов, нет ничего удивительного, что еврейские «возмутители спокойствия» снова в первых рядах».
А по поводу националистической деятельности Еврейского антифашистского комитета поэту Ицику Феферу напомнил поэт Перец Маркиш. «Оценивая сейчас деятельность ЕАК, я полнейшим образом утверждаю, что Комитет стал заповедником национализма, и когда я прочитал эти 42 тома, мне стало стыдно жизни моей». Понятно, подобные многотомные издания хранятся в единственном экземпляре — в самой компетентной библиотеке — в то время на площади имени Дзержинского. Ну, а Маркиш эту беседу с Фефером вел уже в дни разборки Комитета с чекистами — в 1948 году. «Я считаю, что Еврейский антифашистский комитет был превращен в шинок, где изготовлялись изысканные шпионские «блюда» для разведчиков», — заключил поэт и еще подчеркнул, что о националистической деятельности газеты «Эйникайт» и контрреволюционной деятельности Комитета он подавал заявление в парторганизацию Совинформбюро еще в 1944 году. Это как раз, когда Светлана на замечание отца по поводу ее первого муженька и сионистов заявила: «Молодежи это безразлично — какой там сионизм!» О сионистских делах, судя по всему, они и слушать не хотела. Уж замуж невтерпеж!..
В последнем интервью одной нашей журналистке — это было уже в новом, XXI веке, совсем недавно, Светлана Иосифовна заявила, мол, ненавидит Россию, потом, правда, уточнила — советскую Россию. Еще объявила, что не является этнически русской. К чему это сказано? Сталин этнически тоже был «лицом кавказской национальности», но более русский, чем многие те, кто в лихие девяностые, скрываясь под русскими фамилиями, прорвались в Кремль, к кормилу-то да кормушке.
Еще вот, оказывается, Светлана Иосифовна уже и сны видит по-английски. Вероятно, по-английски во сне-то и храпит… Что ж, тут, пожалуй, уместно припомнить новгородские поговорки, которыми так бойко сыпала ее тетя, Евгения Аллилуева: «В своем говне как в крепости!»
Думаю, не по этой ли самой причине в те, теперь уже давние сороковые, ни Светлана, ни ее двоюродная сестричка Кира так ничего и не поняли, что тревожило тогда Сталина… «Я и теперь не могу до конца это понять и объяснить. Что им руководило — желание показать, «кто в доме хозяин», просто человеческая неблагодарность или коварство, не помнящее родства?» — это Кира Павловна рассуждает и приводит эпизод, как Светлана пыталась защитить родню перед Сталиным. «Пришла к отцу и говорит: «Ты за что моих теток посадил? Они ведь мне маму заменили!» На что услышала: «Много болтали! Будешь адвокатничать, я и тебя посажу!»
А вот о чем «болтала» любительница русского фольклора тетя Женя, можно только догадываться. В несколько своеобразной компании, которая сконцентрировалась вокруг нее, входили уже упомянутые И. Гольдштейн, З. Гринберг — помощник Михоэлса, а еще Л. Шатуновская, Л. Туберман, Э. Горелик…
Кира Павловна рассказывает об одном из своих двоюродных братьев — Володе, о том, что он, получив доступ к архивам КГБ, изучил дело своей матери А. С. Аллилуевой, материалы допросов Киры и его тетки Жени, а потом написал то, что думает о том времени. «Просталинская Володькина книга», отзывается о «Хронике одной семьи» Кира Павловна. «Как никому не нужное, старое лоскутное одеяло!» Не слишком ли сурова критикесса? Вот к месту лишь одно логическое рассуждение автора — взгляд не из той «крепости», о которой сказанула его тетка, а на основании многих фактов, свидетельств и документов — не только архива КГБ.