— Не зная, что и где предпримет противник, — рассказывал комиссар, — мы в порядке усиления боевого охранения сформировали несколько групп-пятерок, которые назвали разведывательными. Одну такую группу возглавил политрук Николай Фильченков. Она выдвинулась на высоту у дороги, что ведет к северу от Дуванкоя. Вчера утром, когда вы уже вели бой, у нас сперва было спокойно. Потом Фильченков дал знать на КП, что показались танки и что он со своими краснофлотцами постарается их задержать. Шло семь танков, группа Фильченкова залегла на их пути с гранатами и бутылками. Три танка разведчики подбили. Остальные повернули назад — немцы, с перепугу, должно быть, не поняли, что наших всего пятеро… А потом там появилось пятнадцать танков. Мы уж приготовились встретить их на переднем крае. Но Фильченков решил не допустить врага и до батальонного рубежа. И не допустил. Пятеро моряков уничтожили еще несколько танков. Гранат у них было порядочно, но на такой бой, понятно, не хватило. Гранаты кончаются, а танки лезут… Чтобы хоть как-то их задержать, наши ребята стали с последними гранатами бросаться под гусеницы. Первым Фильченков, за ним двое краснофлотцев, кажется, уже раненные… Погибла вся пятерка. Последний, Василий Цибулько, умер уже на руках у нашего военфельдшера Петренко. От него и известно главное. Подробности уточняем — кое-кто видел эту схватку издали…
Старший политрук кончил, и все в землянке некоторое время молчали. С чем было сравнить этот подвиг? (Через несколько дней появилось с чем сравнить — со столь же фантастическим подвигом 28 гвардейцев-панфиловцев. — Б. С.). А он совершен вот тут, рядом. И люди, наверное, самые обыкновенные… Я спросил Мельника, что он о них знает.
— Трех других краснофлотцев звали Иван Красносельский, Юрий Паршин и Даниил Одинцов, а больше мне о них почти ничего не известно, — вздохнул комиссар Мельник и развел руками. — Батальон новый, все незнакомые… Про Фильченкова знаю, что призван из запаса. Он горьковчанин, волжский водник. Срочную служил на пограничном катере на Амуре — вспоминал тут как-то…
Подвиг пяти героев вошел в историю, их имена известны теперь далеко от Севастополя. У того места, где они преградили путь фашистским танкам, стоит памятник. И наверное, каждый, кто к нему приходит, хоть на минуту мысленно переносится в севастопольский ноябрь сорок первого года, ощущает грозное величие тех дней. Ведь в подвиге политрука Фильченкова и четверых его друзей-матросов с изумительной силой проявился тот необыкновенный душевный подъем, с которым вставали на защиту Севастополя черноморцы, готовые остановить врага любой ценой».
Бросается в глаза сходство многих деталей мифов о 28 гвардейцах-панфиловцах и 5 моряках-севастопольцах. В обоих случаях герои ценой своей жизни останавливают немецкие танки, а об их подвиге становится известно от единственного раненого бойца, добравшегося до своих и перед смертью рассказавшего о своем последнем бое. Это — традиционный мифологический прием, в обоих случаях ничего общего не имеющий с действительностью. На самом деле мы уже знаем, как погибла 4-я рота 1075-го полка панфиловской дивизии. Что же касается группы политрука Фильченкова, то сегодня с уверенностью можно сказать только то, что она целиком погибла в неприятельском тылу. Каким именно был последний бой пятерки моряков-севастопольцев, мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Ведь нет практически никаких шансов отыскать в архивах донесение командира того немецкого или румынского взвода, который сражался с Фильченковым и его товарищами.
В очерке Кривицкого «О 28 павших героях» единственным бойцом, рассказавшим, красноармейцам о судьбе своих павших товарищей, стал Иван Натаров: «Все это рассказал Натаров, лежавший уже на смертном одре. Его разыскали недавно в госпитале. Ползком он добрался в ту ночь до леса, бродил, изнемогая от потери крови, несколько дней, пока не наткнулся на группу наших разведчиков. Умер Натаров — последний из павших двадцати восьми героев-панфиловцев. Он передал нам, живущим, их завещание. Смысл этого завещания был понят народом еще в ту пору, когда мы не знали всего, что произошло у разъезда Дубосеково. Нам известно, что хотел сказать Клочков, когда неумолимая смерть витала над ним. Сам народ продолжил мысли умиравшего и сказал себе от имени героев: «Мы принесли свои жизни на алтарь отечества. Не проливайте слез у наших бездыханных тел. Стиснув зубы, будьте стойки! Мы знали, во имя чего идем на смерть, мы выполнили свой воинский долг, мы преградили путь врагу, идите в бой с фашистами и помните: победа или смерть! Другого выбора у вас нет, как не было его и у нас. Мы погибли, но мы победили».
Это завещание живет в сердцах воинов Красной армии. Солнце победы все ярче и ярче горит на их знаменах. Враг отступает. Его преследуют кровные братья героев-панфиловцев, истребляют без жалости, мстят без милосердия».
