Она очи подняла, ответила чуть слышно:
– Коли серьезно сказ твой, то пойду.
Глава 20
День едва начался, когда с подворья боярина Всеволжского выехали одна за другой две колымаги на санном ходу и несколько груженых розвальней.
В первой колымаге сам боярин, во второй дочь боярина Алена и боярыня-кормилица, старая Пелагея.
Дочь боярина Алена, вся в слезах, зареванная. Ведь отец заверил дочь, что великий князь московский станет ее мужем, и такая свадьба вот-вот состоится.
Но неожиданно вдовствующая великая княгиня Софья Витовтовна велела молодому великому князю не на девице Всеволжской жениться, а на внучке Владимира Андреевича Храброго, Марьюшке.
За московской заставой колымаги выбрались на звенигородскую дорогу и не выморенные, застоявшиеся кони, впряженные цугом, побежали резво.
Ездовые щелкали бичами, покрикивали. Боярин Всеволжский, забившись в угол колымаги, поглядывал угрюмо на убегавшие леса, перелески. Мысли назойливые, на душе гадко. Ведь обещал ему князь Василий, когда воротится из Орды с добром на великое княжение, возьмет замуж Алену. Зло шептал:
– Обесчестили Василий с матерью дочь мою. А ведь какая жена была бы, какая великая княгиня! Теперь хихикают над нами бояре московские…
И поругивал себя боярин Всеволжский, зачем стлался перед ханом, увещевал, чтоб великое княжение не Юрию Дмитриевичу передал, а Василию. Васька данное ему слово не сдержал…
Поскрипывал санный полоз, колымага катила легко. Боярин Всеволжский догадывался, во втором рыдване Алена подвывает. Да и как ей позор сносить?
Неожиданно подумал, как-то звенигородский князь его примет? Там, в Сарае, он против Юрия Дмитриевича выступал. Ну как ноне скажет Юрий, ты, боярин Иван Дмитриевич, навроде перемета, ведь Я, князь Юрий Дмитриевич, на великом княжении сидеть должен по старшинству. Кривдой жить вздумал, боярин…
И Всеволжский решил, коли у звенигородского князя приюта не сыщется, в Рязань отправится, к князю Ивану Федоровичу.
Тверской князь давно не бывал в Москве. В последний раз, когда княжил великий князь московский Василий Дмитриевич. Борис в ту гору юным отроком был. Едучи во Владимир, заночевал в Москве. Его потчевали князь Василий Дмитриевич с Софьей Витовтовной.
Уже тогда Борис понял, хоть Софья была молодой, но властной. Высокая, дородная, она держала в повиновении не только Василия Дмитриевича, но и всех бояр московских.
Коли по молодому великому князю московскому судить, то и поныне Софья Витовтовна все на себя в княжестве Московском приняла. Даже сыну Василию на невесту указала, сам неволен в выборе. Не то, что он, Борис. Полюбилась княжна Анастасия, привезли ее в Тверь. Ох, какая она была красавица!
Как сейчас помнит князь Борис, когда он, епископ и все духовенство встречали ее поезд. Звонили тверские колокола.
Бояре тверские раскатали от кареты до того места, где стояли Борис с духовенством, ковры, Анастасия подошла под благословение епископа Вассиана. Он уже тогда был епископом тверским. Неделю до венчания Анастасия жила в монастыре в келье игуменьи.
Борис ждал того дня, когда заберут ее из монастыря в княжеские хоромы. И был пир широкий. Князь тверской велел выставить столы в Кремнике, куда позвали весь люд. На кострах мясо и рыбу варили и жарили, в печах пироги пекли. Князь и княгиня к народу выходили, кланялись. Хоть и властна она, но люд тверской зауважал Анастасию.
Чтит она Тверское княжество выше Московского, даже Ростовское и Суздальское ниже Твери ставит.
В Москве Борис подарит Марии Ярославне колты30 с жуковиной, а вот невесте своей Анастасии тогда, на свадьбе, в подарок поднес диадему восточной работы, еще матери его покойной принадлежавшую. Настанет час, Анастасия подарит диадему своей дочери, а может, невестке.
Ох, как же время скоротечно, еще княжить не княжил он, Борис, а года за четверть века перевалили.
Пришел дворецкий, доложил, что к отъезду все готово, десяток гридней, какие в Москву сопровождают, ждут. Оружничий Гавря в сборе, изготовились и боярыни, наряженные быть с княгиней Анастасией.
– Добре, – кивнул Борис, – вели боярину Семену выезжать, Гавре и гридням верхоконно следовать.
В трое суток добрались до Москвы. Пока ехали по Земляному городу и Белому, Анастасия в оконце колымаги поглядывала. Срубленные накануне домишки белели свежим тесом. Местами боярские хоромы возвышались двумя ярусами. А когда колымага поскользила по брусчатке Китай-города, минуло каменную кремлевскую стену, из-за которой возвышались храмы церковные, Анастасия промолвила:
– Эвон, какая она, Москва! Теперь вижу, князь, верный замысел твой и Тверь в камень одеть. Давно пора нам бревенчатую рубаху скинуть. Ведь же сбросили и суздальцы, и ростовцы. Уж о Москве и говорить не стоит. Московские бояре, эвон, нередко из камня хоромы возводят.
– Московцев, Анастасия, петух в заднее место клюнул, так они мордой к каменным строениям оборотились. А тверичи все по старинке намереваются пожить. Вот как случится большой пожар, поумнеют.
