Лев Толстой писал о Пьере Безухове (а может быть, и об Андрее): «И в душе его что-то мягко распустилось». Такое ощущение было у меня после прочтения Ваших повестей. Что-то распустилось, размякло, отошло, отлегло. Какие-то засохшие слезы отогрелись и пролились. Засияли белоснежные облака в небе, и простейшие вещи стали прекрасными.
И что-то окрепло в душе. Какие-то сухие листья отлетели. Какие-то слова перестали трогать душу, и раскрылась их холодность и бездушие, надуманность и поза. Душа потянулась к искреннему, здоровому, безыскусному. И великой, недосягаемой правдой снова встал передо мною простой человек, мудрый, чистый, сильный духом, тот, кем держалась, держится и будет держаться наша любимая Россия. Тот человек, что полетел в Космос, и сделав это, — не сказал ни единой цветастой фразы, не сделал ни оного неделикатного жеста»…
В конце письма стояла подпись: «Аллилуева Светлана Иосифовна».
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день да карточки по Марксу молодой жены ученого химика! К слову, Юрий Андреевич в конце 50-х годов был уже ректором Ростовского университета. А Лобанов от редакции газеты «Литература и жизнь» приезжал в Ростов на собрание местных писателей — перед Учредительным съездом Союза писателей России. К тому времени Жданов отписал против Михаила Петровича статью и передал ее в ЦК партии. «Я дивился, читая его статью, сколько, оказывается, в этом скромном на вид человеке идеологической агрессивности, — вспоминает о Юрии Жданове известный общественный деятель, писатель и публицист. — Ведь сам химик, а поучает, как непогрешимый философ. Разносил меня за бесклассовость, славянофильство. Запомнилась энергичная тирада, что-то вроде этого: «довольно с России всяких идеалистических призраков, наша философия основывается не на откровениях и прозрениях, а на рационалистическом познании законов общественного развития…»
Михаил Петрович пишет о встречах с сыном и другого политического деятеля, кандидата в члены Политбюро А. С. Щербакова — Константином. «Через руки его как редактора отдела литературы «Комсомольской правды» прошли мои статьи в этой газете в 1965–1967 годах. Тогда еще не бросалась в глаза мое «почвенничество», и Щербаков не только охотно печатал меня, но и защищал от критики… Отношение ко мне Щербакова и всей газеты резко изменилось, когда отчетливо выявилось мое «русское направление»…
Знаменателен путь детей выдающихся политических деятелей. Оба отца — и Андрей Александрович Жданов, и Александр Сергеевич Щербаков — были государственниками, патриотами. Не случайно до сих пор они вызывают ненависть либеральной интеллигенции… И вот их дети. Юрий Жданов, — как и «либеральные шестидесятники» — нетерпимый к русскому национальному самосознанию. Константин Щербаков — всегда целиком в их (как писали русские классики — «ихнем») лагере, что и подтвердил своим усердным служением «демократам» в функции первого заместителя министра культуры России».
Путь детей политических деятелей Кремля с переходом от обещанного Хрущевым «комунизьма» в 1980 году к светлому будущему с Чубайсом и Абрамовичем, действительно, знаменателен. Вон Никитин младший сынок Сережа гражданином Соединенных Штатов Америки стал, служит ей — присягу на верность давал. В день принятия той присяги, желая как-то проявить свои верноподданнические чувства, новоявленный американец Серж Крушчофф обещал освещавшим «событие» журналистам сюрприз. И вот, взволнованный после присяги, объявляет, что его родный батюшка под сводами здания ООН, когда грозился показать Штатам «кузькину мать», стучал по столу ботинком… американского производства! Все американцы, конечно, рыдали в патриотическом-то порыве. А работники экспериментального производственного комбината Министерства обороны СССР, узнав о том событии, только руками разводили да вспоминали, как широкопятому Никите готовили те «знаменитые» штиблеты у них в цеху…
В 60-х годах я не раз встречал то на полигонах, то на летно-технических конференциях в Липецком Центре молодого генерала с изящными усиками, которого между собой мы звали просто «Степа»: «Вон Степа Микоян пошел…» Да, это был один из сыновей члена Политбюро Анастаса Ивановича Микояна. Так вот уже при «развитом капитализме» на святой Руси генерал издал воспоминания, в которых много страниц посвящает отцу — 27-му бакинскому комиссару. Автор, понятно, рассказывает и о своей летной судьбе. Она была расположена к Степану и отметила этапы его жизненного пути высокими званиями, наградами.
На книгу генерала С. Микояна в одной из столичных газет был опубликован читательский отзыв. При этом читатель С. Иншаков, сын военного штурмана-фронтовика, рассказывает о подвигах отца, его боевых вылетах, последние из которых он совершал уже в небе Берлина. «За эпизод с отвлечением огня зенитной батареи отец и капитан Зезюлькин были награждены орденами Красной Звезды. Эта боевая награда отца дороже всех микояновских побрякушек», — пишет читатель Иншаков и вот цитирует генерала С. Микояна: «В начале 50-х годов военнослужащих награждали за выслугу лет, и я получил за 15 лет службы орден Красной Звезды, но когда подошли 20 лет моей службы, за что офицеры удостаивались ордена Красного Знамени, эти награждения отменили».