Сразу бросается в глаза одна странная вещь: как мог человек, страдавший от потери крови, несколько дней блуждать по лесу и умереть только после того, как встретил своих. В очерке Кривицкого немало и других несуразностей, но не будем сейчас тратить время на их разбор. Главное, здесь довольно откровенно объясняется, зачем понадобились героические мифы военного времени. Бойцам и командирам Красной армии, миллионы которых в 41–42 годах сдались в плен, внушали, что выбор у них один: победа или смерть. Истории гвардейцев-панфиловцев политрука Клочкова и десятки других, изобретенные пропагандистами ГлавПУРа и журналистами «Правды», «Красной звезды» и других центральных газет, не случайно убеждали общественность: наш долг — ценой своей жизни уничтожить как можно больше врагов. При этом не надо щадить своей жизни, ибо противник при этом понесет еще большие потери. В действительности в тот момент немецкие потери были во много раз меньше советских. Для поддержания боевого духа требовалось уничтожать немецкие танки и солдат хотя бы на бумаге, что благополучно и делалось.
Характерно также то, что и под Москвой, и под Севастополем в подвигах-мифах борьбу с немецкими танками возглавляют коммунисты-политруки. Это должно было продемонстрировать жизненную необходимость института комиссаров, восстановленного в Красной армии вскоре после начала Великой Отечественной войны, 30 июня 1941 года, специальным указом Президиума Верховного Совета. Фильченков же свой подвиг совершил вообще в день 24-й годовщины Великой Октябрьской революции.
О подвиге 28 гвардейцев-панфиловцев стали говорить вскоре после того, как 1 ноября 1941 года появился приказ командующего войсками Западного фронта генерала армии Г. К. Жукова, где, в частности, говорилось: «В эти суровые дни нашей Родины наш народ и наш Великий СТАЛИН нам с Вами вручили защиту родной и любимой МОСКВЫ. Родина-мать доверила нам ответственную и почетную задачу: стать нерушимой стеной и преградить путь немецким ордам к нашей столице. Ни шагу назад — таков боевой приказ Родины нам, защитникам Москвы (именно эти слова, «Ни шагу назад!», Кривицкий вложил в уста Клочкова в своей первой статье о 28 гвардейцах, появившейся в «Красной звезде» 28 ноября 1941 года. — Б. С.)… В этих решающих боях за Родину, за славную МОСКВУ войска Западного фронта, соединения и части всех родов оружия должны нанести сокрушительные удары по фашистским полчищам. Гордые соколы сталинской авиации, славные танкисты, артиллеристы, минометчики, пехотинцы, кавалеристы, истребители танков, разведчики, саперы и связисты — Родина ждет от Вас бесстрашного сокрушения врага и славных подвигов».
И в тот же день Военный совет Западного фронта предложил Государственному Комитету Обороны впредь поощрять бойцов и командиров за уничтоженные вражеские танки. За 5 танков полагался орден Красного Знамени, а за 10 и более — звание Героя Советского Союза. Правда, в очерках, посвященных 28 панфиловцам, подбитых ими танков в сумме хватало максимум на две Золотых звезды. Однако погибшим щедро выделили 28 таких звезд (несколько потом отобрали у тех, кому посчастливилось уцелеть, но вместе с тем побывать в немецком плену).
А 16 ноября, как раз в день боя у разъезда Дубосеково, Жуков ходатайствовал перед Сталиным о присвоении 316-й стрелковой дивизии генерала И. П. Панфилова звания гвардейской и награждении ее орденом Красного Знамени за то, что «отважными и умелыми действиями в течение 20–27.10.41 отбивала атаки трех пехотных дивизий и танковой дивизии фашистов». При этом дивизия будто бы «уничтожила у противника до 80 танков и несколько батальонов пехоты». По утверждению Георгия Константиновича, «ни один боец не дрогнул перед атаками двух сотен фашистских танков», причем «личный состав дивизии храбро дрался и, не имея танков, с бутылками в руках бросался в атаку на танки противника». Но тут совсем некстати произошел прорыв на участке 1075-го полка легендарной дивизии. Чтобы не портить благостной картины, в штабе фронта поражение успешно превратили в геройский подвиг.
Подвиг моряков-краснофлотцев во главе с Фильченковым тоже пришелся крымскому начальству как нельзя кстати. Как раз 7 ноября из Ставки командованию Крымского фронта и Черноморскому флоту поступила директива, где содержалось категорическое требование «Севастополь не сдавать ни в коем случае» и при этом организовать активную оборону Керченского полуострова. К тому времени советские войска в Крыму уже были разбиты. Остатки 51-й армии откатывались к Керчи, а войска переброшенной из Одессы Отдельной Приморской армии — к Севастополю. Миф о пятерке политрука Фильченкова должен был заставить бойцов забыть о недавних неудачах и воодушевить их на оборону черноморской твердыни.
В том же мифологическом ряду и подвиг Александра Матросова, совершенный 23 февраля 1943 года во время наступления в районе Великих Лук. Здесь немаловажную роль сыграла приуроченность события ко дню Красной армии. И опять перед нами случай, когда герой ценой жизни обеспечивает успех товарищей. Тогда советские войска уже главным образом наступали, неся при этом большие потери при атаках на хорошо укрепленные немецкие позиции. Вот и родилась легенда, впоследствии многократно тиражировавшаяся, будто рядовой Александр Матвеевич Матросов в бою за деревню Чер