В этот день не собрались бояре, кто на хвори сослался, кто заодно с князем Юрием был. А Морозов со Старковым вроде бы в монастырь отъехали, а когда допрос с дворовых учинили, выяснилось, к князю Юрию они подались.
На второй день сошлись бояре на Думу, но никто ничего внятного не сказал.
Вот когда вспомнил великий князь, что нет с ним рядом Всеволжского.
Был бы он, верно, совет дал бы какой.
Теперь же боярин с князем Юрием и, верно, тот подбивал Юрия на Москву пойти.
Во всем мать, Софью Витовтовну, винил Василий, что не позволила ему жениться на дочери боярина.
Покой потерял Василий, одно на уме, бежать из Москвы. Пусть садится князь Юрий на великое московское княжение, а он, Василий, будет довольствоваться каким-нибудь княжеством. Пусть и отдаленным, малым, но тихим, спокойным.
Окликнул брата жены:
– Князь Василь Ярославич, устал я от стола великокняжеского, мочи нет. Удалюсь из Москвы, оставлю все князю Юрию Дмитриевичу, пусть он испытает все тревоги, какие меня одолевали, душу мою терзали.
Серпуховский князь брови поднял недоуменно:
– О чем сказываешь, великий князь? Ужли тя я слышу?
– Меня, князь. Знаю недоумение бояр, однако, слышал и зрил, како вели они себя на Думе? Мать, Софья Витовтовна, во гневе будет. Однако конец терпению моему. Вели, князь Василь Ярославич, пожитки грузить, а княгиню Марью Ярославну сам уведомлю…
Ранним воскресным утром апрельского дня княжеский поезд выбрался из Москвы на коломенскую дорогу и потянулся к Коломне.
Тихо и мирно въехал князь Юрий в Москву. Поднялся на Красное крыльцо, постоял. Сколько же раз поднимался он по нему, когда великим князем московским сидел брат Василий Дмитриевич, а прежде отец, Дмитрий Донской? Но вот при племяннике Василии волей невестки Софьи Витовтовны заказана была ему дорога во дворец.
Вошел Юрий в просторные сени, где в прошлые лета с утра толпились бояре, обошел пустые палаты.
Уехал Василий и забрал все свое семейство с матерью, вдовствующей великой княгиней.
Поворотился теперь уже великий князь Юрий Дмитриевич. К следующим за ним сыновьям Шемяке и Косому сказал:
– Созовем Думу, там и решим, как жить нам.
На Думу съезжались и те, кто давно видел в Юрии великого князя, и его недоброжелатели. Входили в палату настороженно.
А Юрий сидел в высоком кресле спокойно, будто оно ему всегда принадлежало, а с левой руки от него кресло, в котором уже уселся владыка Иона.
Бояре рассаживались вдоль стен, ждали, о чем Юрий речь поведет. А он вдруг неожиданно спросил:
– Как с Василием поступим, бояре?
И по палате очами пробежал.
Тишину нарушил боярин Морозов. Постукивая высоким посохом, сказал:
– А что Василий, как сел в Коломне, так и пусть сидит удельным князем коломенским, от Москвы зависимым.
Василий Косой подскочил:
– Ты, Морозов, давно ли из Твери в Москву перебежал, те ли судьбу Васьки решать!
Шемяка заорал на всю палату:
– Кинуть Василья в темницу, аль в монастырь постричь. Пусть грехи свои отмаливает.
И снова все в Думе замолчали. Тут владыка Иона голос подал:
– Не надобно злобствований, бояре, к миру взываю вас, княжичи.
Шемяка снова заорал:
– Благодеяние наказуемо, владыка. Те то ведомо!
Дума сторону владыки Ионы и Морозова заняла. Ждали, что скажет князь Юрий.
– Я, бояре, с вами в согласии, пусть сидит Василий князем коломенским.
Заехал тверской князь Борис к воеводе Михайле Холмскому к обеду, да и засиделись за столом. Уже девки со стола все унесли, а гость с хозяином не уймутся, все бубнят и все, казалось бы, об одном – о смене великого князя московского Юрием Дмитриевичем.
Говорил Борис:
– Чую, недолго сидеть Юрию на московском столе.
– Отчего же?
– Не та Софья Витовтовна, чтобы согласиться с потерей великого княжения.
– Может, оно и так, да быстро Василий с Москвой расстался.
– Василий-то расстался, да матушка у него властная. Не забыл я, как она на свадьбе сына Василия Косого и Шемяку обесчестила, пояс сорвала.
– Мнится мне, тот пояс – досужие выдумки боярские. Не было его у Дмитрия Донского.
– Так ли, нет, однако обиду Шемяка и Косой помнят. Да и князь Юрий не забыл.
– У князя Василия сын растет Иван, не потянулась бы к нему эта неприязнь да злобствования.
– Избави Бог.
Холмский к столу подался, налил из жбана чаши с пивом. Выпили. Михайло Дмитриевич бороду отер.
– Нет покоя земле русской. Если не Орда, так литва с ляхами. И когда уймутся?
Борис засмеялся:
– Да уж как уняться, коли нам самим не емлется.
Вошел отрок, внес свечу, вставил в серебряный поставец. Борис долго смотрел, как оплывает воск. Наконец поднялся:
– Засиделся я у тя, воевода Михайло Дмитриевич, пора и честь знать.