Дальше орденскую тему читатель мемуаров передает своими словами: «К пятидесятилетию института, где работал автор (С. Микоян), к различным наградам было представлено много сотрудников, а он сам — к званию Героя Советского Союза, но и тут не повезло — вышло вполне разумное постановление, что по случаю юбилея организации она и награждается и больше никто. В итоге автор жалуется, что за 24 года работы он не получил ни одного ордена. Правда, в 1975 году ему вдруг дали Героя Советского Союза. За что — не уточняет».
Орденов-то у Степана Анастасовича Микояна, действительно, хватает. Тех же «Красных звездочек» аж четыре штуки. А золотую звезду Героя генералу присвоили, как обычно формулируют в Указах, «за овладение новой техникой», справедливо добавляя: «и проявленное при этом мужество».
Замечу одну деталь. В разговорах о полетах с давних пор бытует выражение: «Совершил посадку». Не приземлился, не сел как-то там — ворона тоже садится, — а именно совершил! Потому что встреча с землей, возвращение из полета не птицы, а человека, рожденного жить на этой земле, в которую он уйдет и снова вернется, но уже полевым цветком, деревом или пыльной тропинкой к ногам бегущей девчонки, — всегда свершение. Со-вершение! А земля в жизни летчика всегда участвует: она то по-матерински бережно принимает тебя, вернувшегося из дальних странствий, бурь шестого океана, то наотмашь, всей-то твердью может так шарахнуть, что уже никакая броня и никакие защитные шлемы не помогут… Так не от матушки ли земли и мужество летуна? Не случайно Иосиф Виссарионович когда-то говорил: «Летчик — это концентрированная воля, характер, умение идти на риск».
Вот о Сталине-то летчик Степа не слишком высокого мнения. Сын военного штурмана Иншакова, заметив, что свои мемуары генерал Микоян сначала издал в Англии, а потом уже на родине, разбирает содержание русского текста:
«Теперь собственно по поводу книги, — пишет он. — Большей частью текст содержит воспоминания об отце — Анастасе Микояне, о родственниках, знакомых, ну и так далее1. Много уделено внимания репрессиям 30-х годов, самый авторитетный источник — книга Конквеста «Большой террор» и семейные предания о «невинно пострадавших». Про катынское дело, естественно, сказано, что это НКВД казнил невинных поляков (про немецкое оружие, которым поляки были расстреляны, Микоян не упоминает). Хрущев — великий военный стратег (при этом ссылки на американского журналиста Д. Гунтера). Сталин — злодей и антисемит, папа — верный (пока Никиту не сняли) хрущевец, разоблачитель коварного Сталина».
Воспоминания о былом генерал С. Микоян завершает эпизодом поездки в Штаты. Признаюсь, «событие» это чем-то напомнило мне присягу Сергея Хрущева, когда он с чувством глубокого восторга выступал перед журналистами — стал американцем!
Так вот и финальный аккорд воспоминаний генерала С. Микояна. «В 1997 году произошло неожиданное и приятное событие в моей жизни, — сообщает он. — Летчик-испытатель авиабазы ВВС США «Эдвардс» полковник Терри Томени, с которым мы познакомились годом раньше на приеме делегации с этой базы в моем родном ГНИКИ ВВС в Чкаловской, сообщил мне, что я избран почетным членом Общества летчиков-испытателей-экспериментаторов…»
Генеральный конструктор «мигов» Артем Микоян, дядька Степана, как-то сказал по поводу одного нашего испытателя: «Больше нет такого летчика. И долго не будет»… Это об Александре Васильевиче Федотове, выдающемся покорителе неба, на счету которого было 18 мировых рекордов, в том числе 3 абсолютных. Пилоты понимают, что значит одолеть высоту в 37 650 метров на серийном истребителе. Это за нее русского летчика чествовали в Канаде и вручили там Золотую авиационную медаль — такой наградой отметили только Юрия Гагарина да еще двух-трех авиаторов. Золотая звезда Героя Советского Союза, Ленинская премия, звание заслуженного летчика-испытателя СССР — все-то заслужил мой добрый товарищ Саша Федотов. Трудно было даже придумать, как еще оценить поистине мужество этого сильного человека — сына простого автоматчика, павшего в годы войны смертью храбрых. Сашу Федотова — почти сразу! — с капитана запаса произвели в генералы. Но в одном из полетов летчик был отобран небом. Остались его «миги», вот уже больше 30 лет никем неодолимые мировые рекорды скорости, высоты полета и память в сердцах людей о верном сыне Отечества…
Штатовские-то экспериментаторы в сравнении с Федотовым — это как «семь-сорок» или два прихлопа-три притопа в сравнении с балетом «Лебединое озеро»! Да, скажу откровенно, знаки и наших-то заслуженных летчиков-испытателей на деле ох, как разнятся. Чем занимались, например, летуны ГК НИИ ВВС, в том числе С. Микоян? Отрабатывали, например, на серийных самолетах стрелково-пушечное, ракетное вооружение или там радиолокационные системы перехватов. Так наша эскадрилья — это в исследовательском истребительном авиаполку Липецкого Центра — первыми выполняли пуски ракет ночью и описывали все те чудеса «светомузыки», а уж только потом за дело принимались корифеи из ГК НИИ. Им за это хорошие бабки платили, а нам — по должности — светила лишь одна дополнительная звездочка на погонах.