23 и Берке-Сарай24. Оба они выросли в крупные ремесленно-торговые и культурные центры.
Ремесло и торговля были источниками больших доходов ханской казны. При Берке-хане Золотая Орда приняла религию мусульманства, но осталась державой веротерпимой. Еще великий Чингис завещал уважать любую религию.
От Берке-хана повелось строить в Сарае не только мечети, но и христианский храм, и иудейскую синагогу. Стояли они неподалеку одна от другой, и жители этих городов были вольны молиться тем богам, каким пожелают.
Христианский храм строился с подаяний верующих со всей Орды. Еще владимирский митрополит благословил сараевского епископа. Теперь сараевские священники получают благословение московской митрополии…
Солнце давно повернуло на вторую половину, как князь Василий увидел издалека Сарай-город.
Галич – город на берегу Галичского озера, был центром небольшого Галичского княжества.
История помнит, когда брат Александра Невского Константин Ярославич княжил в Галиче. Известно, что уже с четырнадцатого века галичский удел был присоединен к Московскому княжеству и числился за князем Юрием Дмитриевичем. А поскольку Юрий сидел в Звенигороде, то в Галиче княжил сын его Дмитрий Шемяка.
Упрям и коварен был Дмитрий. Провожая можайского князя, обнимал, приговаривал: «Когда сяду на великий стол, то-то заживем, князь Иван».
Говорил Шемяка, а сам можайского князя из-под нависших бровей глазками-буравчиками сверлил.
Далеко за Галич провожал Ивана Можайского, все уговаривал:
– На тя, князь Иван, надежда и опора против Васьки…
Уж как ему, Дмитрию, хотелось сесть на великое княжение, он бы княжил по справедливости.
И Шемяка ждал возвращения из Орды отца, князя Юрия. С чем-то он воротится, получит ли право на московский стол?..
И еще Дмитрий Юрьевич думал, если сядет отец на великое княжение, то со смертью его на великом княжении будет сидеть он, Дмитрий, а удельные князья будут жить по его воле. И даже богатый Великий Новгород станет платить Москве.
Это радовало сердце Шемяки, и он улыбнулся сладко.
Город встретил князя Василия с посольством шумом и гомоном. По улочкам проезжали тележки, арбы. В них были впряжены ослики или двугорбые верблюды.
Из-за дувалов доносились удары кузнечных молотов. Вот прошла толпа, прогнали скот. Над городом повисла пыль. Кричали ослы, ржали кони, слышалась многоязычная речь.
Молодому князю Василию все любопытно. Вот прорысил отряд нукеров в кожаных панцирях, с луками, притороченными к седлам. На княжеских гридней внимания не обратили.
Боярин Ипполит заметил:
– Люд здесь со всего мира. Все больше невольники. Короткая жизнь у них.
– Правду сказываешь, боярин, – откликнулись гридни. – Коли бы их слезы в Волгу, река бы вышла из берегов.
Князю Василию зябко. Он ежится, запахивает корзно. Въехали в узкую улочку, растянулись цепочкой. До караван-сарая, где обычно останавливаются приезжие русичи, было совсем недалеко. Боярин Всеволжский заметил толстого татарина в зеленом халате, сказал:
– Никак татарин к нам правит.
А тот с седла скособочился, закричал визгливо:
– Урус конязь, тебе и нойонам место в караван-сарае, а нукерам юрту ставить за Сарай-городом!
Прокричал и, почесав под зеленым халатом толстый живот, ускакал.
Улочкой с торговыми лавками московский князь с боярами и гриднями, что сопровождали вьючных лошадей, въехали в распахнутые настежь ворота караван-сарая.
Двор мощен камнем, со всех сторон его охватывали двухъярусные строения, где внизу находились складские амбары, а наверху жилые каморы.
Гридни разгружали тюки, а князь Василий с Всеволжским поднялись в свои каморы, где отдавало сыростью и прелью. Князь сел на ковер, поджав ноги, а боярин велел гридню разжечь жаровню. И вскоре от горевших углей потянуло теплом.
Прикрыл князь Василий глаза и как наяву увидел улочки Сарая, пыльные, грязные. Явился боярин Ипполит, доложил, что тюки разгрузили, внесли в амбар. Всеволжский заметил:
– Ноне в самый раз в бане бы попариться, да здесь у них, у неверных, какая банька?
Василий тоскливо сказал:
– Будем ждать, когда нас хан примет.
– Я, княже, завтра поминки разнесу женам ханским, да вельможам знатным, от каких наша судьба зависит, – заметил Всеволжский. – Чую, скоро и князь Юрий сюда заявится.
– А как, боярин, ты мыслишь, долго ли нам жить здесь?
– Может, до морозов, а может, и до весеннего тепла.
Василий насупился, а Всеволжский руки развел:
– Одному Богу ведомо. Однако я великой княгине матушке обещал, что вернемся со щитом, а князь Юрий Дмитриевич на щите.
– Не верится мне, боярин Иван Дмитриевич, ужли так будет?
Всеволжский хитро щурится, говорит сладко:
– Вот бы те, великий князь, в жены взять мою Аленушку, и лепна она, и разумна.