Велика тверская епархия, да приходами хорошими бедна. В Твери два, в Кашине да по селам некоторым.
Епископа Вассиана еще в молодые годы рукоположил митрополит московский Фотий.
Шли годы, скончался Фотий, и Вассиан рассчитывал, что назовут его первосвятителем, но собор избрал рязанского епископа Иону.
Теперь настанет время, и поедет Иона в Царьград к патриарху на посвящение.
Покинул Василий Москву, бежал с великого княжения и рад, успокоился. Коломна хоть удел московского княжества, но, по слухам, князь Юрий на Коломну войска не шлет, а потом на Думе порешил оставить Коломну за князем Василием.
А ведь было время, когда Василий мыслил бежать в Великий Новгород, у новгородцев убежища просить.
Княгиня Марья Ярославна коломенским сидением довольна, вот только мать, вдовствующая великая княгиня, обиды кажет.
– Ты, Василий, к чему с княжения великого сошел, Москву Юрию отдал? Великое княжество Московское твое по праву.
Говорит и усохшим кулачком машет, грозит.
Вошла бы она в положение сына, унялась. Не слишком Василий держался за великий стол.
А бояре московские, какие недовольны князем Юрием, зачастили в Коломну, уговаривали Василия вернуться на великое княжение.
Приезжал и рязанский князь Иван Дмитриевич, кланялся, говорил Василию:
– Не Юрий, ты великий князь земли московской. Зови на рать, все на Юрия пойдем.
Воротился как-то Василий из церкви, исповедался у коломенского священника, душу облегчил. Кликнул гридня, велел коня оседлать. Выбрался за город. Зелень, леса вокруг и тишина.
Дорога вела лесом, петляла, то сузится, то расширится. Деревни редкие, все больше в одну, две избы. Ельник миновали. Высокие сосны потянулись к небу.
Иногда дорога выводила на поляну, рожь вот-вот золотиться начнет.
Молчит Василий, молчит и скачущий за ним гридин. Князя мысль одолевает: долго ли бояре московские одолевать его будут? Прознает Юрий, пойдет войной, где спасения искать? А может, прав князь рязанский Иван, самому собрать полки да и двинуться на Москву, воротить великое княжение.
Теснят мысли одна другую. Иногда о тверском князе Борисе подумает. Может, у него помощи просить?
Ведь вот он один вырвал его, великого князя московского, из казанской неволи, да и теперь может совет какой подать.
С такими раздумьями и в Коломну воротился.
Глава 9
Из Витебска и Орши, раскинувшись широкими крыльями, вырвались литовские полки, промчались конно по землям ржевским и старицким, разорили поселки и деревни, пожгли, угнали люд в Литву.
О том отписал в Тверь посадник старицкий. Борис в ту пору в отъезде был. Не успел в Кремник въехать и с коня сойти, как дворецкий дорогу заступил.
– Литва, княже, озорует. Старицкий посадник гонца прислал, из-за Орши и Витебска литовские полки вырвались и в землях ржевских и старицких разбои учинили. Широкими крыльями охватили наши поселки и деревни, пожгли, разграбили. Люд в Литву угнали.
Нахмурился князь Борис, с коня соскочил, кинул повод оружничему, по ступеням дворца поднялся. Шедшему за ним дворецкому говорил:
– Литва в западных землях русских хозяином себя мнит. Однако воевать нам с Литвой пока нельзя. Не готовы мы.
Поднялся по ступеням крыльца, подозвал оружничего:
– Объяви боярам, чтоб на Думу завтра к полудню съезжались.
В палаты удалился сумрачный, только к обеду вышел в трапезную. Жене сказал:
– По всему, в Вильно отправлюсь. Как Дума порешит, так тому и быть. Эвон, сколь разору нанесли литвины. Они на западных рубежах русской земли, на востоке ордынцы, и все разбои чинят. А из-за Перекопа того и гляди крымцы вырвутся.
На Думе много не говорил, больше слушал бояр. А речи их к одному сводились: великому князю надлежало в Литву ехать.
Выбрались, когда Тверь едва пробуждалась; гончары разжигали печи, а в кузницах начинали чадить угли.
Распахнулись городские ворота, и князь в сопровождении дворецкого и трех десятков дружины выехали на дорогу, какая вела в Литву.
Следом по мостовому настилу протарахтели колеса обоза.
Борис коня повернул, перекрестился:
– Не на день и не на два уезжаем, боярин Семен. К следующей весне бы воротиться.
– Дай Бог, удачной бы быть поездке. А то ведь у короля одни слова заверения. На деле же попусту лает на ветер. Как в прошлые разы Витовт распинался в обещаниях, а Литва как набегает на нас, так и набегает. Вона, после них головешки и пустошь кругом.
Борис хоть и промолчал, но с дворецким согласился. Не держат литвины слово. Да и ляхи падки на грабежи, захваты. А ведь крови одной с Русью, славяне.
На третьи сутки проезжали землями, куда накануне Литва достала. Деревеньки впусте лежат, пожары еще травой не заросли, избы, какие не погорели, так безлюдны, народ в Литву угнали.
Молчаливы гридни, нелегко видеть разор. А будет ли конец ему? И никто, ни дворецкий, ни гридни, ни даже сам князь не могли ответить на это.
Неторопко ехали тверичи в Литву. Одна за другой сменялись мысли у Бориса и все больше о неустройстве земли русской.