Кривыми, запутанными улицами выбрались тверские колымаги на Арбат, въехали на тверское подворье…
Будто и торопились тверичи на свадьбу, а едва не опоздали. Прикатили в Москву после венчания. С Арбата и сразу на пир во дворец.
Столы буквицей «П» стоят, а в торце князь великий московский с молодой женой, гости, князья и бояре со всей Москвы и из многих городов съехались. Здесь и враги вчерашние, дядя великого князя Юрий Дмитриевич с сыновьями, князьями галичскими Дмитрием Шемякой и Василием Косым.
Гудели дворцовые палаты от множества голосов, речей застольных. Отмолчался и тверской князь Борис, глядя на звенигородского князя Юрия.
Может быть, и миром закончилось бы свадебное пиршество, не поведи себя непристойно великая княгиня-мать Софья Витовтовна.
Вдруг усмотрела она золотой пояс на Василии Косом31. Резко поднялась и под пристальными взглядами сорвала пояс с Василия Косого, выкрикнув:
– Ты, Васька, не по чести подпоясался поясом Дмитрия Донского. Он сыну моему, великому князю московскому Василию должен принадлежать!
И тут тишина за столами наступила: ахнул кто-то и шепот чей-то:
– А пояс-то золотой у великого князя Дмитрия Ивановича украден был.
– Да был ли тот пояс?
– Был, был. Он по праву князю Василию, внуку Донского Дмитрия принадлежать должен, и гнев Софьи справедлив, по праву она поступила!
Поднялся звенигородский князь Юрий из-за стола, лик гневный.
– Недостойно ведешь ты себя, Софья, недостойны слова твои! – И покинул дворец. Следом князья галичские, сыновья его, за отцом пошли. Потянулись и некоторые князья и бояре.
Вышел и князь Борис с Анастасией. Сказал тверской князь:
– Чую свару большую. Великая княгиня Софья Витовтовна пожар запалила, и гореть ему не один день.
Однажды из Вильно ровно гром грянул. Узнали тверские бояре, что Свидригайло с великого княжения сбежал, а князем сел Казимир.
Собрал тверской князь Борис совет и на нем сказал:
– После Витовта Свидригайло к русским князьям, какие под Литву попали, терпелив был, к католицизму не принуждал. А кого паны хотят на княжество посадить, того мы не ведаем. Одного опасаюсь, вдруг да алчность в Литве взыграет, к нашим российским землям лапы свои потянут. Поди, не забыли, с чего Витовт начинал, к Пскову потянулся… – Известно ли вам, бояре, что еще Свидригайло уступил Ягайле часть русской Подолии, – насупил брови Борис, посмотрел на Холмского и на дворецкого. – Но это не все, Свидригайло посулил Ягайле после себя и Волынь.
– За Волынь еще князья наши киевские Ярослав и Мстислав на поляков дружины свои водили, – заметил Холмский.
Боярин Черед выкрикнул:
– Было времечко, когда Русь Червона землю боронила.
Дворецкий головой покачал:
– По крупицам собирали, теряем пригоршнями.
Тут Холмский снова голос подал:
– Слух был, в Смоленске недовольство Литвой зреет.
Борис хмыкнул:
– Да уж какой год, но дальше разговоров не идут смоляне.
И замолчал. Тишина в палате. Только и слышно, как скрипнула лавка под Чередой. Борис подумал: надобно, чтоб заменили. Ино в неурочный час скамья голос подает. А вслух сказал:
– Погодим, бояре, чем Литва дышать будет. А что до суленой Свидригайло Волыни, так еще кто кого переживет, Ягайло ли Свидригайло, Свидригайло ли Ягайлу.
Тут Холмский заговорил:
– Нам бы, княже, не грех люду смоленскому подсобить, когда они на Литву поднимутся.
Борис отмолчался, а боярин Семен заметил:
– Ежели люд смоленский выбьет литовцев из города, то смоляне за стенами отсидятся, а тверцам в поле бой давать. Не выстоим, много нашей крови прольется.
– Нет, бояре, – князь Борис поднялся, – еще не настал наш час, когда землю русскую у Речи Посполитой отбивать. Погодим, други.
Жизнь у Гаври на две части поделилась. Та, первая, осталась далеко позади. Она сиротская, голодная. Вторая, как в Твери объявился и князь Борис его в службу взял. Она у Гаври как ступеньки в гору.
Уже и сам он теперь не скажет, как в доверие к князю Борису попал, в оружничие был возведен. А нынче на Нюшке обещал оженить, дом поставить, да не где-нибудь в Твери на посаде, а у самого Кремника.
Умельцы мастеровые бревна тесали, готовили. Из камня подклеть сложили, а по весне к делу приступили, начали сруб ставить. Да не обычную избу или дом как у мастеровых, а о двух ярусах, крышу шатровую, тесом крытую.
Дом Гавре в радость. Нюшка как из Кремника выберется, так и бежит поглазеть. Шепнет:
– Не дом, Гавря, хоромы.
К лету постелили мастеровые из нового теса полы, а из стекла италийского, какой князь дал, оконца вставили.
Зазвал как-то боярин Семен Гаврю, обедом потчевал, говаривал:
– Поди не забыл, Гавря, как невесту мне высмотрел? А ноне настает время те семьей обзавестись. Зимой в свой дом жену молодую введешь. За тя любая пойдет, хоть боярская дочь, хоть купеческая.