Василий встрепенулся, на боярина уставился.
– А что, вот вернемся, скажу матушке, и быть Алене твоей великой княгиней.
– Ужли быть такому? – обрадовался Всеволжский. – В шутку сказываешь, великий князь?
– Отчего же, боярин. Коли говорю, так тому и быть.
– Обрадовал ты меня, княже, ох как обрадовал.
В храме полумрак и пусто. Редкие свечи горят, освещая лики святых над алтарем, их строгие очи.
Всеволжский прошел к иконостасу, перекрестился. Долго молился истово. Потом прошептал:
– Господи, помоги.
Неожиданно за спиной раздался голос:
– Что заботит тя, сын мой?
Вздрогнул боярин, оглянулся. Позади стоял седой священник в поношенной рясе и старом клобуке. Он внимательно смотрел на Всеволжского, придерживая рукой большой медный крест.
– О чем ты просишь Господа, сын мой? Ты приехал в Орду вместе с князем Василием?
– Да, отче. Князь приехал просить у хана суда справедливого.
– Разве могут искать справедливости христиане у хана мусульманского? Какие заботы тяготят московского князя Василия?
– Звенигородский князь Юрий возалкал на московский стол и намерился отнять его у князя Василия.
Священник сурово сдвинул седые брови.
– Как хану судить Рюриковичей, когда князь Юрий на право старшего ссылается, а князь Василий на завещание отцовское? – Горестно покачал головой. – Не хану судьей быть, Богу.
Всеволжский вытащил из кармана мешочек с монетами, протянул священнику:
– На храм, отче.
– Спасибо, сын мой. Молись, и Господь рассудит князей по справедливости.
Поцеловав руку священника, боярин покинул церковь…
А старый священник, потупив очи, долго думал, и мысли его были о годах тяжких, прожитых здесь, в Орде.
Дома, в тесной келье, помолившись, уселся к столу и, обхватив ладонями седые виски, о прожитом задумался. Мысли его плутали. Они то уводили его назад, в прожитое, то уносили в будущее. Священник говорил сам с собой, и тогда он видел Сарай и дворец, где творил золотых дел мастер из Ростова, что на озере Неро. Красотой его творений любовались красавицы из всей Орды. А вот творения камнетеса из Суздали… Тех мастеров нет, они ушли в мир иной, но чудо, созданное ими, еще долго будет вызывать восхищение человека.
Пройдут века, вспомнят ли о них в далеком, далеком будущем…
И о сегодняшнем посещении храма боярином вспомнил. О суете сует человеческой подумал. И вспомнил, что записано в Евангелии от Матфея: какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?
Возвращаясь в караван-сарай, Всеволжский долго бродил по базару, где пахло пряностями, и товары со всего Востока рябили в глазах.
Здесь было все: шелка и бархат, драгоценные камни и золото, искусные украшения и дорогое оружие, но боярин этого не замечал. Всеволжский был озабочен предстоящим ханским судом. Каким он будет? Справедлив только суд Божий, но ханский? Звон, даже священник засомневался…
По скрипучим ступеням караван-сарая Всеволжский вступил в камору к князю. Василий сидел у стены на потертом коврике, скрестив ноги. Князь грел руки у жаровни. Посмотрел на вошедшего боярина. Всеволжский остановился у двери:
– Воспрянь духом, княже. За нами правда. Будет, как мы порешили, верю в это. Одного не ведаю, когда нас хан рассудит…
И потекли дни выжидания, утомительные в своем однообразии. Будто время остановилось. Холодные ветры задули, понесло пески на город. Он оседал на лицах, засыпал глаза и уши, скрипел под зубами.
Хан такую пору пережидал в степи, где стояла его белого войлока юрта и юрты его вельмож и нойонов. Всеволжский и князь Василий знали, хан не явится в город, пока дуют ветры и несут на город пески.
Боярин Ипполит сокрушался:
– Экое ненастье! А коли до снегов погода не уймется? Заметут снега Поле Дикое, ударят морозы, трудно будет в Москву ворочаться.
Ранняя весна в Сарае неровная, ночами с морозами и ветрами, случалось, обжигающими. Но днями было слякотно, и небо плакалось холодным дождем и мелким снегом, а лужи делались озерцами.
В такую пору в Сарае уныло. До полного тепла и выгрева, когда в степи поднимутся зеленя и появятся первые торговые гости, базары малолюдны.
Русским, как и иным приезжим, для жилья отведены караван-сараи. Они стоят почти у самой Волги-реки, обнесенные высокими глинобитными дувалами.
Налево и направо от ворот мазаные турлучные хранилища для товаров и тех даров, какие привозят русские князья для хана и его приближенных.
Амбары сторожат лютые псы, хотя они и не требуют охраны. По древнему обычаю, как повелось со времен могучего Чингиса и его внука Батыя, воины, жившие добычей на земле врага, карались смертью, если посягали на чужое в Золотой Орде.
На подворье караван-сарая длинные двухъярусные постройки, темные, со множеством дверей. Вдоль всего помещения навес, куда гость поднимается в свою каморку. Первый ярус – жилье для отроков, челяди, второй – для людей именитых.